При этихъ словахъ сухая корча губъ, изображавшая у мистера Фледжби улыбку, снова исказила его лицо.
„Я бы совѣтовалъ и вамъ, господа христіане, остерегаться меня, — продолжалъ онъ свои размышленія вслухъ, — особенно вамъ, квартирующимъ въ улицѣ несостоятельныхъ должниковъ. Ужъ заберу я въ руки эту улицу, и вы еще увидите мою игру! Забрать васъ въ лапы, да такъ, чтобъ вы объ этомъ знать не знали, хоть и считаете себя всезнающими, — о, за это можно деньги заплатить! А мнѣ еще барышокъ съ васъ достанется. Да это хоть куда!“
И, разсуждая такимъ образомъ, мистеръ Фледжби принялся снимать съ себя турецкое одѣяніе, и одѣваться въ христіанскій костюмъ. Когда онъ покончилъ съ этой церемоніей и съ церемоніей утреннихъ омовеній и умащеній новѣйшимъ радикальнымъ косметическимъ средствомъ для произращенія роскошныхъ волосъ на человѣческомъ лицѣ (шарлатаны были единственные мудрецы, которымъ онъ вѣрилъ, если не считать ростовщиковъ), — густой туманъ принялъ его въ свои сырыя объятія. И если бы туманъ задушилъ его въ этихъ объятіяхъ, міръ, надо сознаться, не понесъ бы невознаградимой потери, безъ труда замѣнивъ его кѣмъ-нибудь другимъ изъ своего постояннаго запаса негодяевъ.
IIЧестный человѣкъ въ новомъ видѣ
Вечеромъ того же самаго туманнаго дня, когда желтая штора конторы Побсей и К° спустилась послѣ дневной работы, старый еврей опять вышелъ на улицу. Но на этотъ разъ у него не было мѣшка подъ мышкой, и онъ отправлялся не по хозяйскимъ дѣламъ. Онъ перешелъ Лондонскій мостъ, вернулся по Вестминстерскому на Мидльсекскій берегъ и, пробираясь въ туманѣ, добрался до дома кукольной швеи.
Миссъ Ренъ поджидала его. Онъ могъ видѣть ее въ окно, сидящую у тлѣвшаго камина, въ которомъ уголь былъ тщательно обложенъ сырою золой, чтобъ онъ дольше горѣлъ и чтобы меньше пропадало тепла въ ея отсутствіи. Она сидѣла въ шляпкѣ, готовая въ походъ. Онъ легонько стукнулъ въ окно. Это вывело ее изъ задумчивости, и она поднялась, опираясь на крючковатую палку, чтобы отпереть дверь.
— Добрый вечеръ, тетушка, — сказала она старику.
Онъ засмѣялся и протянулъ руку, чтобы поддержать ее.
— Не хотите ли немножко обогрѣться? — спросила она.
— Нѣтъ, не хочу, если вы готовы, дорогая моя Синдерелла.
— Вотъ и прекрасно! — весело воскликнула миссъ Ренъ. — Какой вы умница, милый мой старичекъ! Если у насъ будутъ призы въ нашемъ заведеніи (пока у насъ, къ сожалѣнію, одни только бланки на нихъ), вы получите первую серебряную медаль за то, что такъ скоро поняли меня.
Съ этими словами дѣвочка вынула ключъ изъ замка, положила его въ карманъ, потомъ старательно прихлопнула дверь и попробовала, заперлась ли она. Удостовѣрившись, что жилище ея въ безопасности, она взяла подъ руку старика и, опираясь другою рукой на свою палку, приготовилась употребить ее въ дѣло. Но прежде, чѣмъ они тронулись съ мѣста, Райя предложилъ, что лучше онъ понесетъ ключъ отъ двери, который былъ очень великъ и тяжелъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, я сама понесу, — живо возразила миссъ Ренъ. — Вы вѣдь знаете, что я кривобока, а когда въ карманѣ у меня этотъ ключъ, мой корабль приходитъ въ равновѣсіе. Скажу вамъ по секрету, тетушка: я и карманъ-то пришила на высокомъ боку нарочно для этого.
Онъ не сталъ настаивать, и они тронулись въ путь.
— Да, съ вашей стороны было очень умно, что вы сразу меня поняли, тетушка, — снова заговѣрила миссъ Ренъ. — Да, впрочемъ, чему же тутъ удивляться? Недаромъ вы такъ похожи на тетушку-волшебницу изъ дѣтской книжки. Вы вѣдь совсѣмъ не похожи на другихъ людей: мнѣ всегда кажется, что вы приняли на себя вашъ теперешній видъ съ какою-нибудь благодѣтельной цѣлью… Э, да я даже вижу за этою бородою настоящія черты вашего лица! — воскликнула она вдругъ.
— Ну, а говоритъ ли вамъ, Дженни, ваше воображеніе, что я могу волшебствомъ измѣнять другіе предметы?
— Ахъ, какъ же, говоритъ. Стоить вамъ взять мою палочку и ударить ею о мостовую, вотъ объ эти грязные камни, по которымъ я ковыляю, и оттуда явится карета шестерикомъ. Знаете что? Давайте этому вѣрить.
— Вѣрю отъ всей души, — отвѣчалъ старикъ съ добродушной улыбкой.
— Такъ я вамъ скажу, тетушка, что мнѣ нужно отъ васъ прежде всего. Ударьте палочкой по головѣ моего ребенка, чтобъ онъ совсѣмъ, совсѣмъ измѣнился. Ахъ, какъ ужасно велъ себя мой ребенокъ за послѣднее время! Онъ выводитъ меня изъ терпѣнія. Вотъ ужъ дней десять не прикасается къ работѣ. У него уже бредъ начинается. Вчера ему чудилось, будто пришли какихъ-то четверо людей, темнокожіе, всѣ въ красномъ, и хотѣли бросить его въ горящую печь.
— Однако это становится опасно.
— Еще бы! Онъ всегда опасенъ. Онъ, можетъ быть, въ эту минуту (тутъ дѣвочка повернула головку и съ безпокойствомъ взглянула вверхъ, на небо)… онъ, можетъ быть, въ эту минуту поджигаетъ нашъ домъ. Врагу не пожелаю имѣть дѣтей. Даже бить его не стоитъ. Сколько разъ я колотила его до того, что сама выбивалась изъ силъ. «Ты не помнишь заповѣди, негодный мальчишка, не чтишь своей матери!», говорю ему, а сама колочу, что есть мочи. А онъ только хнычетъ да таращитъ глаза.
— Ну, а еще что долженъ я измѣнить? — спросилъ ее Райя, шутливо-грустнымъ тономъ.
— Боюсь, тетушка волшебница, что вторая моя просьба будетъ своекорыстная: я попрошу васъ поправить мнѣ спину и ноги. Вамъ, съ вашимъ могуществомъ, ничего не стоитъ это исполнить, а для меня, бѣдной больной, это такъ важно!
Въ этихъ словахъ не слышалось жалобы, и тѣмъ не менѣе они хватали за сердце.
— Хорошо. А потомъ?
— Потомъ? Вы сами знаете, тетушка. Мы съ вами сядемъ въ карету шестерикомъ и поѣдемъ къ Лиззи… Ахъ да, это напомнило мнѣ, что я хотѣла кой-о-чемъ васъ спросить… Вы умны (вѣдь васъ волшебницы учили), значить, вы можете мнѣ сказать, что лучше: имѣть ли вещь и потерять ее или никогда не имѣть?
— Я васъ не понимаю, — объясните, племянница.
— Теперь, безъ Лиззи, я глубже чувствую свое одиночество и безпомощность, чѣмъ прежде, когда я не знала ея.
У дѣвочки навернулись на глазахъ слезы при этихъ словахъ.
— Кто въ жизни не разставался съ дорогими сердцу людьми, моя милая? — проговорилъ старикъ. — И я вотъ тоже разстался съ женой, съ дочерью, съ любимымъ сыномъ, много обѣщавшимъ. Но счастье все-таки было.
— Ахъ! — задумчиво вздохнула миссъ Ренъ, нисколько не убѣдившись, и заключила свой вздохъ рѣзкимъ движеніемъ подбородка. — Такъ я вамъ скажу, тетушка, съ какой перемѣны, по моему, вамъ лучше было бы начать. Вамъ слѣдовало бы перемѣнить «есть» на «было», а «было» на «есть», да такъ и оставить.
— А для васъ это развѣ было бы лучше? Развѣ намъ не пришлось бы тогда мучиться вѣчно? — нѣжно возразилъ старикъ.
— Ахъ, правда, правда! — воскликнула миссъ Ренъ, снова передернувъ подбородкомъ. — Вотъ вы сейчасъ измѣнили меня и сдѣлали умнѣе. Но для этого, — прибавила она, блеснувъ глазами, — для этого вамъ незачѣмъ быть волшебницей.
Болтая такимъ образомъ, они перешли Вестминстерскій мостъ, миновали тѣ улицы, по которымъ недавно проходилъ Райя, и, снова перейдя Темзу по Лондонскому мосту, повернули внизъ по теченію рѣки и пошли дальше среди еще болѣе густого тумана.
По пути Дженни притянула своего друга къ ярко освѣщенному окну одной игрушечной лавки и сказала:
— Посмотрите-ка на нихъ: всѣ моей работы.
Это относилось къ кукламъ, стоявшимъ въ окнѣ лавки ослѣпительнымъ полукругомъ всѣхъ цвѣтовъ радуги и разодѣтыхъ на балъ, для представленія ко двору, для выѣзда въ открытомъ экипажѣ, для верховой ѣзды, для прогулки, подъ вѣнецъ, для прислуживанія другимъ кукламъ на свадьбѣ и для всѣхъ вообще радостныхъ событій въ человѣческой жизни.
— Прелесть! — воскликнулъ старикъ въ полномъ восторгѣ. — Дамы первый сортъ.
— Очень рада, что онѣ нравятся вамъ, — сказала съ гордостью миссъ Ренъ. — Но знаете, тетушка, самое интересное то, какъ я примѣриваю платья этимъ важнымъ дамамъ. И замѣтьте: это самая трудная часть моего ремесла. Она была бы трудна, даже если бъ у меня спина не болѣла и ноги были въ порядкѣ.
— Такъ какъ же это вы примѣриваете? — спросилъ Райя.
— Какая вы однако недогадливая колдунья! — воскликнула миссъ Ренъ. — Слушайте же. Назначенъ, напримѣръ, большой выходъ при дворѣ, или гулянье въ паркѣ, или выставка картинъ, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Прекрасно. Я проталкиваюсь въ толпу и высматриваю то, что мнѣ нужно. Увижу какую-нибудь важную даму, подходящую для меня, и говорю себѣ: «Ага, вы мнѣ какъ разъ годитесь, моя милая!» Пригляжусь къ ней хорошенько, а потомъ бѣгу домой и тамъ выкраиваю ее и сметываю на живую нитку. Потомъ, въ другой какой-нибудь день лечу опять на какое-нибудь сборище, и опять присматриваюсь и прикидываю на глазъ. Иной разъ какая-нибудь важная дама такъ взглянетъ на меня, какъ будто хочетъ сказать: «Какъ странно смотритъ на меня эта дѣвочка!» И ей какъ будто это нравится, что на нее такъ смотрятъ. Нѣкоторымъ, впрочемъ, не нравится, но чаще все-таки имъ это бываетъ пріятно. А я тѣмъ временемъ говорю про себя: «Вотъ тутъ придется вырѣзать немножко, а тамъ припустить». Словомъ, я дѣлаю изъ нея все, что хочу: сама того не подозрѣвая, она мнѣ служитъ, какъ служанка, примѣривая на себѣ кукольныя платья. Вечернія собранія для меня хуже всего, потому что тогда у меня передъ глазами только парадный подъѣздъ. Кромѣ того, приходится ковылять между колесъ экипажей и чуть не подъ копытами лошадей, и я того и жду, что меня задавятъ въ темнотѣ. Но все-таки я и тутъ успѣваю высмотрѣть моихъ дамъ, когда онѣ, граціозно покачиваясь, проходятъ изъ кареты въ подъѣздъ. И если которая-нибудь изъ нихъ замѣтитъ мимоходомъ мою рожицу, выглядывающую изъ-за полицейскаго капюшона, она, должно быть, воображаетъ, что я любуюсь ею отъ чистаго сердца; ей и невдомекъ, что и она сама, и всѣ онѣ только работаютъ на моихъ куколъ. Есть тутъ одна леди; зовутъ ее Белинда Витрозъ. Такъ эта Белинда однажды поработала на меня два раза въ одинъ вечеръ. Когда она вышла изъ кареты, я сказала себѣ: «Вы мнѣ подходите, душечка», со всѣхъ ногъ побѣжала домой, скроила ее и сметала. Потомъ поскорѣе назадъ, и дожидаюсь въ толпѣ лакеевъ, подзывающихъ экипажи. Ночь была свѣтлая. Наконецъ слышу: «Карету леди Витрозъ!» Смотрю: моя Белинда выходитъ. И я заставила ее примѣрить, да еще какъ акуратно, прежде чѣмъ она усѣлась въ экипажъ… Вотъ она — эта леди: подвѣшена за талію, только жаль — слишкомъ близко къ огню для ея непрочной восковой фигурки.