► — Умер, ну и культ с ним!
Л
Лишенцы
Слово это просуществовало сравнительно недолго.
В 1936 году была принята новая («сталинская») Конституция, в которой было торжественно зафиксировано, что в стране уже не осталось никаких «классово чуждых элементов», лишенных гражданских прав. И слова «лишенец», «лишенка», «лишенцы» умерли, выпали из живого языка. Встретиться с ними теперь можно было только в какой-нибудь книге, рисующей картины канувшего в прошлое нэповского быта. И там они выглядели смешными и вполне безобидными.
Вот, например, в «Записных книжках» И. Ильфа:
► Умалишенец…
На почтамте оживление. «Дорогая тетя, с сегодняшнего дня я уже лишенец…»
За что меня лишать всего! Ведь я в детстве хотел быть вагоновожатым! Ах, зачем я пошел по линии частного капитала!
Или у Зощенко:
► Все они какие-то такие — или уже женатые, или уже имеют 2–3 семьи, или вообще лишенцы, что, конечно, тоже не сахар в семейной жизни.
Или в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова:
► Решительно вздохнув, Бендер втиснулся в толпу.
— Пардон, — говорил он, — еще пардон! Простите, мадам, это не вы потеряли на углу талон на повидло? Скорей бегите, он еще там лежит. Пропустите экспертов, вы, мужчины! Пусти, тебе говорят, лишенец!
В устах Остапа слово «лишенец» звучит не как политическое обвинение, а скорее как обидная бытовая кличка — вроде «поганец» или «паршивец».
Впервые столкнувшись с этим словом именно вот в таком, «аполитичном» контексте, я ошибочно умозаключил, что употреблялось оно только на бытовом уровне. И был очень удивлен, узнав, что это был не только бытовой, расхожий, но и вполне официальный политический термин:
► При составлении списков лишенцев избиркомы неправильно лишают прав трудящихся…
Проделки лишенцев…
Беднота помогает избиркомам выявлять лишенцев…
Однако и в этом — официальном — контексте слова «лишенец», «лишенцы» тоже звучат довольно-таки безобидно. Ну, не подпустит тебя бдительный избирком к урнам для голосования — велика беда!
На самом деле, однако, такое благодушное отношение к положению лиц, лишенных гражданских прав, совсем не соответствовало реальному положению этих «классово чуждых элементов». А было их в СССР в 1929 году — по вполне официальным данным — около трех миллионов.
Официально в категорию граждан, «лишенных прав, которые используются ими в ущерб социалистической революции» (в соответствии с принятой 10 июля 1918 года «Декларацией прав трудящегося и эскплуатируемого народа РСФСР»), зачислялись нэпманы, торговцы, служители культа, бывшие служащие и агенты царской полиции, бывшие помещики, «иные классово чуждые и эксплуататорские элементы». Но критерий отбора, как явствует из последней формулировки, был весьма приблизительным, так что «лишенцем» практически мог оказаться кто угодно.
► Мой отец был инженером с дореволюционным образованием, то есть принадлежал к части русской интеллигенции, в высшей степени подозрительной и неблагонадежной с советской точки зрения.
Первым результатом всего этого было то, что летом 1929 г. нас всех лишили избирательных прав. Мы стали «лишенцами». Категория «лишенцев» среди советских граждан — это категория неполноценных граждан низшего разряда. Их положение в советском обществе во многом напоминало положение евреев в гитлеровской Германии. Государственная служба и профессия интеллигентного труда были для них закрыты. О высшем образовании не приходилось и мечтать. Лишенцы были первыми кандидатами в концлагеря и в тюрьмы. Кроме того, во многих деталях повседневной жизни они постоянно чувствовали униженность своего общественного положения. Я помню, какое тяжелое впечатление на меня произвело то, что вскоре после лишения нас избирательных прав к нам на квартиру пришел монтер с телефонной станции и унес наш телефон. «Лишенцам телефон иметь не полагается», — сказал он…
Это, конечно, был чистейшей воды произвол. Но — узаконенный.
Насчет телефона, может быть, еще можно было и поспорить. Но на вполне законном основании лишенцы не могли быть членами профсоюзов, состоять на советской службе, работать на фабриках и заводах; их дети не могли учиться в университетах и служить в Красной армии. Им было отказано в продовольственных карточках и государственном медицинском обслуживании. В постановлении СНК об исправительно-трудовых лагерях (1930) о лишенцах было сказано, что «наряду с контрреволюционерами» они «не могут занимать административно-хозяйственных должностей».
Пожалуй, только в свете всех этих разъяснений можно по-настоящему понять и оценить весь драматизм коллизии, изображенной хотя бы вот в таком небольшом юмористическом рассказе:
► Семья из пяти человек уже третий час сидела за заполнением анкеты… Вопросы анкеты были обычные: сколько лет, какого происхождения, чем занимался до Октябрьской революции и т. д.
— Вот чертова работка-то, прямо сил никаких нет, — сказал отец семейства, утерев толстую потную шею. — Пять каких-то паршивых строчек, а потеешь над ними, будто воз везешь.
— На чем остановились? — спросила жена.
— На чем… все на том же, на происхождении. Забыл, что в прошлый раз писал, да и только…
— Кажется, ты писал из духовного, — сказал старший сын.
— Нет, нет, адвокатского, я помню, — сказал младший.
— Такого не бывает. Не лезь, если ничего не понимаешь. Куда ты животом на стол забрался?..
— Что вы, батюшка, над чем трудитесь? — спросил, входя в комнату, сосед.
— Да вот, все то же…
— Вы уж очень церемонитесь. Тут смелей надо.
— Что значит — смелей? Дело не в смелости, а в том, что я забыл, какого я происхождения по прошлой анкете был. Комбинирую наугад, прямо как в темноте. Напишешь такого-то происхождения — с профессией как-то не сходится. Три листа испортил. Все хожу, новые листы прошу. Даже неловко.
— На происхождение больше всего обращайте внимание.
— Вот уж скоро три часа на него обращаем внимание… В одном листе написал было духовного, — боюсь. Потом почетным гражданином себя выставил, — тоже этот почет по нынешним временам ни к чему… О господи, когда же это дадут вздохнуть свободно!.. Видите ли, дед мой — благочинный, отец — землевладелец (очень мелкий), сам я — почетный дворянин…
— Потомственный…
— То бишь потомственный. Стало быть, по правде-то, какого же я происхождения?
— Это все ни к черту не годится, — сказал сосед, наклонившись над столом и нахмурившись. — А тут вот у вас как будто на одном листе написано: сын дворничихи и штукатура.
— Нет, это я так… начерно комбинировал…
— Несколько странная комбинация получилась, — сказал сосед, — почему именно дворничихи и штукатура? Напрашиваются не совсем красивые соображения.
— Да, это верно.
— Ну, пропусти это, а то только хуже голову забивать, — сказала жена.
— Ладно, делать нечего, пропустим. А вот тут того, еще лучше: следующий пункт спрашивает, чем я, видите ли, занимался до Октябрьской революции и чем содействовал ей. Извольте-ка придумать.
— Участвовал в процессиях, — сказал младший сын.
— Э, ерунда, в процессиях всякий осел может участвовать.
— Писал брошюры, — сказал старший.
— А где они?… Черт ее знает, сначала, знаете ли, смешно было, а теперь не до смеха: завтра последний день подавать, а тут еще ничего нет. Придется и этот пункт пока пропустить…
— Вот что, вы запомните раз навсегда правило: нужно как можно меньше отвечать на вопросы и больше прочеркивать. Держитесь пассивно, но не активно.
— Прекрасно. Но ведь вам предлагают отвечать на вопросы. Вот не угодно ли: какого я происхождения? Это что, активно или пассивно?.. А, Миша пришел, официальное лицо. Помоги, брат, замучили вы нас своими анкетами…
— Что у вас тут? — спросил, входя, полный человек в блузе, подпоясанный узеньким ремешком.
— Да вот очередное удовольствие, ребусы решаем.
Пришедший облокотился тоже на стол, подвинул к себе листы и наморщил лоб. Все смотрели на него с надеждой и ожиданием.
— Что же это у тебя все разное тут? — спросил он, с недоумением взглянув на хозяина.
Тот, покраснев и растерянно улыбнувшись, сказал:
— Да это мы тут так… комбинировали, чтобы посмотреть: что получится?
— Хороша комбинация: на одном листе — почетный гражданин, на другом — из духовных… Да ты на самом деле-то кто?
— Как — кто?
— Ну, происхождения какого?
— Гм… дед мой благочинный, отец землевладелец (очень мелкий), сам я…
— Ну, и пиши, что из духовных…
— А вдруг?
— Что «а вдруг»?..
— Ну, хорошо, я только сначала начерно…
Когда полный человек ушел, хозяин утер вспотевший лоб и молча посмотрел на соседа.
— Как он на меня посмотрел, я и забыл, что он мне шурин. О, господи, всех боишься. Спасибо, я догадался сказать, что начерно…
И он, оглянувшись на дверь, разорвал лист и отнес клочки в печку. Потом, потянувшись, сказал:
— Нет, больше не могу, лучше завтра утром на свежую голову.
Выходившая куда-то жена подошла к столу и заглянула в анкету. Перед ней лежал чистый лист.
— Ничего не удалось написать?
— Только возраст.
Автор смеется над незадачливым своим героем. И мы тоже смеемся с ним вместе.
Со стороны — оно, конечно, смешно. Но тем, кому эти анкеты приходилось заполнять, было не до юмора.
Пожалуй, только в одном художественном тексте того времени просвечивает истинный смысл этих анкетных вопросов: