"музыкальной" бессонницей! Ну, тогда текст можно смело вычеркивать целыми страницами...
Одновременно выстраивается каркас абзаца. О, это особое мастерство! Когда-то В. Кожинов учил меня: абзац должен открываться тезисом, затем - разработка, а в последней фразе - подтвержденный анализом вывод. По молодости я воспринял это буквально и иной раз забавлялся тем, что читал в своих статьях только первые и последние предложения абзаца. Представьте, получался связный, очень динамичный текст.
И все это множество мыслей, образов, ритмов, слов организуется композиционно. Я не знаю ничего более совершенного в искусстве, чем композиция сонатного аллегро в музыке: вступление - основная тема - контрастная тема - разработка - кульминация - финал. Когда-то литературоведы формальной школы изучали использование композиции сонатного аллегро в поэзии. Последним, кто писал об этом, был профессор Ефим Эткинд, после того как он эмигрировал, о музыкальной композиции в литературе прочно забыли. А я организую по ее законам каждую статью.
Богатство приемов, композиционная изощренность - все оказывается невостребованным, ненужным! Никто не догадывается, вернее, не находит нужным задумываться, к а к построена статья. Даже писатели. Помню, Леонид Бородин вздохнул: "Хорошо Вам, Вы так легко пишете статьи, это заметно при чтении". Я подумал: с одной стороны, это высшая похвала - мастер не заметил, с какой тщательностью сделана работа; с другой - приговор навечно: кто же поймет, каких трудов стоила эта "легкость", если опытнейший писатель не понимает...
Иной раз в голову лезет страшная догадка: если бы я писал проще (не в смысле простоты стиля, тут, убежден, проще - невозможно), а менее художественно, не так насыщенно, беднее, что ли, мои статьи легче бы доходили до сознания читателя и встречали бы более горячий отклик.
Из писем по поводу "Дао Тун" я наизусть запомнил одно. Пенсионер из Рязани строго пенял мне за превратное толкование строчки из пролетарского гимна: не просто "разрушим до основанья", а "весь мир насилья мы разрушим", что означало, по его мнению, разрушение системы колониализма, буржуазного угнетения трудящихся и т. д. Пусть даже так (хотя на деле в годы раскулачивания принадлежность к "миру насилья" зачастую определялась по наличию второй коровенки). Но хоть что-нибудь еще должно было заинтересовать его в громадной статье, где только цифровых данных по экономике Китая приведено несколько десятков!
Да Бог с ней - со статьей. Возьмем только один абзац, где мой читатель обнаружил крамолу: "Ничего не вычеркни и не впиши", - предписывает новогодняя молитва иудею. Историческое наследие предстает здесь как музейный экспонат, бесценный, но неживой, не способный к развитию. Другим народам иудеи постарались привить иное отношение к национальной истории. "Разрушим до основанья, а затем", если воспользоваться строчкой из гимна мирового пролетариата. И ведь рушили!.. У китайцев своя формула, с головокружительной простотой и изяществом соединяющая музейно-бережное и деятельно-преобразующее отношение: "В е р н у т ь с я к и с т о к у и о т к р ы т ь н о в о е". Вот почему все планы обновления Китая основывались не на западных вариантах, а на самобытных, глубоко укорененных в истории страны" (№ 10, 2000).
Абзац казался мне настолько важным, что в статье я выделил его жирным шрифтом. Две формулы национальной жизни. Мрачная иудейская и жизнеутверждающе-мудрая китайская. Какая бездна смысла, исторических событий, судеб царств и народов угадывается за ними. Готов биться об заклад - пенсионер из Рязани никогда не слышал ни о той, ни о другой. А натолкнувшись, прошел мимо, уверенно устремившись к единственно знакомой формулировке, которую за последние годы цитировали тысячу раз! И это в с е, что он оказался способен воспринять!
После таких писем (или публикаций, как в "Дне") руки опускаются. Хочется плюнуть на все, замкнуться, пить горькую, безучастно жевать бифштекс, тупо уставясь в мерцающую яму экрана. Бессмысленное существование? Не бессмысленнее поиска новых идей, форм, политических рецептов, из коих в сухом остатке окажется истасканная банальность.
Тем бы и кончилось, если бы не другие письма. Одно я храню с 1992 года. Отклик на статью "Как меня судили": "...Дорогой Александр Иванович (за этим и пишу Вам)! Потерпите еще немного, не отрекайтесь от той тяжкой доли (другой на Вашем месте действительно сбежал), которая выпала Вам и журналу - "стоять - и правду говорить" (Державин). Вы талантливы, умны, молоды. Ваши статьи в "Нашем современнике" - самые результативные (да простится канцелярское выражение), т. е. наиболее т о ч н ы е и доступные массовому читателю, что также немаловажно. Статьи Ваши б л и ж е других к русской сути. Доказательства? Да зачем они Вам? Вы и сами это чувствуете...
Возможно, Вы падете и наверняка падете (хорошенькое утешение - не правда ли? Но я имею в виду, конечно, не физическое падение) или, устав, отойдете в сторону. Однако этого бояться не следует. Потому что дорога, по которой Вы идете, не только святая, но и архитрудная, мучительная. Не сегодня она началась и не скоро появится на ней обнадеживающий свет, но благо, что она е с т ь. И не должно терять ее из-под ног своих, тем более, что она становится уже просторнее и многолюднее. Не утерять ее, устоять, д о ж д а т ь с я того, кто в состоянии будет идти дальше, когда самому станет невмоготу - вот смысл русского подвижничества в современных условиях и вот награда тому, кто на него решается. Поверьте: это не так уж и мало... И. Б. Щеблыкин. Пенза".
Такие письма удерживают на пути и много лет спустя...
И конечно, встречи, разговоры с людьми. Мне повезло - минутные мелькания на телеэкране сделали меня с в о и м для многих. Ко мне подходят на улице, в метро, высовываются из машины, чтобы пожать руку. Как правило, благодарят: "Спасибо, Вы выразили наши мысли". Советуют, как держаться, что сказать... Случается, упрекают: "Зачем вы ходите к э т и м?" Обычно я отвечаю: "А зачем Вы э т и х смотрите?"
Думаю, патриоту, утвердившемуся в своих взглядах, не нужно смотреть телевизор. Не потому что он не должен - просто неинтересно. Разве что: "И приготовилися слушать, что д"Артаньян им будет врать..." Сам я смотрю только новости и футбол.
Я прихожу в студию не для того, чтобы обратиться к аудитории, вроде читателей "Нашего современника". Таким людям мне ничего серьезного сказать не дадут: минута - время истекло - микрофон, пожалуйста! На большее не может рассчитывать никто из "наших". Только Г. Зюганову удается сказать нечто концептуальное, да и то с боем.
Но существует простой телезритель: не патриот и не "демократ". Он имеет свою точку зрения на происходящее, как правило, вполне здравую. Но, включая телевизор, он выслушивает десятки мнений, прямо противоположных его собственному. Их высказывают с апломбом, подавляя авторитетом, званиями, популярностью. Все против него! Надо иметь большое мужество, чтобы в конце концов не подумать: "А в самом деле, не может же быть так, что все не правы, только я прав". Вот в этой-то ситуации достаточно обозначить позицию, сказать несколько слов, совпадающих с тем, что думает засомневавшийся бедолага. И он воспрянет духом: "А все-таки я был прав! Смотри, мужик говорит то же, что и я думаю".
Вот зачем я (когда предоставляется возможность) аккуратно парюсь под софитами в компании Хакамады и Новодворской. Ведь нормальных людей, нуждающихся хотя бы в одном слове поддержки, миллионы! Надо только дойти до них, быть услышанным ими. Судя по отзывам, люди в основном благодарны.
Происходят и более экзотичные объяснения. От признания в любви до допроса с пристрастием, которое устроила мне на ступеньках электрички молодая французская пара: не запретит ли Зюганов в случае прихода к власти свободу слова... Но я хочу рассказать о двух наиболее запомнившихся.
Первая встреча случилась года три назад. Мы с женой прогуливались по парку. Из проезжавшей мимо иномарки кто-то кивнул. Я машинально ответил. Автомобиль остановился, из него вышел невысокий человек, средних лет, с голубыми глазами. "Здравствуйте, - обратился с легким восточным акцентом. - Я Вас узнал. Вы часто выступаете по телевизору (тут он на восточный манер сильно преувеличил) и говорите много плохого про нашу Чечню". Пока происходило знакомство, за его спиной вырос водитель - черный громила. Не хватало лишь папахи да кинжала за поясом. Причем у меня почему-то сразу возникло подозрение, что кинжал-то как раз имеется.
Между тем мой словоохотливый визави продолжал: "Передачу с Вашим участием я смотрел еще в Грозном и тогда решил, если встречусь с этим человеком, перережу ему горло". Ах, не вовремя я взял с собой жену! Ну, да что делать: скосил глаза - вокруг никого. Да если бы и были люди? Русские запуганы одним только словом "Чечня", чернявые абреки что угодно могут вытворять в Москве и по всей России... Я лихорадочно соображал, какую передачу он имеет в виду и, соответственно, насколько серьезно говорит. По поводу Чечни и Кавказа я сделал мно-о-го заявлений! С беззаботным видом поинтересовался: "А что же вы такое смотрели?" Судя по ответу, он, скорее всего, видел самую безобидную передачу. Ну что же, была не была, вперед! Помните у Достоевского: "Женщину надо удивить". Эмоционального кавказца тоже следовало удивить. "А знаете, ваши слова свидетельствуют против вас, - заметил я и попал в точку: он удивился. - Получается, если вы не согласны с человеком, то сразу хотите его зарезать?"
Собеседник явно был идеологом. Имидж "маленького, но гордого народа" оказался для него дороже, чем месть за давнюю обиду. Он не хотел выглядеть варваром. Запротестовал. Пустился в объяснения. Разговор перешел на журналистов ("вообще"), на публикации московских газет и вскоре исчерпался. Точку поставила жена: "И никогда так больше не делайте!" - строгим преподавательским голосом сказала она, когда наши собеседники садились в машину.
Другая встреча произошла год спустя в поезде "Москва - Таллин