— Я вижу, что вы уже попробовали покопаться, мистеръ Веггъ. Вы по опыту знакомы съ трудностями этой работы.
— Нѣтъ, строго говоря, нельзя сказать, что я пробовалъ, — отвѣчаетъ Веггъ, немного озадаченный такимъ замѣчаніемъ. — Я только расковыривалъ сверху. Сверху расковыривалъ слегка.
— И ничего не нашли, кромѣ затрудненій?
Веггъ грустно качаетъ головой.
— Гм… Право, не знаю, что мнѣ вамъ на это сказать, мистеръ Веггъ, — говоритъ Винасъ, подумавъ.
— Скажите да, — настаиваетъ Веггъ въ понятномъ нетерпѣніи.
— Не будь я удрученъ моимъ горемъ, отвѣтъ мой былъ бы — нѣтъ. Но, будучи удрученъ горемъ, мистеръ Веггъ, и доведенъ до безумія я скажу — да.
Веггъ въ восторгѣ наполняетъ оба стакана, повторяетъ церемонію постукиванья краемъ объ край и мысленно пьетъ съ большимъ удовольствіемъ за здоровье и благоденствіе молодой особы, которая довела мистера Винаса до настоящаго состоянія его души.
Главные пункты дружескаго предложенія еще разъ тщательно пересмотрѣны, и по нимъ постановленъ договоръ. Эти пункты: тайна, вѣрность и неутомимая настойчивость. Павильонъ будетъ всегда открыть мистеру Винасу для изслѣдованій, и будутъ приняты мѣры, чтобъ не привлечь вниманія сосѣдей.
— Постойте: я слышу шаги, — неожиданно восклицаетъ мистеръ Винасъ.
— Гдѣ? — вскрикиваетъ, вздрогнувъ, мистеръ Вегъ.
— Снаружи. Тсс…
Друзья уже были готовы скрѣпить свой договоръ пожатіемъ рукъ; но теперь они молча воздерживаются отъ этого, раскуриваютъ потухшія трубки и безпечно откидываются на спинки своихъ стульевъ. Нѣтъ сомнѣнія — шаги. Шаги приближаются къ окну, и чья-то рука стучитъ въ стекло. «Войдите!» откликается Веггъ, разумѣя: «въ дверь». Но тяжелая старинная рама окна тихонько приподымается, и изъ темнаго фона ночи тихонько выдвигается голова.
— Скажите: здѣсь мистеръ Сайлесъ Веггъ?… А! Теперь вижу.
Дружески договаривающіяся стороны, вѣроятно, почувствовали бы себя не совсѣмъ-то покойно даже въ томъ случаѣ, если бы посѣтитель вошелъ обыкновеннымъ путемъ; теперь же, видя его прислонившимся грудью къ окну и таинственно выглядывающимъ изъ мрака ночи, они очутились въ положеніи весьма незавидномъ. Особенно нехорошо чувствуетъ себя мистеръ Винасъ: онъ кладетъ на столъ свою трубку, поднимаетъ голову и смотритъ на пришельца такими глазами, точно это его собственный индійскій младенецъ изъ банки пришелъ затѣмъ, чтобъ отвести его домой.
— Добрый вечеръ, мистеръ Веггъ. Осмотрите пожалуйста щеколду у калитки: она не дѣйствуетъ.
— Кажется, это вы, мистеръ Роксмитъ? — еле выговариваетъ Веггъ.
— Я самый. Я не стану васъ безпокоить. Я не войду. Я только зашелъ по дорогѣ къ себѣ на квартиру передать вамъ порученіе. Я долго не рѣшался войти въ калитку, не позвонивъ: не держатъ ли, думаю, собаки?
— Очень жаль, что не держатъ, — бормочетъ себѣ подъ носъ Веггъ и встаетъ со стула, обернувшись спиной къ окну. — Ни слова, мистеръ Винасъ! Это тотъ самый прощалыга.
— Кто это у васъ? Кто-нибудь изъ нашихъ общихъ знакомыхъ? — спрашиваетъ, заглядывая въ окно, секретарь.
— Нѣтъ, мистеръ Роксмитъ, это мой пріятель. Пришелъ посидѣть со мной вечерокъ.
— А-а, прошу извинить. Мистеръ Боффинъ просилъ вамъ сказать, что онъ не требуетъ, чтобы вы сидѣли дома по вечерамъ въ ожиданіи его посѣщеній. Ему пришло въ голову, что вы, можетъ быть, считаете себя связаннымъ этой возможностью. Онъ не подумалъ объ этомъ раньше. Такъ, значить, теперь такъ и знайте: если онъ когда-нибудь заѣдетъ, не извѣстивъ васъ объ этомъ заранѣе, и не застанетъ васъ дома, онъ и не будетъ сѣтовать на васъ. Я взялся передать это вамъ по пути, — вотъ и все. Доброй ночи.
Съ этими словами секретарь опускаетъ окно и исчезаетъ. Настороживъ уши, они слышать, какъ шаги его удаляются за калитку и какъ калитка затворяется за нимъ.
— Вотъ для какого человѣка мной пренебрегли, мистеръ Винасъ, — говоритъ Веггъ, когда шаги совсѣмъ затихли. — Позвольте васъ спросить, что вы о немъ думаете?
Повидимому, мистеръ Винасъ еще не рѣшилъ, что ему думать «о немъ», ибо онъ дѣлаетъ нѣсколько попытокъ дать опредѣленный отвѣтъ, но можетъ только выговорить что-то въ родѣ того, что у этого человѣка «какой-то странный видъ».
— Двуличный видъ, хотите вы сказать, — подхватываетъ Веггъ. — Вотъ какой у него видъ. Мнѣ подавайте одноличныхъ людей, а двуличныхъ я не терплю. Это продувная бестія, сэръ, — мѣдный лобъ.
— Вы, значитъ, думаете, что у него рыло въ пуху? — спрашиваетъ Винасъ.
— Въ пуху? — повторяетъ Веггъ съ горькимъ сарказмомъ. — Въ пуху?! О Боже, какою отрадой было бы для моей души — говорю, какъ человѣкъ и христіанинъ, — если бъ я не былъ рабомъ истины и не долженъ былъ сказать: несомнѣнно.
Вотъ въ какія диковинныя убѣжища прячутъ иногда голову безперые страусы, какое невыразимое нравственное удовлетвореніе для разныхъ Вегговъ сознавать себя подавленными тою мыслью, что у какого-нибудь мистера Роксмита мѣдный лобъ!
— Каково подумать въ такую чудную звѣздную ночь, — говоритъ мистеръ Веггъ, провожая своего сотоварища до калитки, причемъ оба несовсѣмъ твердо стоятъ на ногахъ отъ обильныхъ возліяній, — каково подумать, мистеръ Винасъ, въ эту ночь, что всякіе прощалыги и мѣдные лбы могутъ себѣ преспокойно прогуливаться подъ твердью небесной, точно праведники.
— А мнѣ зрѣлище этихъ свѣтилъ жестоко напоминаетъ ее, — уныло стонетъ мистеръ Винасъ, задирая голову кверху такъ, что съ него сваливается шляпа, — ее и ея роковыя слова, что она не хочетъ видѣть себя, не хочетъ, чтобъ и другіе видѣли ее между…
— Знаю! Знаю! Ужъ и не говорите! — перебиваетъ его Веггъ, горячо пожимая ему руку. — А вотъ не странно ли, скажите, что эти звѣзды придаютъ мнѣ духу отстаивать правду передъ нѣкоторыми людьми, не будемъ называть — какими. Я злобы не имѣю, но вы взгляните-ка, какъ звѣздочки блестятъ и старое поминаютъ. А что такое онѣ поминаютъ — какъ вы полагаете, сэръ?
Мистеръ Винасъ безнадежно заводить:
— Ея слова, собственноручно ею написанныя, что она не хочетъ видѣть себя, не хочетъ, чтобъ и другіе видѣли ее…
Но мистеръ Вегъ съ достоинствомъ прерываетъ его:
— Нѣтъ, сэръ! Онѣ поминаютъ нашъ домъ, мистера Джорджа, тетушку Дженъ, дядюшку Паркера, — вотъ что онѣ поминаютъ… Все, сударь мой, прошло, все миновало. Все принесено въ жертву баловню фортуны, червю скоропреходящему!..
VIIIНевинная эскапада
Баловень фортуны, червь скоропреходящій тожъ, или (говоря менѣе образнымъ языкомъ) Никодимъ Боффинъ, эсквайръ, золотой мусорщикъ, совершенно освоился со своимъ высоко-аристократическимъ домомъ. Не могъ онъ, конечно, не сознавать, что домъ былъ слишкомъ великъ для его скромныхъ потребностей и, какъ какой-нибудь высоко-аристократическій фамильный сэръ, распложалъ несмѣтное множество паразитовъ. Но онъ утѣшался тѣмъ, что смотрѣлъ на такое расхищеніе своей собственности, какъ на пошлину съ полученнаго имъ наслѣдства. Добрякъ тѣмъ болѣе успокаивался на этомъ соображеніи, что мистрисъ Боффинъ была вполнѣ удовлетворена, а миссъ Белла совершенно счастлива.
Эта молодая дѣвица была, безъ сомнѣнія, драгоцѣннымъ пріобрѣтеніемъ для Боффиновь. Она была такъ хороша собой, что не могла не обращать на себя всеобщаго вниманія въ публикѣ, и такъ умна, что не могла быть ниже тона, подобавшаго ея новому положенію. Смягчалъ ли успѣхъ ея сердце — это оставалось, можетъ быть, подъ сомнѣніемъ; но зато насчетъ того, выигрывали ли отъ успѣха ея наружность и манеры, никакихъ сомнѣній быть не могло.
Скоро миссъ Белла начала воспитывать мистрисъ Боффинъ. Болѣе того: миссъ Белла начала чувствовать себя какъ-то неловко, и, такъ сказать, отвѣтственной, когда мистрисъ Боффинъ дѣлала при ней какой-нибудь промахъ. Не то чтобъ эта добродушная, мягкая женщина казалась особенно грубой даже среди посѣщавшихъ ея домъ признанныхъ авторитетовъ по части манеръ, единогласно называвшихъ Боффиновъ «очаровательно вульгарными» людьми (чего, ужъ конечно, никто бы не сказалъ о нихъ самихъ); но она частенько спотыкалась на великосвѣтскомъ льду, на которомъ всѣ чада подснаповщины, вмѣстѣ со спасаемыми ими «молодыми особами», обязаны, какъ извѣстно, кататься чинно въ кружокъ или гуськомъ по прямой линіи. А спотыкаясь на этомъ льду, она подшибла миссъ Беллу (такъ по крайней мѣрѣ казалось этой молодой дѣвицѣ) и тѣмъ заставляла ее испытывать непріятное смущеніе подъ критическими взорами людей, болѣе искусныхъ въ подобныхъ упражненіяхъ.
Трудно было бы ожидать, чтобы миссъ Белла, въ ея возрастѣ, особенно строго разбирала, насколько прилично и прочно ея положеніе въ домѣ мистера Боффина. Она роптала на свою домашнюю жизнь въ родительскомъ домѣ даже тогда, когда ей было еще не съ чѣмъ сравнивать его, а потому не было съ ея стороны никакихъ новыхъ проявленій неблагодарности въ томъ, что она предпочитала ему свое новое жилище.
— Неоцѣненный человѣкъ этотъ Роксмитъ, — сказалъ однажды мистеръ Боффинъ мѣсяца черезъ три послѣ водворенія своего въ новомъ домѣ. — Чудесный работникъ и вообще славный малый; только я никакъ не могу его раскусить.
Миссъ Белла тоже не могла раскусить мистера Роксмита, и потому эта тема была несовсѣмъ лишена для нея интереса.
— Онъ такъ заботится о моихъ дѣлахъ, какъ не могли бы заботиться пятьдесятъ человѣкъ, вмѣстѣ взятыхъ, — продолжалъ мистеръ Боффинъ. — Но онъ дѣлаетъ все какъ-то по своему: словно шесть какой тебѣ поперекъ дороги кладетъ. Думаешь, что идешь съ нимъ мирно, рука объ руку, а тутъ и станешь въ тупикъ.
— То есть какъ это, сэръ? Я не понимаю, — сказала Белла.
— Какъ бы это вамъ объяснить, милая… Вотъ видите ли, онъ здѣсь ни съ кѣмъ, кромѣ васъ, не хочетъ встрѣчаться. Когда у насъ гости, напримѣръ, я бы желалъ, чтобъ онъ садился на свое мѣсто за столомъ, какъ и всѣ мы. Такъ нѣтъ вѣдь — не хочетъ!
— Если онъ считаетъ себя выше этого, такъ я бы оставила его въ покоѣ,- проговорила миссъ Белла, гордо вскинувъ головку.
— Совсѣмъ не то, мой другъ, — отвѣчалъ мистеръ Боффинъ, подумавъ. — Онъ не считаетъ себя выше этого.