В этом отношении Россия в глазах Запада всегда стояла ниже мусульман-ского мира, что в значительной мере и объясняет нынешний, столь многих ставящий в тупик союз Запада с мусульманами в борьбе против Сербии и России. Разумеется, история не движется строго по прямой, а потому бывали и отклонения от этой основной линии, случались временные военные союзы западных держав с Россией против угрожавшего самому Западу врага. Но едва исчезала такая опасность, как враждебность к России и настойчивое стремление сокрушить ее мощь (что невозможно без ее территориального расчленения) тут же возвращались вновь.
Так было после победы над Наполеоном, когда, еще в бытность последнего на о. Эльба, Меттерних вступил в переписку с Людовиком XVIII по поводу создания общеевропейского союза, направленного против слишком уж возвеличившейся России. Наполеон, с триумфом вошедший в Париж на свои последние сто дней, нашел эти бумаги на письменном столе бежавшего короля и переправил
их Александру I. Когда русский император показал Меттерниху его собственное письмо, тот на мгновение лишился дара речи, но лишь получил великодушный ответ: “У нас с вами общий враг — Наполеон”.То же самое произошло и по окончании Второй мировой войны. Когда начал формироваться набросок той коалиции, которая 24 марта 1999 года атаковала Югославию (и вообще НАТО конца II — начала III тысячелетия нашей эры), насущной задачей становилось включение в нее Восточной Европы, особенно Польши.И как тут не вспомнить
(так именовалась советская инициатива, предполагавшая договор СССР, ряда стран Восточной Европы и Бельгии на случай агрессии со стороны Германии) “смертельный удар”.А в январе 1939 года, будучи лично принят Гитлером и Риббентропом, тот же Бек (уже после Мюнхена!), “не скрывал, — как пишет Риббентроп, — что Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Черному морю”.
Когда видишь такое зловещее сходство даже в деталях, то нелепость отождествления реализации подобных планов с возрождением России предстает особенно кричащей. Не говоря уже о том, что просто детской наивностью, выражаясь деликатно, выглядят все еще имеющие хождение рассуждения о том, будто “холодная война” обязана своим зарождением исключительно чрезмерной “агрессивности” СССР*.
И если в 1945 году замысел так и остался нереализованным, то отнюдь не в силу доброй воли западных союзников, но лишь по причине исключительной тогдашней военной мощи СССР, а также — не в последнюю очередь — глубокой ненависти к немцам в военной форме, которой тогда еще пылала вся Европа.
План не реализовался, но замысел остался — как затаенная мечта, весьма показательное воплощение получившая в увенчанном семью “Оскарами” американском фильме “Паттон”**. Это своего рода страстное объяснение в ненависти к навязанному судьбой союзнику, то есть к русским. Какими дебильными монстрами являются в фильме наши солдаты, какими мерзкими жабами — советские девушки в гимнастерках! И при виде их из уст генерала (этого несколько фальсифицированного героя эпохи высадки союзников в
Нормандии, ибо авторы фильма умолчали, конечно, что от полного разгрома в Арденнах англо-американцев спасло лишь экстренное, притом слезно выпрошенное у Сталина русское наступление на востоке) вырывается поистине вопль души: надо было “нам” соединиться с немцами и вышвырнуть эти “русские задницы” (в тексте именно так!) вон из Европы.Разумеется, дело не ограничилось только фильмами. Сегодня ряд специалистов, и среди них — американский историк Артур Л. Смит, считает, что восстановление послевоенной Западной Германии, возможно, частично финансировалось за счет своевременно перекочевавших к нашим союзникам нацистских активов. Под благовидным прикрытием “плана Маршалла” они в начале 50-х годов вернулись на родину, и, как пишет Артут Смит, вновь замаячили на европейской сцене; немецкими миллионерами “во многих случаях были те же люди, что и прежде”. Такое сотрудничество, далекое от каких-либо моральных озабоченностей, стало органической частью “холодной войны”, а проработку ее стратегии и технологий США вели на протяжении всех послевоенных лет, о чем Буш заявил еще во время своего визита в Западную Германию в 1989 году, выступая в Майнце: “40 лет “холодной войны” были пробным камнем нашей решимости и силы наших общих ценностей. Теперь первая (!) задача НАТО практически выполнена. Но если мы хотим осуществить наши представления о Европе, вызов следующих 40 (!) лет потребует от нас не меньшего. Мы сообща последуем этому призыву. Мир ждал достаточно долго” (ТАСС. А.Д., 2 июня 1989 года). Эстафету сразу принял Г. Коль,
тут же, в Майнце, заявивший: “НАТО — это нечто большее, чем военный союз, прежде всего, он является политическим союзом, верным принципам демократии, свободы личности и господства права…” (там же).Как видим, уже за два года до распада СССР и еще до объединения Германии, до “бархатных” революций в Восточной Европе и до окончательной капитуляции Горбачева на Мальте обрисовался контур той новой концепции НАТО, которая была предъявлена миру 10 лет спустя, на юбилейной сессии Североатлантического Союза, совпавшей с агрессией блока на Балканах. Полная сдача позиций советской стороной была к тому времени достаточна очевидной, а потому уже и речи не было о пресловутой конвергенции, популярной несколько лет назад. О ней для Запада имело смысл говорить в годы силы СССР; с его отступлением началось жесткое утверждение безусловного превосходства ценностей и интересов только одной стороны и их неуклонное продвижение “на Восток”. И потому инструментом достижения подлинных (а не мнимых вроде “крушения коммунизма”) стратегических целей Запада непременно должно было стать масштабное (и резко одностороннее) изменение границ в послевоенной Европе.
* * *
с. 733).Подобное обозначение генезиса концепции нового мирового порядка обязывает несколько иначе, чем принято сейчас, взглянуть на белое движение в России и его союз с Антантой. На этом стоит остановиться несколько подробнее, так как специфическая пропаганда последнего десятилетия по каналам отечественных СМИ сумела внушить массе людей, что всю ответственность за разрушение России в 1917 году несут большевики. И что их противники — не только монархисты, но и февралисты — выступали, мол, как твердые сторонники “единой и неделимой”.
Однако нет ничего более далекого от истины, нежели такое упрощенное представление. Вот что писал, например, более чем недоступный подозрению в каком-либо сочувствии большевикам, но патриотичный свидетель событий — Великий князь Александр Михайлович Романов: “…Главы союзных государств повели политику, которая заставила русских солдат и офицеров испытать величайшее разочарование в наших бывших союзниках и даже признать, что Красная Армия защищает целостность России от поползновений иностранцев. Положение вождей белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что
они не замечают интриг союзников, они призывали своих босоногих добровольцев к священной войне против Советов, с другой — на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской Империи, апеллируя к трудящимся всего мира” (“Русский вестник”, N 26, 5 ноября 1996 г.).Правоту этих слов Великого князя блестяще подтвердила зарубежная деятельность февралиста и либерала (но отнюдь не большевика) А. Ф. Керенского уже после Второй мировой войны, когда в 1951 году, в период резкого обострения отношений между США и СССР, он, выступая в ряде американских университетов, пророчил новую мировую войну, в которой Америка, как он надеялся
победит СССР. А затем, заявлял он, когда советская империя рухнет, русские демократические политики смогут на деле осуществить декларированное большевиками “самоопределение вплоть до отделения” национальных образований.Подобный прецедент позволяет в более широкой исторической перспективе взглянуть на процесс, получивший наименование перестройки: по сути, речь шла именно о реванше Февраля над Октябрем
парадоксальным образом сохранившим территориальную целостность исторической России. А скорость, с какой на первый план новыми либерал-демократами, наследниками Февраля, сразу же была выдвинута задача упразднения Империи, позволяет легко вычислить, какова оказалась бы участь России, победи февралисты еще в гражданской войне. Отсрочка исполнения приговора почти на 70 лет ничего не изменила в его сути, и русский писатель-эмигрант Марк Алданов, проявив качества поистине политического ясновидца, так комментировал вышеприведенные откровения Керенского:“Если им (американским политикам. — К. М.
люди взглядов Александра Федоровича заранее говорят, что мы согласны на расчленение России, то нет сомнения в том, что Россию, в случае победы над ней, под самым демократическим соусом расчленят так, что от нее останется одна пятая территории…” (Архив М. А. Алданова в США исследован российским литературоведом Андреем Чернышевым).И хотя победа досталась США не в войне “горячей”, как думалось в 50-е годы, а в “холодной”, или “бархатной”, как именуют ее адмирал Балтии, справедливо считающий “холодную войну” третьей мировой, в главном все случилось именно так, как и предсказывал Алданов.
На сегодня РФ, конечно, еще не составляет одну пятую территории исторической России, но точность прогноза, откровенность линии наследования феврализму, торжество идеи нового мирового порядка и беспрецедентная скорость процесса заставляют с особым вниманием относиться ко всем признакам, свидетельствующим о том, что он еще не завершен.
И речь не только о “ястребиной” откровенности Бжезинского, в “Великой шахматной доске” назвавшего Евразию “призом для Америки”, Россию — “черной дырой”** и предложившего, по сути, расчленение России под видом превращения ее в конфедерацию из трех слабо связанных между собой регионов. И это — отнюдь не только частная точка зрения, пусть и крупного политика.
Вот уже 40 (!) лет существует и вполне реальный политический документ, географически конкретизирующий совместные программы февралистов и вильсонианцев. В 1959 году Конгрессом США (по инициативе Украинского американского Конгресса) был принят Закон о порабощенных нациях под номером 86-90. Закон был принят под давлением СМО***, что лишний раз подтверждает устойчивое преемство “борьбы с империей” по отношению к “идеям Вильсона и Хауса” Вудро Вильсона. Закон действует до сих пор; и когда в 1991 году один из конгрессменов предложил, ввиду распада СССР, отменить его, подобная инициатива не была поддержана. А ведь в нем как жертвы “империалистической политики коммунистической России” перечислялись народы не только Восточной Европы и союзных республик СССР (при этом Средняя Азия обозначалась как Туркестан), но и некие Казакия (Предкавказье) и Идель-Урал (республики Поволжья и Урала). Тогда казавшиеся экзотическими, эти названия приобрели конкретность и актуальность в свете событий на Северном Кавказе и напрямую соотносятся с военными действиями в Чечне и Дагестане.