Райя не заговаривалъ больше о томъ, чтобы зайти къ нему, и они направились прямо къ тому дому, гдѣ жила Лиззи. Не доходя до дома, она простилась съ ними и вошла одна.
— Мистеръ Ааронъ, — обратился Юджинъ къ старику-еврею, оставшись съ нимъ вдвоемъ, — изъявляя вамъ мою благодарность за пріятную компанію, я долженъ теперь, къ моему прискорбію, разстаться съ вами и пожелать вамъ счастливаго пути.
— Сэръ, желаю вамъ покойной ночи и желаю еще, чтобы вы были не такъ беззаботны, — отвѣтилъ серьезно старикъ.
— Мистеръ Ааронъ, я тоже желаю вамъ покойной ночи, а такъ какъ, признаться сказать, вы чуть-чуть скучноваты, то желаю еще, чтобы вы были не такъ озабочены, — сказалъ на это Юджинъ, не смущаясь.
Но тутъ, когда роль его была сыграна и когда, повернувъ спину еврею, онъ сошелъ на этотъ день со сцены, гдѣ игралъ, его подвижное лицо омрачилось тѣнью заботы.
«Что гласитъ катехизисъ Ляйтвуда?» пробормоталъ онъ, останавливаясь закурить сигару. «Что изъ этого выйдетъ? Что ты дѣлаешь? Куда ты идешь?» — На всѣ эти вопросы теперь ужъ скоро послѣдуютъ отвѣты. «Ахъ!» вздохнулъ онъ тяжело.
Тяжелый вздохъ повторился, какъ эхо, часъ спустя, когда Райя, сидѣвшій на чьемъ-то темномъ крыльцѣ, противъ дома, гдѣ жила Лиззи, поднялся на ноги и пошелъ домой, крадучись въ своемъ старинномъ одѣяніи по обезлюдѣвшимъ улицамъ, точно духъ прошлаго.
XVIГодовщина
Собственноручно одѣваясь у себя на квартирѣ, надъ конюшнями, въ Дьюкъ-Стритѣ на Сентъ-Джемскомъ скверѣ, и слыша подъ собой лошадей за ихъ туалетомъ, почтенный мистеръ Твемло находитъ свое положеніе невыгоднымъ по сравненію съ положеніемъ этихъ благородныхъ животныхъ. Если, съ одной стороны, при немъ нѣтъ прислужника, который хлесталъ бы его, заставляя грубымъ окрикомъ переступать съ мѣста на мѣсто, то, съ другой стороны, у него и совсѣмъ нѣтъ прислужника. А такъ какъ всѣ суставы на пальцахъ, да и всѣ прочіе суставы кроткаго маленькаго джентльмена немножко ржавѣютъ по утрамъ, то ему, пожалуй, было бы даже пріятно, если бъ его привязали за голову къ двери его комнаты, ловко вытерли бы суконкой, окачивая при этомъ водой, и потомъ покрыли бы попоной, а самъ онъ принималъ бы лишь чисто-пассивное участіе въ этихъ многочисленныхъ операціяхъ.
Какъ управляется очаровательная Типпинсъ, украшая свою особу, чтобы дурачить мужчинъ, сіе извѣстно лишь граціямъ да ея камеристкѣ; но очень возможно, что и это привлекательное созданіе хоть и не предоставленное собственнымъ рессурсамъ, какъ Твемло, могло бы избавить себя отъ хлопотъ, сопряженныхъ съ ежедневнымъ реставрированіемъ своихъ чаръ, ибо относительно лица и шеи богиня эта представляетъ изъ себя нѣчто въ родѣ морского рака, каждое утро сбрасывающаго свою скорлупу и удаляющагося затѣмъ куда-нибудь въ укромное мѣсто, пока не окрѣпнетъ новая скорлупа.
Но возвратимся къ Твемло. Скромный маленькій джентльменъ кое-какъ обходится безъ прислужника: украсивъ свою тонкую шею воротничками и галстухомъ и натянувъ чистые нарукавники на свои костяшки, онъ отправляется завтракать. А съ кѣмъ же ему завтракать, какъ не со своими ближайшими сосѣдями Ламлями, обитающими въ Саквиль Стритѣ и извѣстившими его, что онъ сегодня встрѣтитъ у нихъ своего дальняго родственника мистера Фледжби? Грозный Снигсвортъ можетъ, сколько ему угодно, налагать свое табу на Фледжби, но смирный Твемло разсуждаетъ такъ: «Я не виноватъ, что онъ мнѣ родня, и встрѣтиться съ человѣкомъ у общихъ знакомыхъ еще не значитъ знаться съ нимъ».
Сегодня — день первой годовщины счастливаго бракосочетанія супруговъ Ламль, и день этотъ имѣетъ быть отпразднованъ званымъ завтракомъ, ибо обѣдъ, въ тѣхъ размѣрахъ роскоши, какіе желали бы ему сообщить радушные хозяева, затянулся бы, пожалуй, на такой же неопредѣленный срокъ, какъ и несуществующія великолѣпныя палаты, которыя они все собираются выстроить себѣ для житья и которыя уже свели съ ума отъ зависти столькихъ людей.
Итакъ, мистеръ Твемло съ немалыми затрудненіями ковыляетъ въ гости черезъ Пикадилли, съ грустью вспоминая счастливыя времена, когда онъ былъ прямѣе станомъ и не подвергался опасности попасть подъ колеса экипажей. Должно быть, это было въ тѣ далекіе дни, когда онъ еще надѣялся получить отъ страшнаго Снигсворта разрѣшеніе быть чѣмъ-нибудь въ жизни, то-есть еще до изданія этимъ великимъ богдыханомъ указа: «Поелику сей ничтожный смертный ничѣмъ отличиться не можетъ, то быть ему впредь и вовѣки бѣднымъ родственникомъ на моей пенсіи, а посему отнынѣ считать ему себя пенсіонеромъ».
Ахъ, Твемло, Твемло! Скажи мнѣ, маленькій, слабенькій, сѣденькій, человѣчекъ, — скажи, каковы-то сегодня твои завѣтные помыслы о той особѣ, что разбила твое сердце, когда оно еще было молодо-зелено, а волосы на твоей головѣ темнорусы? Скажи мнѣ правду: лучше или хуже, тяжелѣе или легче до сихъ поръ вѣрить мечтѣ, чѣмъ видѣть въ ней крокодила, заѣхавшаго твою жизнь? Скажи еще, Твемло, какой жребій счастливѣе: быть ли бѣднымъ родственникомъ знатнаго вельможи или стоять зимой по щиколку въ грязи, поя наемныхъ лошадей изъ ведра на извозчичьей биржѣ?..
Твемло ничего не говоритъ и идетъ дальше. Въ то время, когда онъ приближается къ подъѣзду дома Ламлей, къ тому же дому подъѣзжаетъ маленькая одноконная каретка съ сидящей въ ней божественной Типпинсъ. Божественная опускаетъ въ кареткѣ стекло и игриво хвалитъ бдительность своего кавалера, дожидающагося ее, чтобы высадить изъ экипажа. Твемло высаживаетъ ее съ такою бережной учтивостью, какъ будто она неподдѣльная драгоцѣнность, и затѣмъ они вмѣстѣ поднимаются наверхъ. Очаровательная Типпинсъ выдѣлываетъ при этомъ ногами какіе-то невиданные антраша, стараясь показать, что эти, несовсѣмъ твердые, ея члены прыгаютъ сами собой по врожденной прыткости.
— Здравствуйте, дорогая моя мистрисъ Ламль! Здравствуйте, милѣйшій мой Ламль. Какъ поживаете? — говорить леди Типпинсъ. — Когда же вы отправляетесь въ… какъ бишь зовутъ это мѣсто?.. не то Гай, не то Варвикъ… ну, да вы знаете… ѣсть фазановъ… А-а, Мортимеръ! Ваше имя, сэръ, вычеркнуто изъ списка моихъ обожателей, во-первыхъ, за непостоянство, во-вторыхъ, за трусливое бѣгство; но все-таки — какъ вы поживаете, злодѣй?.. Ага, да и вы здѣсь, мистеръ Рейборнъ! Васъ-то что могло сюда занести? Вѣдь мы можемъ быть заранѣе увѣрены, что вы будете хранить безмолвіе во все продолженіе банкета… Ну, а вы, Венирингъ, членъ парламента, какъ идутъ дѣла тамъ у васъ палатѣ и когда же вы наконецъ осадите съ мѣста этихъ ужасныхъ министровъ?.. Мистрисъ Beнирингъ, дорогая моя, неужто въ самомъ дѣлѣ правда, что вы каждый вечеръ ѣздите въ это душное мѣсто слушать скучную прозу всѣхъ этихъ господъ? Кстати, Венирингъ: что же вы-то не говорите рѣчей? Вѣдь вы еще и рта не раскрыли до сихъ поръ, а мы умираемъ отъ желаніи васъ послушать… Миссъ Подснапъ! Я въ восторгѣ, что вижу васъ. Папаша здѣсь? Нѣтъ? Мамаши тоже нѣтъ?.. О! мистеръ Бутсъ! Очарована!.. И мистеръ Бруэръ! Вся семья въ сборѣ.
Затѣмъ прелестная Типпинсъ осматриваетъ въ свой лорнетъ мистера Фледжби и прочихъ незнакомыхъ ей гостей, вертясь во всѣ стороны и лепеча со свойственною ей наивной стремительностью: «Нѣтъ ли еще кого изъ знакомыхъ?.. Кажется, нѣтъ… Тутъ никого. А тутъ? — Тоже». Мистеръ Ламль, весь блескъ и сіяніе, выдвигаетъ впередъ своего друга Фледжби, умирающаго отъ нетерпѣнія имѣть честь быть представленнымъ леди Типпинсъ. Мистеръ Фледжби, будучи представленъ, какъ будто что-то хочетъ сказать и какъ будто ничего не хочетъ сказать. Онъ послѣдовательно кажется о чемъ-то размышляющимъ, покорнымъ и огорченнымъ; затѣмъ онъ пятится на Бруэра, обходитъ вокругъ Бутса и увядаетъ вдали, на самомъ заднемъ планѣ, ощупывая свои бакенбарды, очевидно, въ надеждѣ, не выросли ли онѣ за пять минутъ, съ тѣхъ поръ, какъ онъ ихъ щупалъ въ послѣдній разъ. Но Ламль снова вытаскиваетъ его на авансцену, прежде чѣмъ онъ успѣлъ вполнѣ удосто вѣриться въ безплодіи почвы. Здоровье «Обаятельнаго», надо полагать, очень плохо, ибо Ламль, выдвигая его впередъ для новаго знакомства, снова представляетъ его, какъ «умирающаго». Только на этотъ разъ онъ «умираетъ» уже отъ нетерпѣнія быть представленнымъ мистеру Твемло.
Твемло подаетъ руку.
— Радъ познакомиться. Ваша матушка, сэръ, была мнѣ родней.
— Да, я слыхалъ; но моя мать была не въ ладахъ съ своей семьей, — находчиво откликается Фледжби.
— Вы живете въ городѣ? — спрашиваетъ Твемло.
— Безвыѣздно, — отвѣчаетъ Фледжби.
— Вы любите городъ? — снова спрашиваетъ Твемло, но оказывается тутъ же сбитымъ съ ногъ, ибо Фледжби принимаетъ этотъ вопросъ за обиду и говоритъ:
— Нѣтъ, не люблю.
Ламль пытается смягчить силу паденія замѣчаніемъ, что многіе не любятъ жить въ городѣ. Но когда на это Фледжби преспокойно возражаетъ, что онъ ни разу не слыхалъ о другомъ подобномъ случаѣ, нападеніе Твемло становится несомнѣннымъ проваломъ.
— Не слышно ли сегодня чего-нибудь новенькаго въ газетахъ? — говорить маленькій джентльменъ, возобновляя разговоръ съ большимъ присутствіемъ духа.
Фледжби ничего не слыхалъ.
— Ничего новаго, ни словечка, — говорить Ламль.
— Ни полслова, — вторитъ Бутсъ.
— Ни одной буквы, — закрѣпляетъ Бруэръ.
Исполненіе этой маленькой концертной пьесы замѣтно оживляетъ умы сознаніемъ исполненнаго долга, и машина заведена. Каждый изъ присутствующихъ чувствуетъ, что теперь ему легче переносить тягость своего пребыванія въ этой компаніи. Даже Юджинъ, который стоитъ у окна, мрачно раскачивая кисть отъ шторы, сообщаетъ ей теперь особенно сильный толчекъ, какъ будто безмолвно признавъ, что положеніе его несомнѣнно улучшилось.
Завтракъ поданъ. Сервировка пышная и бросается въ глаза, но съ какимъ-то самохвальнымъ и кочевымъ оттѣнкомъ театральныхъ декорацій. У мистера Ламля за стуломъ свой отдѣльный слуга, у Вемиринга за стуломъ алхимикъ. Оба являютъ собою интересную иллюстрацію той аксіомы, что слуги этого рода распадаются на два разряда: одинъ не довѣряетъ знакомымъ своего господина, другой — самому господину. Слуга мистера Ламля принадлежитъ ко второму разряду. Онъ, видимо, теряется въ изумленіи и совершенно падаетъ духомъ отъ того, что полиція такъ долго не арестуетъ его господина за уголовное преступленіе.