денной медлительности или вялости ума, которому не легко достаются пріобрѣтенія и которому приходится дѣлать усилія, чтобы удержать то, что уже пріобрѣтено. Этотъ человѣкъ вѣчно, казалось, тревожился, не затерялось ли что нибудь изъ товаровъ его умственнаго депо, и провѣрялъ количество, чтобъ успокоить себя. Кромѣ того, необходимость постоянно подавлять то-то, чтобъ опростать мѣсто тому-то, какъ будто придавила и его самого. Тѣмъ не менѣе въ немъ чувствовалось еще довольно жизни и огня (хоть и тлѣющаго), — огня, наводившаго на мысль, что если бъ въ ранней юности Брадлей Гедстонъ попалъ во флотъ онъ былъ бы не послѣдней спицей въ корабельной командѣ. Говоря о своемъ происхожденіи, онъ становился непомѣрно гордъ, сумраченъ и угрюмъ. О, какъ бы онъ желалъ, чтобъ оно было предано забвенію! Впрочемъ немногіе и знали о происхожденіи Брадлея Гедстона.
Послѣ нѣсколькихъ посѣщеній вышеописанной сумбурной школы онъ не могъ не отмѣтить своимъ особымъ вниманіемъ школьника Гексама. Мальчикъ, безспорно способный возвыситься до младшаго учителя, безспорно могущій оправдать довѣріе наставника, который поможетъ ему выдвинуться. Къ этимъ соображеніямъ, быть можетъ, присоединилось и одно далекое воспоминаніе — воспоминаніе о «бѣдномъ маломъ», который отнынѣ долженъ былъ подлежать забвенію. Почему бы то ни было, но только Брадлей Гедстонъ мало-по-малу и не безъ хлопотъ перевелъ Чарли въ свою школу и доставилъ ему кое-какія занятія за столъ и квартиру. Таковы были обстоятельства, по милости которыхъ мы застали мистера Гедстона и юнаго Чарли Гексама за вышеописанной бесѣдой въ одинъ осенній вечеръ. Да, осенній, ибо прошло уже цѣлыхъ полгода съ того дня, когда хищная птица лежала мертвою на берегу.
Обѣ школы — ибо ихъ было двѣ для двухъ половъ — находились въ той части тянущейся къ Темзѣ плоской равнины, гдѣ Кентское графство встрѣчается съ Суррейскимъ и гдѣ желѣзныя дороги проходятъ черезъ огороды, которые скоро совсѣмъ погибнутъ подъ ними. Обѣ школы были недавно отстроены, и повсюду кругомъ было такое множество такихъ же точно школъ, что всѣ ихъ можно было принять за одно и то же безпокойное зданіе, надѣленное даромъ передвиженія, какъ Аладиновъ дворецъ. Вся мѣстность со своими постройками производила такое впечатлѣніе, точно какой-то безтолковый ребенокъ вынулъ изъ ящика кучу игрушекъ и разбросалъ ихъ кругомъ какъ попало. Тутъ одна сторона новой улицы; тамъ огромная одинокая полпивная, обращенная куда-то въ пространство безъ цѣли и смысла. Тутъ другая, недоконченная улица, но уже готовая развалиться; тамъ церковь. Тутъ большой новый магазинъ; тамъ полуразрушенная, ветхая загородная вилла. Тутъ какая-то путаница черныхъ канавъ, сверкающихъ на солнцѣ парниковъ, необработанныхъ полей, роскошно воздѣланныхъ огородовъ, кирпичныхъ водостоковъ, высокихъ арокъ надъ каналами, и вездѣ много безпорядка, грязи и тумана, — совершенно какъ будто безтолковый ребенокъ толкнулъ столъ съ игрушками и легъ спать.
Но среди школьныхъ строеній и школьныхъ учителей, сработанныхъ по новѣйшему образцу, всѣ подъ одинъ уровень, оказалась и старинная модель, сформировавшая много человѣческихъ жизней на добро и на зло. Эта модель олицетворялась въ школьной учительницѣ миссъ Пичеръ, поливавшей цвѣты въ ту минуту, когда мистеръ Брадлей Гедстонъ со своимъ спутникомъ вышли на прогулку. Миссъ Пичеръ поливала цвѣты на маленькомъ сорномъ клочечкѣ земли, именуемомъ садикомъ и примыкавшемъ къ ея маленькой офиціальной резиденціи съ маленькими окошечками, напоминавшими игольныя ушки, и съ маленькими дверками, похожими на переплетъ учебныхъ книгъ.
Маленькая, чистенькая, методичная, сіяющая пышечка — съ розовыми щечками и звонкимъ голоскомъ, — такова была миссъ Пичеръ. Маленькая швейная подушечка, маленькій несессеръ, маленькая книжечка, маленькій рабочій ящичекъ, маленькая табличка вѣсовъ и мѣръ, маленькая женщина — все подъ стать. Она сумѣла бы написать на любую тему маленькое разсужденьице въ грифельную доску величиной, начинающееся слѣва наверху съ одной стороны и кончающееся справа внизу съ другой, — и разсужденьице было бы строго согласовано съ правилами грамматики. Если бы мистеръ Брадлей Гедстонъ адресовалъ ей письменное брачное предложеніе, она навѣрно отвѣтила бы ему маленькимъ разсужденьицемъ на эту тему, ровно въ грифельную доску величиной, но, конечно, отвѣтила бы да, потому что любила его. Приличный волосяной шнурокъ, обвивавшійся вокругъ его шеи и охранявшій его часы, былъ предметомъ ревности для нея. Она сама съ восторгомъ обвилась бы вокругъ его шеи и охраняла бы его, — его, безчувственнаго и холоднаго по той простой причинѣ, что онъ не любилъ ея.
Любимая ученица миссъ Пичеръ подносила ей въ ведеркѣ воду для наполненія лейки въ тотъ моментъ, когда мистеръ Гедстонъ и его юный спутникъ вышли на прогулку. Любимая ученица миссъ Пичеръ въ достаточной мѣрѣ отгадала состояніе сердца своей наставницы для того, чтобы почувствовать необходимость самой влюбиться въ юнаго Чарли Гексама. Такимъ образомъ среди махровыхъ розъ и двойного ряда желтофіолей произошло двойное трепетанье, когда наставникъ и воспитанникъ заглянули черезъ маленькую рѣшетку въ маленькій садикъ.
— Славный вечеръ, миссъ Пичеръ! — сказалъ учитель.
— Прекрасный вечеръ, мистеръ Гедстонъ, — сказала миссъ Пичеръ. — Вы вышли погулять?
— Да, мы съ Гексамомъ предпринимаемъ дальнюю прогулку.
— Превосходная погода для дальней прогулки, — замѣтила миссъ Пичеръ.
— Наша прогулка, впрочемъ, скорѣе дѣловая, чѣмъ для моціона.
Опрокинувъ свою лейку кверху дномъ и очень заботливо выливъ на цвѣтокъ нѣсколько послѣднихъ капель, точно въ нихъ заключалась особенная волшебная сила, которая къ утру должна была превратить этотъ цвѣточекъ въ Джековъ бобъ [13], миссъ Пичеръ приказала снова наполнить лейку своей ученицѣ, разговаривавшей съ Чарли Гексамомъ.
— Прощайте, миссъ Пичеръ, — сказалъ учитель.
— Прощайте, мистеръ Гедстонъ, — сказала учительница.
Ученица миссъ Пичеръ, какъ истая школьная ученица, до того пропиталась школьной привычкой поднимать руку (словно подзывая кебъ или омнибусъ) всякій разъ, какъ находила нужнымъ сообщить миссъ Пичеръ о какомъ-нибудь своемъ наблюденіи, что часто дѣлала это и въ домашнемъ быту. Такъ она сдѣлала и теперь.
— Ну, Маріанна? — спросила миссъ Пичеръ.
— Съ нашего позволенія, миссъ, Гексамъ мнѣ сказалъ, что они идутъ къ его сестрѣ.
— Я думаю, это неправда, — сказала миссъ Пичеръ:- у мистера Гедстона не можетъ быть никакого дѣла къ этой сестрѣ.
Маріанна опять подняла руку.
— Ну, Маріанна?
— Я только хотѣла сказать, миссъ, что, можетъ быть, у Гексама и есть къ ней дѣло.
— Можетъ быть, — согласилась миссъ Пичеръ; — объ этомъ я не подумала. Да впрочемъ не все ли мнѣ равно?
Маріанна опять подала свой знакъ къ вниманію.
— Ну, Маріанна?
— Говорятъ, она очень хороша собою.
— Ахъ, Маріанна, Маріанна! — проговорила миссъ Пичеръ, слегка покраснѣвъ и качая головой съ замѣтной досадой — Сколько разъ я твердила тебѣ: «Не употребляй неопредѣленныхъ выраженій, не говори общими мѣстами». Ты вотъ сказала: говорятъ. Кого же ты разумѣешь? Говорятъ — они, а какая часть рѣчи они?
Маріанна заложила за спину правую руку, уцѣпилась ею за лѣвую, какъ будто была на экзаменѣ, и отвѣчала:
— Мѣстоименіе личное.
— Какого лица?
— Третьяго.
— Какого числа?
— Множественнаго.
— Такъ сколькихъ же лицъ ты разумѣла, Маріанна? Двоихъ или больше?
— Простите, миссъ, — сказала по нѣкоторомъ размышленіи смущенная Маріанна, — я, кажется, не подразумѣвала никого другого, кромѣ ея брата.
Договоривъ свой отвѣтъ, она отцѣпила правую руку.
— Я была заранѣе въ этомъ убѣждена, — сказала миссъ Пичеръ, повеселѣвъ. — Впередъ прошу тебя быть осторожнѣе. Помни: «онъ говоритъ» — совсѣмъ не то, что «говорятъ». Какая разница между «онъ говоритъ» и «говорятъ?» Объясни.
Маріанна тотчасъ же заложила за спину правую руку, прицѣпилась ею къ лѣвой — поза, абсолютно необходимая въ такихъ случаяхъ, — и безъ запинки отвѣтила:
— Первое есть изъявительное наклоненіе, настоящее время, третье лицо единственнаго числа, глагола дѣйствительнаго говорить; второе есть изъявительное наклоненіе, настоящее время, третье лицо множественнаго числа глагола дѣйствительнаго говорить.
— Почему дѣйствительнаго, Маріанна?
— Потому, что требуетъ дополненія въ винительномъ падежѣ.
— Очень хорошо, — сказала одобрительно миссъ Пичеръ. — Прекрасно. Впередъ не забывай соображаться съ этимъ правиломъ, Маріанна.
Преподавъ это педагогическое наставленіе, миссъ Пичеръ спокойно докончила поливку цвѣтовъ, отправилась въ свою маленькую офиціальную резиденцію и освѣжила въ памяти главнѣйшія горы и рѣки земного шара, ихъ высоту, ширину и глубину, вымѣривъ предварительно выкройку лифа къ платью для собственной потребы.
Тѣмъ временемъ Брадлей Гедстонъ съ Чарли Рексамомъ дошли до Суррейской стороны Вестминстерскаго моста, перешли его и направились вдоль Мидльсекскаго берега къ Мильбанку. Въ тѣхъ краяхъ была нѣкая маленькая уличка, такъ называемая Церковная, и была нѣкая маленькая глухая площадь, такъ называемая Кузнечная. Въ центрѣ этого уединеннаго мѣста стоила неприглядная церковь съ четырьмя башнями по угламъ, немного смахивавшая на нѣкое окаменѣлое чудище, лежащее на спинѣ вверхъ ногами. Неподалеку, въ углу, наши путники увидѣли дерево, кузницу, лѣсной дворъ и лавку продавца стараго желѣза. Что собственно означали часть ржаваго паровика и огромное желѣзное колесо во дворѣ этой лавочки, наполовину ушедшіе въ землю, — этого, повидимому, никто не зналъ да и знать не хотѣлъ. Они, какъ тотъ мельникъ сомнительной веселости, о которомъ поется въ пѣснѣ, ни о комъ не тужили и о нихъ никто не тужилъ.
Обойдя это мѣсто, и замѣтивъ, что оно пребывало въ какомъ-то мертвомъ покоѣ, какъ будто приняло опіумъ, а не погрузилось въ естественный сонъ, учитель и мальчикъ вышли къ другому углу, гдѣ улица упиралась въ площадь и гдѣ тянулся рядъ бѣдныхъ домишекъ. Къ нимъ-то и направился окончательно Чарли Гексамъ и у одного изъ нихъ остановился.