Рука Ромы тоже поднялась, и его пальцы обхватили ее ладонь, чтобы она продолжала касаться его. Он глядел на нее, всматриваясь в ее глаза, в ее губы, как будто он долго голодал, а теперь добрался до самой изысканной пищи.
– Нет, – произнес он наконец. – Тогда мы никогда бы не встретились. Тогда я жил бы обычной жизнью, мечтая о великой любви, которой никогда не нашел бы, потому что с обычными людьми происходят обычные вещи, и обычные люди довольствуются тем, что имеют, не зная, были бы они счастливее в другой жизни. – Его голос был хриплым, но в нем звучала уверенность. – Я буду сражаться в этой войне, чтобы любить тебя, Джульетта Цай. Я буду сражаться в этой вражде, чтобы получить тебя, потому что именно эта вражда, какой бы жестокой и порочной она ни была, и подарила мне тебя, и теперь я спасу тебя от нее.
Джульетта вгляделась в его лицо – нет ли в нем признаков нерешительности? Но их не было, Рома не колебался.
– Какие красивые слова, – прошептала она. Она пыталась держаться спокойно, но знала – Рома слышит, что она задыхается.
– Я произнес их все серьезно, – ответил он. – Я бы вырезал их в камне, если бы это заставило тебя поверить мне больше, чем сейчас.
– Я верю тебе. – Джульетта наконец позволила себе улыбнуться. – Но тебе не придется вырезать это в камне, потому что мне не нужно, чтобы ты спасал меня от вражды. Я и так буду рядом с тобой.
Рома приподнялся на локтях. Мгновение – и он навис над ней, их носы соприкасались, губы оказались так близко, что они ощущали эту близость.
– Не бойся, – прошептал он. – Не бойся нашей любви.
Его ладонь коснулась ее шеи, он провел большим пальцем по ее подбородку. И время замедлилось и остановилось, образовав маленький островок только для них двоих.
– Я посмотрю этому страху в лицо, – тихо пообещала Джульетта. – Я посмею любить тебя, Рома Монтеков, и если за это город уничтожит меня, то так тому и быть.
Прошла секунда, за ней другая. Затем Рома прижал свои губы к ее губам с такой страстью, что Джульетта резко выдохнула, но тут же приподнялась и прильнула к нему. И, несмотря на все его исступление, она почувствовала искреннюю нежность, когда он начал целовать ее шею.
– Джульетта, – прошептал он. Они оба скинули с себя плащи, затем он быстро расстегнул ее платье, и Джульетта подняла руки, чтобы он мог снять его. – Моя милая, милая Джульетта.
Платье упало на пол. Рома изумленно заморгал, и его затуманенный взгляд на миг прояснился, пока он расстегивал пуговицы своей рубашки.
– Ты что, пытаешься проткнуть меня? – спросил он, достав нож из ножен, прикрепленных к ее бедру, и откладывая его в сторону.
Его рубашка присоединилась к ее платью на полу. Джульетта сорвала с себя ножны и кинула их в ту же кучу.
– Разве небольшая поножовщина между влюбленными – это не пустяки?
Джульетта сказала это в шутку, но Рома вдруг сделался серьезным, глядя на нее своими темными глазами. Он придерживал ее за локоть, но сейчас его пальцы двинулись по ее руке вверх, заставив ее кожу покрыться мурашками. Джульетта не понимала, к чему эта нерешительность, пока они осторожно не замерли на ее плече, касаясь недавно зажившей раны. Той, которую ей нанес он сам.
– У тебя останется шрам? – прошептал он.
– Пускай, – ответила Джульетта. – Он будет напоминать тебе, что ты не можешь так просто избавиться от меня.
Его губ коснулась улыбка, но он все же не дал Джульетте отмахнуться от произошедшего. Когда она пыталась что-то отмести, забыть, Рома вытаскивал это на свет и заставлял их обоих посмотреть на это без страха. А если с чем-то отказывался бороться Рома, то с этим вступала в бой Джульетта и вовлекала в схватку их обоих. Поэтому им и было так хорошо вдвоем. Они дополняли друг друга.
Рома наклонился, коснулся щекой ее лица, затем поцеловал ее плечо.
– Прости меня, дорогая.
– Qīn ài de[39], – прошептала Джульетта, заправив упавшую на глаза прядь волос ему за ухо. – Ты тоже прости меня.
Она притянула его к себе снова и припала к его губам. Им было трудно облечь свое покаяние в слова, трудно выразить, как сожалеют о пролитой крови. Они просили друг у друга прощения с помощью прикосновений, нежных ласк, и их сердца бились неистово, но в унисон.
Наконец Джульетте удалось снять с Ромы ремень. Он упал на пол рядом с матрасом, его пряжка ударилась о ее нож, и от этого резкого звука Рома вздрогнул. Джульетта тихо рассмеялась и накрыла ладонью его щеку.
– Не пугайся.
В тусклом свете луны было видно, как он выгнул бровь.
– Ты о ком? Обо мне? – Он поцеловал ее снова, полный решимости доказать, что его ничто не пугает. – Джульетта, – прошептал он в конце.
– М-м-м?
– Тебе было хорошо?
– Да, прекрасно.
Ночь снаружи продолжала яриться, полная ужаса и войны. Невозможно было сказать, когда это прекратится, когда прекратится обстрел и когда восставшие отступят. Невозможно было сказать, наступит ли когда-нибудь в городе покой. Каждую минуту мир мог разрушиться, с каждой минутой приближался крах, приближалось что-то неотвратимое, надвигавшееся с тех самых пор, когда в городе появились первые разделительные линии.
Джульетта выдохнула, погрузив руки в одеяла.
Но ужасный конец еще не настал. Это было не настоящее время, это было сердцебиение времени, запертое в пьянящих вздохах и нежном обожании. Для Джульетты все прочее стало далеким, и она решила позволить ужасу настоящего остаться вдали, пока у нее есть прекрасные здесь и сейчас, пока у нее есть ее душа, безбрежная, как море, ее любовь, глубокая, как океан.
Глава тридцать три
АПРЕЛЬ 1927 ГОДА
Трава под ногами Джульетты была мокрой, и на ее начищенных туфлях остались капли росы, когда она переступила с ноги на ногу, стоя в тени дерева. Она почесала лодыжку и поморщилась, когда ее палец задел металлическую пряжку. Она посмотрела на свою руку. Никакой крови, никакой царапины, но ей показалось, что ее кожа покрыта несмываемой грязью.
Теперь Шанхай находился под властью Армии Гоминьдана – под властью главнокомандующего Чан Кайши. Джульетте не следовало этому удивляться – ведь он уже захватил значительную часть страны; как-никак Северный поход продолжался уже несколько месяцев. Но город опустошили не гоминьдановцы, а рабочие – именно они утопили его в крови. А руководили восстанием коммунисты. Затем они попросили рабочих отступить – это произошло, когда в Шанхай вошли войска генерала Шу и Гоминьдан образовал в нем свои базы еще до того, как страсти улеглись.
Что-то назревало, в воздухе витало напряжение. Кто атакует первым: коммунисты или Гоминьдан? И Джульетта знала – просто знала, – что в этом как-то замешана Алая банда, но никто не хотел говорить ей как.
Она повернулась и коснулась запястья Кэтлин. Та вздрогнула, но затем поняла, что имеет в виду ее кузина, и, перестав похлопывать себя по боку, сжала руки перед собой, стоя на стриженой кладбищенской траве.
На прошлой неделе большая часть Алых смогла спастись от хаоса, царившего на улицах, они почти не пострадали. Разумеется, среди них были и потери, но погибших оказалось немного, и эти похороны были последними. Вместо того чтобы потерять много жизней, они утратили контроль.
Наньши и все дороги через промышленные районы к югу от Французского квартала – захвачены.
Хункоу, эта узкая полоса земли, окруженная с трех сторон Международным кварталом, – захвачена.
Усун, зажатый между портами, ведущими к рекам Хуанпу и Янцзы, – захвачен.
Восточный Шанхай – захвачен.
Западный Шанхай – захвачен.
Чжабэй, где жило особенно много рабочих – захвачен, несмотря на то что их бой с Белыми цветами продолжался всю ночь. Когда занялся рассвет, по городу поползли слухи, что Белые цветы наконец отступили и отправились по домам с переломанными костями, оставив улицы другим правителям. К шести часам утра занятый рабочими Шанхай затих.
Полицейских выгнали из участков, телефонные станции были разгромлены, железнодорожные вокзалы забросали ручными гранатами, чтобы вывести их из строя. Линии коммуникаций, питавшие Шанхай, были перерезаны во всех узловых точках, за исключением тех, которые находились внутри Французского и Международного кварталов, которые иностранцы огородили заборами из сетки рабицы и колючей проволоки, чтобы не пускать к себе силы Гоминьдана. В китайских частях города больше не было таких понятий, как территория, контролируемая Алыми, или территория, контролируемая Белыми цветами. Какое-то время даже казалось, что Шанхай может преобразиться, стать другим. Затем в него вошли армии Гоминьдана, рабочие отступили, и главными стали военные. Теперь везде, вдоль всех улиц, стояли солдаты Гоминьдана.
Но хуже всего было то, что последние несколько дней прошли так, будто все идет, как и должно. Хотя кабаре и рестораны были закрыты, хотя город затих и был похож на призрак, ожидая новых политических сдвигов, родители Джульетты продолжали вести себя как ни в чем не бывало. Они все так же устраивали закрытые званые обеды и ужины, и теперь на них просто присутствовало больше деятелей Гоминьдана.
И продолжалась череда похорон, на которых тоже присутствовали люди из Гоминьдана.
– …Пусть он безмятежно перейдет в мир иной.
Это было нелогично. Шантажист так и не был пойман. Если Джульетта все это время была права, он был как-то связан с коммунистами. Но почему он не задействовал своих чудовищ в этот критический момент? Почему не поразил Армию Гоминьдана с помощью помешательства?
– Джульетта, – прошептала Кэтлин. – Теперь дергаюсь уже не я, а ты.
Джульетта бросила на свою кузину полный досады взгляд и заметила сбоку трех офицеров Армии Гоминьдана, которые разглядывали ее.
Коммунисты играют в долгую – так сказал господин Цай после того, как город был взят. Они собираются захватить не только Шанхай, но и всю страну. Зачем им преждевременно ставить свой союз с Гоминьданом под удар? Почему бы не сделать вид, что восстание, все это кровопролитие – это совместные действия, направленные на то, чтобы насолить империалистам и взять Шанхай