— Не желаете ли кусочекъ?
— Благодарю васъ, мистеръ Боффинъ. Какъ не пожелать по вашему любезному приглашенію! Я не позволилъ бы себѣ такой вольности ни въ какой другой компаніи, сэръ, но въ вашей… Не мѣшало бы еще къ этому немножко мясного желэ, въ особенности, если пирогъ пересоленъ, что часто бываетъ, когда онъ съ ветчиной. Желе тоже смягчаетъ… органъ — (Мистеръ Веггъ не пояснилъ, какой органъ: онъ употребилъ это слово въ его общемъ значеніи).
Пирогъ былъ снятъ съ полки. Мистеръ Боффинъ вооружился терпѣніемъ и ждалъ, пока Веггъ, работая ножомъ и вилкой, не уничтожилъ всего блюда. Онъ только воспользовался случаемъ замѣтить, что хотя въ строгомъ смыслѣ и несообразно съ модою держать на виду все то, чему слѣдуетъ храниться въ кладовой, но что онъ (мистеръ Боффинъ) считаетъ это болѣе сообразнымъ съ правилами гостепріимства, а потому полагаетъ, что вмѣсто того, чтобы говорить гостю: «У меня тамъ внизу, въ кладовой, есть такія-то и такія-то яства: не прикажете ли чего-нибудь подать?», гораздо проще сказать ему: «Взгляните на полки, и если что вамъ по вкусу, мы сейчасъ снимемъ».
Наконецъ мистеръ Веггъ отодвинулъ тарелку и надѣлъ очки. Мистеръ Боффинъ закурилъ трубку и ясными глазами воззрился на открывающійся передъ нимъ новый міръ. Мистрисъ Боффинъ откинулась, сообразно съ модой на спинку дивана, какъ женщина, готовая принять участіе въ чтеніи, если будетъ возможно, но и готовая отправиться спать, если найдетъ невозможнымъ принять таковое участіе.
— Гмъ, гмъ! — откашлялся Веггъ и началъ: — Итакъ, мистрисъ и мистеръ Боффинъ, передъ нами первая глава перваго тома упадка и разрушенія Рус…
Тутъ онъ вглядѣлся въ книгу пристальнѣе и умолкъ.
— Что тамъ такое, Веггъ?
— Да вотъ что, сэръ: мнѣ, знаете, приходитъ въ голову, — проговорилъ мистеръ Веггъ съ вкрадчивой откровенностью, заглянувъ еще разъ въ книгу, — мнѣ приходитъ въ голову, что давеча утромъ вы сдѣлали маленькую ошибку. Я и хотѣлъ было ее поправить тогда, да какъ-то позабылъ. Мнѣ кажется, вы сказали: Русской имперіи, сэръ?
— Конечно, Русской. А развѣ не такъ?
— Нѣтъ, сэръ. Римской, Римской.
— Какая же тутъ разница, Веггъ?
— Разница, сэръ? — Мистеръ Веггъ замѣтно смѣшался и готовъ былъ совсѣмъ растеряться, какъ вдругъ свѣтлая мысль блеснула у него въ головѣ. — Разница, сэръ? Вашимъ вопросомъ вы меня конфузите, мистеръ Боффинъ. Я долженъ вамъ замѣтить, что объясненіе разницы лучше отложить до другого случая, когда мистрисъ Боффинъ не почтитъ насъ своимъ присутствіемъ. При мистрисъ Боффинъ, сэръ, объ этомъ лучше не говорить.
Мистеръ Веггъ вышелъ изъ затрудненія и нетолько вышелъ изъ него съ торжествомъ, но, повторивъ съ приличной деликатностью: «При мистрисъ Боффинъ объ этомъ лучше не говорить», успѣлъ свалить всю неловкость положенія на Боффина, почувствовавшаго, что онъ жесточайшимъ образомъ попался впросакъ.
Послѣ этого мистеръ Веггъ сухимъ, монотоннымъ голосомъ началъ читать и понесся напроломъ черезъ всѣ преграды, кое-какъ одолѣвая на пути трудныя слова, имена собственныя и географическія; немного споткнулся, впрочемъ, на Адріанѣ, Траянѣ и Антонинѣ, споткнулся и на Полибіи (котораго прочиталъ: «Полли Бій» и тѣмъ далъ мистеру Боффину поводъ предположить, что это какая-нибудь римская дѣва, а мистрисъ Боффинъ привелъ къ заключенію, что эта самая дѣва и была причиной неудобства разъяснить разницу въ заглавіи книги). Въ дальнѣйшемъ пути онъ былъ выбитъ изъ сѣдла Титомъ Антониномъ, Піемъ, но сейчасъ же опять вскочилъ въ стремя и легкимъ галопомъ проѣхался съ Августомъ. Подъ конецъ онъ прокатился довольно спокойно съ Коммодомъ и смертью этого государя заключилъ свой первый сеансъ. Надо однако замѣтить, что чтеніе могло окончиться и не столь благополучно, ибо многократно повторявшіяся затменія свѣчи, стоявшей позади чернаго бархатнаго диска мистрисъ Боффинъ, могли бы имѣть самыя пагубныя послѣдствія, если бы они не сопровождались запахомъ гари всякій разъ, какъ вспыхивали ея перья, что и вызывало ее изъ дремоты, дѣйствуя какъ возбуждающее средство. Читая безостановочно и добавляя къ тексту какъ можно меньше собственныхъ своихъ идей, мистеръ Веггъ вышелъ изъ борьбы совершенно свѣжимъ; зато мистеръ Боффинъ, вскорѣ отложившій въ сторону свою недокуренную трубку и съ этого момента сидѣвшій, выпучивъ глаза и стараясь все свое вниманіе сосредоточить на поразительныхъ дѣяніяхъ римлянъ, былъ такъ жестоко наказанъ, что еле-еле могъ пожелать доброй ночи своему ученому другу и выговорить: «До завтра».
— Коммодій, — едва внятно произнесъ мистеръ Боффинъ, выпустивъ Вегга за ворота и заперевъ ихъ за нимъ, — Коммодій семьсотъ тридцать пять разъ сражается въ одиночку на этой выставкѣ дикихъ звѣрей. И какъ будто бы этого мало, — выпускаетъ по сту львовъ за разъ. Но и этого мало: онъ всѣхъ ихъ убиваетъ, — всѣхъ по одиночкѣ. Шутка сказать! Но, видно, и этого еще мало: какой-то Виталій съѣдаетъ въ семь мѣсяцевъ на шесть милліоновъ всякаго добра, считая на англійскія деньги… Веггъ смотритъ на подобныя вещи слегка, но для меня, стараго воробья, все это, ей Богу, какія-то пугала. Впрочемъ, хоть Коммодій и задушили, а я все-таки не вижу средства, какъ намъ со старухой поумнѣть.
И мистеръ Боффинъ покачалъ головой и направился обратно къ павильону, бормоча:
— Никакъ не думалъ я сегодня поутру, чтобы въ печатномъ было столько пугалъ. Но дѣлать нечего, — взялся за гужъ, — не говори, что не дюжъ!
VIБрошенъ на произволъ судьбы
Упомянутая выше, какъ будто одержимая водянкой таверна «Шесть веселыхъ товарищей» съ давнихъ поръ пребывала въ состояніи здоровой старости. Въ ней не было ни одного прямого пола, почти ни одной прямой линіи, и тѣмъ не менѣе она пережила и, повидимому, могла еще пережить многія, гораздо лучше отдѣланныя строенія и щеголеватыя распивочныя. Снаружи она казалась просто какою-то покривившеюся кучей лѣсного матеріала съ широкими окнами, поставленными одно надъ другимъ, пирамидкой, какъ поставили бы вы апельсины, и съ пошатнувшеюся деревянной галлереей, свѣсившейся надъ рѣкой. Можно даже сказать, что и весь домъ, съ своимъ наклонившимся на бокъ флагштокомъ на крышѣ, свѣшивался съ берега въ позѣ трусливаго водолаза, который такъ долго собирался прыгнуть въ воду, что, видно, ему ужъ никогда не прыгнуть.
Но это описаніе таверны «Шести веселыхъ товарищей» относится только къ ея фасаду, смотрѣвшему на рѣку. Задняя же сторона заведенія съ главнымъ входомъ была построена такъ, что по отношенію къ передней его части представляла ручку утюга, поставленнаго вертикально на широкій конецъ. Ручка утюга помѣщалась въ глубинѣ двора, но глубина эта была такъ мелка, что Шестерымъ веселымъ товарищамъ не оставалось почти ни дюйма свободнаго мѣста за наружной дверью. По этой-то причинѣ, а равно и потому, что домъ почти что всплывалъ во время прилива, у товарищей было въ обычаѣ, всякій разъ, какъ у нихъ происходила семейная стирка, развѣшивать все, подвергавшееся оной, бѣлье въ пріемной комнатѣ и въ спальняхъ.
Деревянные наличники каминовъ, такъ же какъ балки, перегородки, полы и двери Шести веселыхъ товарищей были, казалось, полны въ свои преклонныя лѣта воспоминаній юности. Дерево, изъ котораго все это было построено, во многихъ мѣстахъ выпятилось и растрескалось, какъ это обыкновенно бываетъ со старымъ деревомъ. Мѣстами изъ него торчали сучки, кое-гдѣ оно выгнулось въ видѣ вѣтвей. Не безъ причины увѣряли многіе изъ постоянныхъ посѣтителей таверны, что при яркомъ свѣтѣ камина, падавшемъ на нѣкоторыя доски пола и въ особенности на стоявшій въ углу за прилавкомъ старый посудный орѣховый шкапъ, можно было разсмотрѣть на нихъ изображенія маленькихъ рощицъ съ приземистыми деревцами и густою листвой.
Прилавокъ и помѣщавшійся за нимъ буфетъ веселыхъ товарищей положительно радовали человѣческое сердце. Все заприлавочное пространство было не больше извозчичьей кареты, но ни одинъ здравомыслящій человѣкъ и не пожелалъ бы, чтобъ оно было больше. Его украшали пузатенькіе боченки, ликерныя бутылочки, расписанныя какими-то небывалыми виноградными гроздьями, лимоны въ сѣткахъ, бисквиты въ корзинкахъ, учтивые пивные краны, кланявшіеся передъ покупателемъ всякій разъ, когда изъ нихъ нацѣживалось пиво, круги сыровъ въ уютномъ уголкѣ и, наконецъ, въ уголкѣ, еще болѣе уютномъ, у камина, столикъ хозяйки, всегда накрытый чистой скатертью. Это убѣжище отдѣлялось отъ внѣшняго міра стекляннной перегородкой и маленькой дверкой съ придѣланной на верхушкѣ доской, обитой свинцомъ, дабы вы могли поставить на нее свою рюмку или кружку. Но дверка ничуть не препятствовала видѣть все убранство за прилавкомъ изъ корридора, гдѣ гости таверны, хоть ихъ и толкали поминутно всѣ проходившіе мимо, всегда, казалось, пили въ пріятномъ убѣжденіи, что они сидятъ за прилавкомъ.
Распивочная и гостиная Шести веселыхъ товарищей выходили окнами на рѣку. Онѣ были украшены красными занавѣсками, состязавшимися цвѣтомъ съ носами постоянныхъ посѣтителей заведенія, и въ изобиліи снабжены жестяными кружками фасона шляпъ гречневикомъ, сдѣланными такъ нарочно для того, чтобъ ихъ удобно было ставить во впадинки между горящими угольями, если бы вамъ вздумалось подогрѣть свой эль или прокипятить которое-нибудь изъ трехъ усладительнѣйшихъ въ мірѣ питей, извѣстныхъ подъ названіями: парль, флеггъ и песій носъ. Первая изъ названныхъ смѣсей составляла спеціальность Товарищей и зазывала васъ въ таверну надписью надъ дверьми: «Ранняя продажа парля». Изъ этого, повидимому, слѣдовало заключить, что парль надо пить по утрамъ, хотя мы не беремся рѣшить, имѣются ли на то какія-либо особыя желудочныя причины, кромѣ той, что ранняя птичка хватаетъ червячка, а ранній парль хватаетъ охотника выпить.
Засимъ остается только прибавить, что въ ручкѣ утюга, насупротивъ прилавка, была еще одна, небольшая комната, похожая на трехугольную шляпу, — комната, въ которую никогда не проникалъ ни одинъ лучъ солнца, мѣсяца и звѣздъ, но которая, будучи всегда освѣщена газомъ, суевѣрно считалась святилищемъ, исполненнымъ комфорта и покоя, почему на двери ея и было намалевано привлекательное слово: «Уютъ».