"вследствие сильного внутреннего убеждения, вполне предавшись независимому вдохновению, уединяясь в своем труде" (курсив мой. - И. С.)
Справедливости ради отметим, что в 30-е годы был расцвет исторического романа, исторической прозы и во французской литературе, и в английской также!
В связи с появлением неподдельного интереса к дневникам и запискам В. Г. Белинский тонко подметил и общую тенденцию 30-х годов: "Вся наша литература превращается в роман и повесть... повесть, которую все пишут и все читают, которая воцарилась и в будуаре светской женщины и на письменном столе записного ученого... Краткая и быстрая, легкая и глубокая вместе, она перелетает с предмета на предмет, дробит жизнь на мелочи и вырывает листки из великой книги жизни. Соедините эти листки под один переплет, и какая обширная книга, какой огромный роман, какая многосложная поэма составилась бы из них...".
А зачем пишутся дневники? Не каждый даст обстоятельный ответ на, казалось бы, простой вопрос. Пожалуй, лучше других об этом написал Н. М. Смирнов, друг Пушкина, дипломат, сенатор, калужский губернатор, гражданский губернатор Петербурга, предваряя записи дневника за 1833 год, в которых есть интересные сообщения об А. С. Пушкине (публикуется впервые): "Несколько раз начинал я писать свой журнал и с нетерпением всякий раз оставлял его. Писать журнал свой не так легко, как воображают, и надо иметь некоторую зрелость ума, чтоб с любовью писать его, записывая одни веселые и печальные дни, где обедал и где провел вечер, журнал соделается (так в рукописи. - И. С.) безызвестным в собственных глазах, записывать же замечания о том, что видел, свои суждения (нрзб) работа выйдет трудная и для этого надо, чтобы ум свой зрелостью соделал вас способным. В этом журнале я самыми критическими словами хочу писать все, что увижу, услышу интересного, буду в нем собирать воспоминания уже будущих дней, суждения, которые будут в них помещены, не все мои, но частью слышанные мною о таких-то лицах, о таких-то происшествиях и даже о лицах и происшествиях я буду помещать суждения посторонних людей, но только известных мне и обществу своим умом, познаниями и здравыми мнениями, посему, если паче чаяния и против желания моих сил книга попадет в чужие руки, прошу нескромного чтеца не считать моим все, что он найдет в этих строках. Je men lave les mains (Я умываю руки. - фр.), да будет это известно всем и всякому". Похожим предисловием сопроводил он и свой дневник за 1841 год: "...Я буду записывать все, что случается замечательного, что слышал любопытного. Словом, факты, анекдоты, городские слухи, имеющие ценность в каком бы то ни было отношении. Объясняю вперед, что в сих рассказах буду стараться избежать собственных моих мнений, но строго держаться общественного мнения... Страницы должны невольно превращаться в калейдоскоп и посему не должно искать связи между разными рассказами"1.
А вот как о своей основной задаче сообщала в дневнике Анна Оленина: "Пусть все мысли мои в нем сохранятся, пусть мои дети, особливо дочери, узнают, что страсти не есть путь благополучия, есть путь благоразумия. Но пусть они пройдут через пучину страстей, они узнают суетность мира, научатся полагаться на одного Бога, одного Его любить...".
К сожалению, немногие современницы оставили воспоминания о времени и литературных друзьях (А. П. Керн, О. С. Павлищева, А. А. Фукс, А. О. Смирнова, А. Оленина и некоторые другие). Тем важнее сведения, ими сообщаемые. Как определил П. А. Плетнев: "Удивительная прелесть в простоте и непринужденности женского рассказа(...) Что ни говори, а в Записках великое дело - рассказы об исторических лицах(...) Без этого же холодно и скучно".
Неоднократно возвращался к своим личным записям и Пушкин. В наброске "Начало новой автобиографии" он признавался: "Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из лености; в 1821 году начал я свою биографию и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 г. при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть, умножить число жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них говорил о людях, которые после сделались историческими лицами, с откровенностью дружбы или короткого знакомства. Теперь некоторая театральная торжественность их окружает и, вероятно, будет действовать на мой слог и образ мыслей. Зато буду осмотрительнее в своих показаниях, и если записки будут менее живы, то более достоверны" (курсив мой. - И. С.). Пушкин вел Дневник с 14 лет! 27 марта 1825 года, рассуждая о периодических изданиях, о "Телеграфе", он сообщает своему брату о созревшем желании писать Записки о Г. Державине: "не напечатать ли в конце "Воспоминания в Царском Селе" с nоtoй (примечанием.-фр. Заметим, что именно так любил - ноты, нотицы - называть примечания, "научные подвалы" Н. М. Карамзин! - И. С.), что писаны мною и 14 лет и с выпискою из моих "Записок" (курсив мой. - И. С.).
Интересные сведения сообщает лицейский товарищ Ф. Ф. Матюшкин, который в 1817 году вместе с известным мореплавателем В. М. Головниным, отправляясь в кругосветное путешествие, решил вести походный "Журнал" и сообщил об этом Пушкину. Как он вспоминал: "Пушкин долго изъяснял ему настоящую манеру записок, предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы".
Из вышеприведенного ясно, как серьезно Пушкин относился к автобиографическим записям. В зрелые годы это помогло ему в работе писателя и вдумчивого историка.
Первая страница сохранившегося фрагмента лицейского дневника заканчивается лирически и обещающе в плане его дальнейшего литературного развития: "Жуковский дарит мне свои стихотворенья". Во всех дневниках, с лицейского периода и до 1835 года включительно, перемежаются сообщения официальные, политические, общественные, литературные, наряду с историческими анекдотами и личными впечатлениями. Пушкин отличался яркой индивидуальностью, наблюдательным взглядом и кропотливой работой. Здесь следует вспомнить о его записях, так называемых "table-talk" (разговоры за столом).
Пушкин вел дневники и в годы южной ссылки, но они не сохранились. (Из Кишиневского дневника осталось несколько страниц, но и на них встречаются запрещенные имена: Ипсиланти, Пестеля, Чаадаева и Кюхельбекера.)
Как он доверительно указывал кн. Вяземскому, хорошо знавшему ценность этого вида исторической памяти: "Из моих записок сохранил я только несколько листов и перешлю их тебе, только для тебя".
Вел он и путевые записки в период поездки в Арзрум и в личной командировке, в своей одиссее по местам действий армии Пугачева1.
О серьезном отношении к дневниковым записям можно судить по письмам ко Льву, где он с завидною регулярностью подчеркивает: "Стихов не пишу, продолжаю свои "Записки".
С таким же увлечением читает он и записки Наполеона, Фуше2, Байрона, присылаемые друзьями в ссылку. В первой половине февраля 1825 года он делится с братом своими впечатлениями о прочитанном: "Ты не воображаешь, что такое Фуше! Он мне очаровательнее Байрона. Эти Записки должно быть сто раз поучительнее, занимательнее, ярче Записок Наполеона(...) Читал ли Записки Наполеона? Если нет, так прочти: это, между прочим, прекрасный роман". В конце письма он добавляет: "Стихов новых нет - пишу "Записки".
В Михайловском, как свидетельствует его переписка с друзьями, читает Пушкин летописи (в которых отмечает "неизъяснимую прелесть", "простодушие", "драгоценные краски старины"), Евангелие и многочисленные труды русских и западноевропейских историков, Тацита, делает ценные выписки из "Деяний Петра Великого" и из многотомного (12 томов!) труда историка И. И. Голикова.
Серьезное увлечение историей горячо поддержали Н. М. Карамзин, В. А. Жуковский, кн. П. А. Вяземский. Не случайно А. И. Тургенев, хорошо знавший историю, времена Петра (он усердно работал в европейских архивах и библиотеках, делая объемные выписки из пухлых исторических томов, дел, и не мог даже пригласить помощника-копииста, потому что допускался в спецхраны архивов), так оценивал профессиональные устремления Пушкина: "...он знал и отыскал в известность многое, что другие не заметили!". С этим утверждением ближайшего друга невозможно не согласиться. Знакомый Гете, Стендаля, Мериме, Гумбольдта, Шатобриана, Ламартина, Скотта, Мурома, историка Тьера, а с 1835 года - и Бальзака, он сообщал Пушкину и друзьям порою уникальнейшие сведения, которые были для них "живительным кислородом". В письмах и дневнике он открывал широкую панораму умственной жизни Западной Европы!
В 1827 году А. И. Тургенев знакомится с В. Скоттом, о котором заметил: "ему представлено было творениями своими дать имя бессмертное отечеству...". У этого исторического писателя в 1827 - 1828 годах вышел труд, увлекший Пушкина, "Жизнь Наполеона" в шести томах. Пушкин считал его главной заслугой то, что он впервые внес "светильники философии в темные архивы истории"!
3
"Заживешь припеваючи и пишучи свои записки..."
Ветерану русской словесности И. И. Дмитриеву, поэту, баснописцу, министру юстиции, близкому другу историка Карамзина, Пушкина и Вяземского, увлеченно писал 11 февраля 1823 года В. А. Жуковский: "Еще повторяю свой старый напев: "Записки! Записки!". Для них очищено перо мое, острое и живописное! Возьмитесь за него, и вы подарите нас драгоценностию, сами же будете только наслаждаться воспоминаниями". Для нас важно, что он говорит о записках как историческом наследии, хорошо сознавая их значение для грядущих поколений. В это время В. А. Жуковский находился в зените славы, являясь воспитателем Наследника престола, будущего Александра II, и высоко ценил Пушкина. Он пророчил ему "быть орлом и долететь до солнца!".
В пушкинской библиотеке на видном месте стояли два рукописных тома на французском языке Записок Екатерины II, хорошо переплетенные в кожу, на форзаце которых он собственноручно вывел: