бавляютъ дѣтей, утѣшаютъ и лѣчатъ.
— Неужто есть такое мѣсто на свѣтѣ? — спросила съ удивленіемъ Бетти.
— Есть, Бетти, повѣрьте моему слову. Вы сами увидите, что я не лгу. Если бы милому мальчику было лучше лежать въ моемъ домѣ, я бы взяла его къ себѣ. Но, право, у меня ему не будетъ лучше.
— Такъ возьмите его, возьмите, куда хотите, моя дорогая! — воскликнула Бетти, горячо цѣлуя руки мистрисъ Боффинъ. — У меня есть чутье, и я не могу не вѣрить вашему лицу и вашему голосу. Я буду имъ вѣрить, пока я вижу и слышу.
Какъ только была одержана эта побѣда, Роксмитъ поспѣшилъ воспользоваться ею, ибо онъ видѣлъ, какъ много было упущено времени и какъ пагубно это отразилось на ребенкѣ. Онъ послалъ Слоппи сказать кучеру, чтобъ тотъ подавалъ карету; затѣмъ попросилъ Бетти хорошенько закутать ребенка, убѣдилъ ее надѣть шляпку, собралъ игрушки, объяснивъ больному малюткѣ, что эти сокровища поѣдутъ вмѣстѣ съ нимъ, и устроилъ все такъ живо, что къ тому времени, когда явилась карета, всѣ были готовы и черезъ минуту тронулись въ путь. Слоппи оставили дома, и бѣдный малый облегчилъ свою переполненную душу пароксизмомъ катанья бѣлья.
Великолѣпный конь на полозьяхъ, Ноевъ ковчегъ, желтая птичка и гвардейскій офицеръ были такъ же радушно приняты въ дѣтской больницѣ, какъ и ихъ маленькій владѣлецъ. Но докторъ шепнулъ мистеру Роксмиту: «Надо бы нѣсколькими днями пораньше. Теперь слишкомъ поздно».
Всѣхъ ихъ ввели въ свѣтлую, хорошо провентилированную комнату, гдѣ Джонни очнулся отъ сна или отъ забытья и увидѣлъ себя на покойной кроваткѣ съ прилаженной надъ нею въ видѣ столика неширокой доской, на которой уже стояли и Ноевъ ковчегъ, и гордый конь на полозьяхъ, и желтая птичка, и посрединѣ самъ офицеръ англійской гвардіи, отправляющій свои обязанности совершенно такъ же удовлетворительно для отечества, какъ и на настоящемъ парадѣ. Въ головахъ кроватки висѣла раскрашенная хорошенькая картина, изображавшая точно двойника Джонни, сидящаго на колѣняхъ у ангела. О, какъ хорошо было тутъ лежать и смотрѣть! Джонни вдругъ сдѣлался членомъ цѣлой маленькой семьи. Сколько ихъ тутъ лежало на такихъ же маленькихъ покойныхъ кроваткахъ! Только двое не лежали, а сидѣли на креслицахъ за столомъ у камина и играли въ домино. И на всѣхъ кроваткахъ прилажены доски вмѣсто столовъ, а на нихъ стоятъ кукольные домики, шершавыя собачки, умѣющія лаять, хотя — странная вещь — ихъ лай удивительно похожъ на чириканье пріѣхавшей съ Джонни желтой птички; стоятъ и оловянныя войска, и мавританскіе акробаты, и деревянные чайные сервизы, и чего только нѣтъ!
Въ избыткѣ изумленія и восторга Джонни что-то прошепталъ. Сидѣлка, стоявшая у кроватки, спросила его, что онъ сказалъ. Онъ, повидимому, желалъ знать, всѣ ли эти дѣти его братья и сестры. Ему отвѣтили: да. Потомъ онъ спросилъ, кто собралъ ихъ всѣхъ сюда. Ему сказали: Богъ. Затѣмъ кое-какъ разобрали, что онъ желаетъ знать, всѣ ли они будутъ опять здоровы. На это ему тоже отвѣтили: да, прибавивъ, что и онъ скоро поправится, и головка у него не будетъ болѣть.
Разговорный талантъ былъ еще мало развитъ у Джонни и въ обыкновенное время; понятно, что теперь, больной и слабый, онъ ограничивался односложными словами. Его нужно было обмыть, надо было дать ему лѣкарства, и хотя все дѣлалось такъ ловко и легко, какъ ничто никогда еще не дѣлалось для него въ его суровой и короткой жизни, это навѣрно утомило бы его и причинило бы ему страданія, если бы не одно поразительное обстоятельство, приковавшее къ себѣ его глаза. О чудо! О восторгъ!.. Всѣ, всѣ земныя твари шли попарно по доскѣ въ его собственный Ноевъ ковчегъ! Слонъ открывалъ шествіе, а муха, робкая отъ сознанія своей ничтожной величины, учтиво замыкала его. Одинъ очень маленькій братецъ со сломанной ногой, лежавшій на сосѣдней кроваткѣ, былъ положительно подавленъ этимъ зрѣлищемъ, и радость его проявлялась въ живѣйшемъ любопытствѣ.
Наконецъ для Джонни наступило успокоеніе: онъ уснулъ.
— Я вижу, Бетти, вы не боитесь оставить здѣсь ребенка, — шепнула старухѣ мистрисъ Боффинъ.
— Нѣтъ, не боюсь. Здѣсь я оставлю его со всей моей охотой, съ благодарностью отъ всего моего сердца и отъ всей души.
Онѣ поцѣловали его и оставили. Бетти должна была навѣстить его рано утромъ на другой день, и никто, кромѣ Роксмита, не зналъ, что докторъ сказалъ: «Слишкомъ поздно!»
Но Роксмитъ, зная это и зная, кромѣ того, что для доброй женщины, составлявшей единственную отраду несчастнаго дѣтства покинутаго ребенка Джона Гармона, нынѣ умершаго и похороненнаго, утѣшительно будетъ думать впослѣдствіи, что онъ, Роксмитъ, не забылъ еще разъ взглянуть на соименника Джона Гармона, рѣшилъ побывать въ больницѣ ночью и узнать, въ какомъ состояніи маленькій больной.
Собранная Богомъ дѣтская семья спала не вся, но въ палатѣ царила полная тишина. Легкіе женскіе шаги и доброе, свѣжее женское лицо безшумно скользили отъ постельки къ постелькѣ. Отъ времени до времени, при мягкомъ свѣтѣ ночника, то тутъ, то тамъ съ подушки подымалась дѣтская головка, принимала поцѣлуй отъ шедшей мимо доброй женщины — эти маленькіе страдальцы умѣютъ любить, — и потомъ, послушная увѣщаніямъ, снова укладывалась на покой. Мальчикъ со сломанной ногой метался и стоналъ; но вотъ онъ повернулся лицомъ къ постелькѣ Джонни, чтобы подкрѣпить себя видомъ ковчега, и послѣ этого сладко заснулъ. Надъ многими кроватками игрушки стояли все въ тѣхъ же группахъ, какъ ихъ оставили ихъ владѣльцы, ложась спать, и, можетъ быть, служили теперь предметами дѣтскихъ грезъ.
Докторъ тоже зашелъ взглянуть на Джонни. Стоя рядомъ, они съ Роксмитомъ смотрѣли на него съ искренней жалостью.
— Чего тебѣ, Джонни? — спросилъ Роксмитъ, поддерживая рукою бѣднаго ребенка, сдѣлавшаго усиліе приподняться.
— Ему! — прошепталъ малютка. — Этихъ!
Докторъ умѣлъ понимать дѣтей и, взявъ лошадку, ковчегъ, желтую птичку и офицера съ кроватки Джонни, поставилъ ихъ надъ кроваткой его ближайшаго сосѣда, мальчика со сломанной ногой.
Съ усталой, но довольной улыбкой, и съ такимъ движеніемъ, какъ будто онъ расправлялъ свое худенькое тѣльце на покой, ребенокъ вытянулся на поддерживавшей его рукѣ и, касаясь лица Роксмита своими холодѣющими губами, сказалъ:
— Поцѣлуй красивую леди.
Завѣщавъ такимъ образомъ все, чѣмъ онъ могъ располагать, и устроивъ свои дѣла въ здѣшнемъ мірѣ, Джонни на этихъ словахъ покинулъ его.
XНаслѣдникъ
Его преподобіе Фрэнкъ Мильвей былъ человѣкъ скромный. Онъ замѣчалъ много сорныхъ травъ и плевелъ въ виноградникѣ, въ которомъ трудился, но не провозглашалъ себя по этому случаю мудрымъ и добродѣтельнымъ мужемъ. Личный опытъ приводилъ его лишь къ тому заключенію, что чѣмъ больше онъ будетъ знать въ предѣлахъ человѣческаго разумѣнія, тѣмъ легче будетъ ему представить себѣ всевѣдѣніе Творца.
Поэтому, когда его преподобію Фрэнку пришлось читать надъ маленькимъ Джонни святыя слова, благотворно умилявшія безчисленныя сердца и въ болѣе трагическихъ случаяхъ, онъ исполнилъ это съ искреннимъ соболѣзнованіемъ и смиреніемъ души. Читая эти слова надъ прахомъ Джонни, онъ думалъ о своихъ шестерыхъ ребятишкахъ, но безъ малѣйшей тѣни ропота на свою бѣдность, и читалъ со слезами на глазахъ. Грустнымъ взглядомъ смотрѣли онъ и его умная маленькая жена въ дѣтскую могилку, и грустные пошли домой рука объ руку.
Въ высоко-аристократическомъ домѣ горевали, а въ павильонѣ радовались. Мистеръ Веггъ разсуждалъ: ужъ если имъ тамъ, въ домѣ, нуженъ сирота, такъ развѣ самъ онъ не сирота? Можно ли и пожелать лучшаго сироту? Скажите на милость, зачѣмъ вамъ таскаться по всѣмъ кустамъ Брентфорда и отыскивать тамъ какихъ-то сиротъ, которые не имѣютъ на васъ никакихъ правъ и ничего не принесли вамъ въ жертву, когда у васъ готовый сирота подъ рукой, да притомъ еще такой сирота, который, ради вашей пользы, отказался и отъ миссъ Элизабетъ, и отъ мистера Джорджа, и отъ тетушки Дженъ, и отъ дядюшки Паркера.
Мистеръ Веггъ весело усмѣхнулся, когда до него дошло извѣстіе о Джонни. Одинъ очевидецъ, котораго пока не будемъ называть, даже божился впослѣдствіи, что Веггъ, при этомъ извѣстіи откинувъ въ бокъ свою деревяшку на балетный манеръ, исполнилъ въ уединеніи павильона замысловатый пируэтъ на здоровой ногѣ.
Обращеніе мистера Роксмита съ мистрисъ Боффинъ походило скорѣе на обращеніе сына съ любимой матерью, чѣмъ на обращеніе секретаря съ женой принципала. Оно неизмѣнно отличалось сдержаннымъ, но искреннимъ уваженіемъ, которое, повидимому, возникло съ перваго же дня знакомства. То, что было смѣшного или страннаго въ костюмахъ мистрисъ Боффинъ и въ ея манерахъ, нисколько не поражало его. Случалось, что на лицѣ его появлялось смѣющееся выраженіе, когда онъ на нее смотрѣлъ, но это было скорѣе выраженіе восхищенія передъ ея добродушіемъ и ея дѣтской простотой: такое чувство могло бы одинаково естественно выразиться улыбкой и слезами. Искренность и глубину своего сочувствія ея желанію взять на воспитаніе маленькаго Джона Гармона онъ доказывалъ каждымъ своимъ поступкомъ, каждымъ словомъ, и теперь, когда это желаніе не сбылось, онъ относился къ нему съ какою-то бережной нѣжностью, такъ что добрая женщина не находила словъ, чтобы поблагодарить его.
— А я то все благодарю васъ, мистеръ Роксмитъ, — сказала какъ-то мистрисъ Боффинъ. — Можетъ быть, я вамъ надоѣла? Но вѣдь это я отъ души. Вы любите дѣтей?
— Кто жъ ихъ не любитъ?
— Должны бы всѣ любить, но не всѣ мы дѣлаемъ то, что бы слѣдовало. Вѣдь правда?
Роксмитъ отвѣтилъ:
— Зато нѣкоторые выкупаютъ грѣхи остальныхъ. Мистеръ Боффинъ говорилъ мнѣ, что вы всегда любили дѣтей.
— Ничуть не больше, чѣмъ онъ самъ. Но ужъ у него такая привычка: онъ все хорошее приписываетъ мнѣ… Что это, вы какой-то грустный мистеръ Роксмитъ?
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Мнѣ кажется… У васъ были братья и сестры?
Онъ покачалъ головой.
— Вы, стало быть, были единственнымъ сыномъ въ семьѣ?
— Нѣтъ, былъ еще одинъ ребенокъ. Онъ давно умеръ.
— А ваши родители живы?