А. П.: Это самый тяжелый вопрос. Честно говоря, я затрудняюсь на него ответить. Ситуация действительно трагическая. У нас в Москве почти никто не знает, каково жить зимой с отключенным отоплением. Никто как-то не задумывается о том, что за зиму Москва расходует 50 млн тонн топлива. А если его не будет, что тогда?
Т. Ш.: Может, надо покупать дом в деревне и психологически готовиться к тому, что придется топить печку и держать корову?
А. П.: Это дело хорошее, но доступно оно далеко не каждому. Мало того, что завести сейчас мало-мальски приличное, самодостаточное хозяйство стоит как минимум 50 тыс. руб., так еще и крестьянских навыков, которые за деньги не купишь, у горожан нет. А если не будет жидкого топлива? Жить на селе без механизации достаточно тяжело. Думаю, мало кто из горожан может запрячь лошадь, подоить корову. Кроме того, городская семья с одним ребенком просто не управится с крестьянским хозяйством. Надо иметь, по крайней мере, троих детей. Так что ситуация достаточно тупиковая. Потери неизбежны. Я с трудом представляю себе, насколько должно быть разумно наше руководство, чтобы предложить реальный выход. Чтобы по-настоящему представить себе ситуацию, в которой мы оказались, требуется, помимо всего прочего, еще и очень хорошее образное мышление.
Т. Ш.: Но давайте все-таки наметим какие-то пути выхода из ситуации с минимальными потерями.
А. П.: Во-первых, следует выяснить, какие у нас материальные ресурсы. Ведь никто доподлинно не знает, сколько у нас газа или нефти. На сколько лет?
Т. Ш.: Говорят, наши запасы неисчерпаемы.
A. П.: Говорить можно все что угодно. Но конец этих запасов мы увидим еще при жизни нынешнего поколения. После проведения инвентаризации нужно понять, какой образ жизни может вести в этих условиях большинство нашего населения, как его следует рассредоточить.
Т. Ш.: Тo есть, будущее не за мегаполисами?
А. П.: Если не будет снабжения Москвы газом, то жизнь здесь будет невозможна. Отапливать город углем нереально. Зольность угля в подмосковном угольном бассейне 40%. Значит, каждый год будет 20 млн тонн шлака. Куда его девать? Плюс сотни тысяч тонн сернистого ангидрида. Вы представьте себе, что здесь начнется. Я предчувствую, что нам придется переходить на ту структуру общества, которая была у нас в 30-х годах: 70% сельского населения и только 30% городского. Может, это произойдет более или менее естественным образом. Ведь городское население, в основном, малодетное. Оно просто само собой сократится. Сейчас часто можно услышать, что нашу страну к столь плачевному состоянию привела элита. Но дело в том, что в последнее десятилетие эта элита сама вычеркивает себя из жизни. В интеллигентской среде сейчас норма — один ребенок. Соответственно, в следующем поколении элита уменьшится вдвое. Это тупиковые ветки на дереве эволюции, они исчезнут. Народ сохранится за счет людей, которые имеют двух, трех и более детей. Вот об их интересах и стоит говорить. Конечно, бывают разные обстоятельства, по которым люди не заводят много детей, но надо хорошо понимать, что они ничего после себя на Земле не оставят. Так что нынешняя российская элита обречена вне зависимости от того, удастся ей включить нашу страну в процесс глобализации или нет.
С.Кара-Мурза • Первый глоток капитализма в России: крах буржуазной революции как исторический урок (Наш современник N7 2001)
Сергей Кара-Мурза
Первый глоток капитализма в России:
крах буржуазной революции
как исторический урок
Перед нами стоит большая и в действительности новая задача — понять, почему развитие капитализма в России привело к революции, которая взорвала сословное общество и государство, но в то же время открыла дорогу вовсе не рыночной экономике и буржуазному государству, а совершенно иному жизнеустройству — советскому строю.
Официальное советское обществоведение нас попросту уводило от этого вопроса, деля его на части и давая каждой части вопроса вроде бы логичный “марксистский” ответ. Мол, капитализм был для России прогрессивным строем, но ему мешали остатки крепостничества, поэтому произошла буржуазно-демократическая революция (сначала “репетиция” в 1905 г., затем успешная в феврале 1917 г.). Так бы и шло дело, но, благодаря прозорливости и умелому руководству, пролетариат сумел воспользоваться моментом и вырвать власть у буржуазии. Буржуазная революция переросла в социалистическую!
Да, в каждой части такого ответа есть разумное зерно, но обе части не стыкуются, между ними — несоизмеримость. Почему же триумфальная буржуазная революция, открывавшая простор прогрессивному строю, вдруг сникла настолько, что небольшой по величине и очень незрелый пролетариат вдруг смог вырвать власть? С чего это успешная буржуазная революция “переросла” в свою противоположность? В чем была чудесная сила ничтожной по величине партии большевиков, против которой к тому же ополчились как раз в вопросе о социалистической революции все ее возможные союзники (“левые силы”)? Ведь зерно вопроса именно здесь, но оно было умело изъято из разговора путем деления проблемы на две части (а исторического времени — на два последовательных этапа, на Февраль и Октябрь).
Сегодня мы можем и даже обязаны подойти к вопросу хладнокровно — не устраняя все неувязки ссылкой на гениальность Ленина, но и не следуя еще более примитивной сказке о кознях хитрых большевиков. Давайте очертим кратко “портреты” главных социальных сил России к моменту Февраля с точки зрения их отношения к главным ценностям и порядкам буржуазно-либерального (капиталистического) жизнеустройства. А потом сделаем то же самое для тех политических организаций и движений, которые выражали это отношение главных социальных сил.
Итак, в XIX веке Россия переживала новую (после реформ Петра) волну модернизации — развитие промышленности по образцам западного капиталистического хозяйства. Но это развитие происходило в совершенно иных культурных и социальных условиях, нежели за двести лет до этого на Западе, так что накопившиеся противоречия подвели к революции с иными, нежели на Западе, “действующими лицами”. Рассмотрим вначале социальный портрет той части российского общества, которая на время соединилась в революционном процессе Февраля.
Крестьяне представляли самое большое сословие (85% населения). К ним примыкала значительная прослойка тех, кто вел “полукрестьянский” образ жизни. В России, в отличие от Запада, не произошло длительного “раскрестьянивания”, сгона крестьян с земли и превращения их в городской пролетариат. Напротив, к началу XX века крестьянская община почти “переварила” помещика и стала “переваривать” немногочисленных хозяев типа капиталистического фермера.
Попытка быстро создать на селе классовое общество в виде фермеров и сельскохозяйственных рабочих через “революцию сверху” (реформа Столыпина) не удалась. Подавляющее большинство населения России подошло к революции, соединенное в огромное сословие крестьян, сохранивших особую культуру и общинное мировоззрение, — по выражению М. Вебера, “архаический аграрный коммунизм” (говорить о классовом сознании было бы неправильно, так как в точном смысле этого слова крестьяне России класса не составляли). Главные ценности буржуазного общества — индивидуализм и конкуренция — в среде крестьян не находили отклика, а значит, и институты буржуазного государства и нормы буржуазного права для подавляющего большинства народа привлекательными не были. Даже в самом конце XIX века русская деревня (не говоря уж о национальных окраинах) жила по нормам традиционного права с очень большим влиянием общинного права.
Английский исследователь крестьянства Т. Шанин рассказывает такую историю: “В свое время я работал над общинным правом России. В 1860-е годы общинное право стало законом, применявшимся в волостных судах. Судили в них по традиции, поскольку общинное право — традиционное право. И когда пошли апелляции в Сенат, то оказалось, что в нем не знали, что делать с этими апелляциями, ибо не вполне представляли, каковы законы общинного права. На места были посланы сотни молодых правоведов, чтобы собрать эти традиционные нормы и затем кодифицировать их. Была собрана масса материалов, и вот вспоминается один интересный документ. Это протокол, который вел один из таких молодых правоведов в волостном суде, слушавшем дело о земельной тяжбе между двумя сторонами. Посоветовавшись, суд объявил: этот прав, этот неправ; этому — две трети спорного участка земли, этому — одну треть. Правовед, конечно, вскинулся: что это такое — если этот прав, то он должен получить всю землю, а другой вообще не имеет права на нее. На что волостные судьи ответили: “Земля — это только земля, а им придется жить в одном селе всю жизнь”.
Ранее говорилось, что уже к 1906 г. крестьянство в массе своей требовало национализации земли, а во время реформы Столыпина упорно сопротивлялось превращению земли в частную собственность (приватизация земли, в принципе, и является главным средством “раскрестьянивания”). Вполне резонно нынешний неолиберальный идеолог “дикого” (вернее, утопического) капитализма А. Н. Яковлев с горечью жаловался: “На Руси никогда не было нормальной, вольной частной собственности... Частная собственность — материя и дух цивилизации”.
Впрочем, резонна его жалоба лишь частично, ибо частная собственность — материя и дух именно западной и только западной цивилизации. Жан-Жак Руссо в “Рассуждениях о происхождении неравенства” (1755) писал о возникновении гражданского общества: “Первый, кто расчистил участок земли и сказал: “это мое”, — стал подлинным основателем гражданского общества”. Он добавил далее, что в основании гражданского общества — непрерывная война, “хищничество богачей, разбой бедняков”. Ясно, что такой идеал был несовместим с общинным мировоззрением русских крестьян.