Маршаллу надоело, что его отец относится к этому так, будто это преступление. Что плохого в том, что он скрывался? Что плохого в том, что он залег на дно, чтобы выжить и начать сражаться в другой день?
– Я не питаю к наследнице Алых неприязни.
– Возможно, зря. Она безрассудна и непостоянна. Она несет этому городу зло.
– Я спрошу тебя еще раз. – Маршалл сжал зубы. – Какой в этом смысл?
Его отец мог сказать, что это нужно для его же блага. Он мог напомнить Маршаллу, сколько человек погибло за последние годы от кровной вражды, напомнить, что ему в грудь могли всадить пулю всего лишь за то, что он случайно подошел слишком близко к территории врага. Но это не имело значения. Все это было отговоркой.
Гоминьдановцы чурались императорских чиновников, но, войдя в город и захватив его, они вели себя так, как это делали императоры-завоеватели. Разные названия, но суть одна. Власть могла быть долговечной, только если это было царствование, а царству были нужны наследники. Отец Маршалла не пытался его найти, когда он был ребенком, питающимся объедками. Только теперь, когда главным стали внешние атрибуты, он вспомнил о существовании Маршалла.
Генерал Шу вздохнул, похоже, решив оставить этот спор. Он сунул руку за пазуху, задев свои сверкающие медали, и достал маленькую карточку.
– Я сообщаю тебе эту информацию, потому что мне не все равно. – Он положил карточку на стол текстом вверх. – От Гоминьдана поступил приказ о казни Монтековых.
Маршалл тут же вскочил на ноги, выхватил у него карточку-телеграмму и пробежал ее глазами. «Ровно в полночь. Пленных не брать».
– Отмени это, – потребовал Маршалл. В его голосе звучала сталь. Он терпеть не мог, когда ему приходилось разговаривать так. Это вообще было на него не похоже. – Отмени это сейчас же.
– Я могу это отсрочить, – бесстрастно ответил генерал Шу. – Я могу откладывать этот приказ снова и снова. Но я не могу его отменить. Никто не имеет полномочий сделать это единолично.
Маршалл сжал кулаки. И представил себе, как выходит отсюда прямо сейчас, выходит, несмотря на шеренги солдат и опоясывающие особняк высокие стены…
– Значит, ты говоришь мне, что я должен быть тебе благодарен? – спросил он. – Что я должен молиться на Гоминьдан за то, что они должны умереть не сейчас, а только чуть позже?
Похоже, вспышка Маршалла нисколько не взволновала генерала Шу. Как и всегда.
– Я сказал тебе об этом, чтобы ты понял, что там тебе ничего не светит. Жизнь твоих бывших товарищей-гангстеров висит на волоске. Твоя замечательная наследница Алых находится в полном подчинении у своего отца, а твоему замечательному наследнику Белых цветов некем командовать. Так что осталось только одно место, где ты нужен, и это место здесь. В наш город съезжаются руководители Гоминьдана, количество собраний растет, они ищут следующее поколение грамотных руководителей – и поэтому ты нужен здесь.
Маршалл смял телеграмму. Банда Белых цветов разваливалась. Она больше не походила даже на настоящую банду, не говоря уже об империи, имеющей власть в городе.
– Ты не сможешь помочь своим друзьям, убежав отсюда, – продолжал генерал Шу. – Но ты мог бы им помочь, оставшись со мной. Я готов научить тебя быть руководителем, готов провести тебя по вертикали власти и показать всем, что ты мой сын.
Ну еще бы, послушный сын, оставшийся в доме, когда его мать умерла, не сбежавший, чтобы не жить со своим отцом, который был для него чужаком. Интересно, какую часть его прошлого придется стереть – его гангстерскую жизнь или его заигрывание с другими мальчиками, еще больше тянущее на скандал?
– Ты обещаешь? – хрипло спросил он. – Ты обещаешь спасти моих друзей? Ты поможешь мне?
Ты не бросишь меня? Не оставишь меня на произвол судьбы?
Генерал Шу уверенно кивнул и тоже встал.
– Мы могли бы снова стать семьей, Маршалл, если ты не будешь противиться мне. Мы могли бы столько всего сделать, столько всего изменить.
Маршалл разжал руку, и телеграмма упала на стол.
– Я защищу твоих друзей, – сказал наконец генерал Шу. – Я буду оберегать их как могу, но мне понадобится твоя помощь. Разве тебе не нужна цель в жизни? Разве ты не хочешь перестать скрываться?
– Да, – тихо ответил Маршалл. – Я бы этого хотел.
– Вот и хорошо. – Генерал Шу положил руки на плечи Маршалла и сжал их. Почти по-отечески, почти нежно. – Очень хорошо.
Роме казалось, что если он посмотрит еще на одну карту, то поджарит свой мозг.
Недовольно хмыкнув, он отодвинул от себя все бумаги и запустил руку в волосы, разрушив свою укладку.
Все летело в тартарары, и он не мог себе представить, как Белые цветы смогут это пережить. Его отец заперся в своем кабинете, а остальные влиятельные члены их банды либо куда-то пропали, либо собирались исчезнуть. Это случилось не сразу после того, как в городе сменилась власть, но чем больше проходило времени, тем яснее становилось, что прежние порядки не вернутся. Их связи в иностранных кварталах были утрачены; их соглашения с вооруженными формированиями на окружающих Шанхай территориях рухнули.
У господина Монтекова оставалось только два пути. Либо собрать свои силы и дать открытый бой сразу двум группировкам – коммунистам и Гоминьдану, – либо поджать хвост и распустить банду. Первый путь был невозможен, так что оставался только второй. Если бы только его отец открыл свою дверь, когда Рома стучал в нее. Столько лет Рома пытался доказать ему, что он чего-то стоит – и ради чего? Их власти все равно придет конец.
Рома сел прямо, вытянувшись, чтобы видеть, что происходит за приоткрытой дверью. Была ночь, и свет лампы на его письменном столе беспорядочно мигал. В доме что-то было не в порядке с проводкой, и он подозревал, что это происходит потому, что подстанции и линии электропередач в городе все еще лежат в руинах.
– Веня? – крикнул он. – Это ты?
Лампа на его столе вдруг погасла. Когда в комнату вдруг ворвался Венедикт, первым побуждением Ромы было предположить, что на его кузена снизошло озарение насчет плана по спасению Маршалла.
Венедикт наклонился, упершись руками в колени, и, увидев его мертвенно бледное лицо, Рома вскочил на ноги. Значит, никаких озарений.
– Что с тобой? – спросил он.
– Ты слышал? – выдохнул Венедикт и покачнулся, едва не упав.
– Слышал что? – В тусклом свете из коридора Рома ощупал руки кузена от плеч до запястий. Похоже, они были целы. – Ты не ранен?
– Значит, ты еще не слышал, – сказал Венедикт. В его тоне звучало что-то такое, что Рома насторожился. – Все подтверждается. Гоминьдановцы, коммунисты, Алые – об этом говорят все. Готов поспорить, что это известие не должно было просочиться за пределы Алой банды, но оно просочилось.
– Известие о чем? – Рома едва удержался от того, чтобы встряхнуть своего кузена. – Веня, о чем ты говоришь?
Венедикт осел на пол.
– Джульетта умерла, – прошептал он. – Она убила себя.
Джульетта не умерла, но она чуть не падала с ног от усталости, потому что ей пришлось бежать через весь город. Она так спешила, что, кажется, растянула лодыжку и едва не выплюнула собственные легкие. Добежав до штаб-квартиры Белых цветов, она надвинула шляпу на лицо и, остановившись, чтобы отдышаться, прислонилась к задней стене.
Ей удалось отсрочить начало ликвидации до четырех часов утра. По истечении этого времени ее уловка могла вскрыться, если гоминьдановцы потребуют дальнейших объяснений.
Пока что все шло так гладко, что она чувствовала – что-нибудь наверняка пойдет не так. Она смогла проникнуть в пустой кабинет отца, сумела написать записку, подделав его почерк, и поставить на ней его печать. Для китайцев оттиск личной печати человека был равносилен его подписи, как бы неразумно это ни было. Господин Цай держал личную печать в запертом ящике письменного стола, который Джульетта умела отпирать. Записка была короткой: «Моя дочь убила себя, вонзив кинжал в свое сердце. Хотя я понимаю важность революции, прошу Вас позволить всем Алым скорбеть о ней до рассвета и только тогда начать действовать». Она растолкала бесчувственного посыльного и, угрожая ему ножом, заставила доставить записку тому деятелю Гоминьдана, который отправил господину Цаю перехваченное ей послание. При этом она пригрозила мальчишке, что сдерет с него кожу, если он скажет кому-то, что она жива.
Как только он выбежал из дома, она поспешила к телефону. Ей надо было предупредить Рому и о том, что отдан приказ убить его, и о том, что она жива, что бы там ни болтали на улицах.
И тут она вспомнила, что телефонная связь не работает.
– Tā mā de!
Она, разумеется, пыталась дозвониться – она повторяла свои попытки в надежде на то, что на телефонной станции ее все-таки соединят. Но из этого ничего не вышло, к тому же в доме не оказалось ни одного посыльного, который мог бы предупредить Монтековых, поскольку все они были отправлены в город, где ждали, затаившись, как змеи в высокой траве.
Уже было за полночь. Джульетта потратила какое-то время на то, чтобы собрать вещи – драгоценности, оружие и наличные, которые она сложила в джутовый заплечный мешок. Если она сбежит, то возьмет с собой то, что должно помочь ей выжить. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем она сможет вернуться? Кто знает, сможет ли она вернуться вообще?
Джульетта обошла здание, затем свернула в еще один узкий проулок. Она не пойдет к парадной двери штаб-квартиры Белых цветов; вместо этого она зайдет за их главное здание. Небо застилала пелена туч – такая плотная, что единственным спасением казался ближайший уличный фонарь.
Джульетта остановилась перед вторым зданием и, прислушавшись и не услышав никаких звуков, постучала.
Сразу же раздался звук шагов, как будто внутри кого-то ждали. Дверь отворилась, и свет упал на стоящую на пороге женщину – молодую китаянку в переднике, обсыпанном мукой.