женные деньги... виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать”.
Отрицание помещичьей собственности на землю приобретало не только политический, но и религиозный характер и направляло Россию в русло антибуржуазной революции. Вот опубликованная в то время запись одного разговора, который состоялся весной 1906 г. в вагоне поезда. Попутчики спросили крестьянина, надо ли бунтовать. Он ответил: “Бунтовать? Почто бунтовать-то? Мы не согласны бунтовать, этого мы не одобряем... Бунт? Ни к чему он. Наше дело правое, чего нам бунтовать? Мы землю и волю желаем... Нам землю отдай да убери господ подале, чтобы утеснения не было. Нам надо простору, чтобы наша власть была, а не господам. А бунтовать мы не согласны”.
Один из собеседников засмеялся: “Землю отдай, власть отдай, а бунтовать они не согласны... Чудак! Кто же вам отдаст, ежели вы только желать будете да просить... Чудаки!”. На это крестьянин ответил, что за правое дело народ “грудью восстанет, жизни своей не жалеючи”, потому что, если разобраться по совести, это будет “святое народное дело”.
Многие из дворян, жившие в поместьях, в действительности понимали умонастроения крестьян и считались с их “мужицким правом”. С этим связывают факт существования большого числа помещиков, которые сами вели хозяйство — неумело, себе в убыток. А. Энгельгардт в своих “Письмах из деревни” пишет: “Я положительно недоумеваю, для чего существуют эти хозяйства: мужикам — затеснение, себе — никакой пользы. Не лучше ли бы прекратить всякое хозяйство и отдать землю крестьянам за необходимую для них плату? Единственное объяснение, которое можно дать, — то, что владельцы ведут хозяйство только для того, чтобы констатировать право собственности на имение”.
Иными словами, именно труд помещика на его земле сразу давал ему в глазах крестьян право на эту землю — против него не было потрав, захватов, поджогов. Много пишет в своих дневниках об отношениях крестьян с такими “работающими” помещиками один из них, М. М. Пришвин. Работая на своей земле, он не имел с крестьянами никаких столкновений даже летом 1917 г.
Думаю, надо считать несчастьем России тот факт, что главные политические и философско-политические течения начала века, оттеснившие на обочину народников, следовали евроцентристским представлениям о человеке, собственности, хозяйстве. Не понимая мировоззрения крестьян, они невольно углубили общественный раскол, придали ему характер поистине религиозного конфликта.
Удивительно точным оказалось предвидение М. Вебера, который внимательно следил за ходом революции 1905—1907 гг. Он писал в 1906 г.: “О разложении “народнической” романтики позаботится дальнейшее развитие капитализма. Без сомнения, ее место займет, по большей части, марксизм. Но для работы над огромной основополагающей аграрной проблемой его духовных средств совершенно недостаточно, и именно она может вновь свести между собой оба эти слоя интеллигенции”.
Так и получилось, верх взяли большевики, преодолевшие узость марксистского взгляда на крестьянство, пришедшие к идее союза рабочих и крестьян и принявшие аграрную программу наследников народничества, эсеров.
Н.Рожкова • Старый снимок (Наш современник N7 2001)
Наталья Рожкова
Старый снимок
Когда я мысленно разговариваю со своим дедом — командармом Станиславом Гиляровичем Поплавским, мне кажется, что пишу ему письмо. Эти письма тихо, как снег, опускаются в почтовые ящики моей памяти и ждут своего адресата в стране, имя которой — Вечность.
Старые фотографии... Как много могут они рассказать. На пожелтевшей бумаге — улыбающиеся и серьезные лица тех, кто в далекие годы были молодыми. Вот и я держу в руках маленькую фотокарточку военных лет. На ней — дедушка, совсем молодой, и экипаж танка. Все четверо улыбаются, хотя головы у них перебинтованы, а у деда (на снимке до “деда” ему далеко) забинтованы руки. Однажды я спросила, почему он сфотографирован у танка вместе с экипажем, хотя не был танкистом. Вот что он рассказал.
Это было в ночь на 29 июля 1942 года в районе Ржева. Наши войска шли в наступление. Погода не благоприятствовала — из-за дождя артиллерия и повозки с боеприпасами вязли в грязи. Танкам тоже трудно было преодолевать болота, и тогда дед сел в головной танк и повел его в атаку. Фашисты открыли сильный огонь, пехоте пришлось залечь, и танки продолжали вести огонь с места. Боевая машина, в которой находился Поплавский, вырвалась вперед, но при развороте провалилась гусеницей в глубокую траншею и осела днищем на грунт. Все попытки выбраться были безуспешны. Дед по радио попробовал связаться со своими, его услышали фашисты и стали подбираться к танку небольшими группами. Пришлось открыть крышку люка и забросать врага гранатами. Было ясно, что долго не продержаться. Пробраться к своим не удалось — добровольца, командира танковой роты, настигла вражеская пуля.
В стальной коробке осталось четверо: три члена экипажа и дедушка. В танке был запас гранат, ими и отбивались до наступления темноты. На всякий случай обменялись адресами и договорились, что тот, кто останется жив, напишет родным о погибших. Наступила ночь. Все четверо были легко ранены, но не теряли присутствия духа. Дед приказал наглухо задраить люки и ждать помощи. Около полуночи один из батальонов 673-го стрелкового полка пробрался к танку, пленники услышали знакомый голос комбата. Свобода! На память они сфотографировались.
Первый танец
В сорок третьем году дед приехал к своей семье, эвакуированной на Урал. Добирался десять суток, чтобы побыть два дня. С ним был ординарец, рядовой по имени Иван, по фамилии Богатырь, улыбчивый симпатяга с копной пшеничных волос. Он рассказал о военном совещании, проходившем в самый трудный момент боев под Москвой. Положение было критическим, командиры расходились молча, мрачные и удрученные. И тогда встал Поплавский:
— А где у нас гармонист? Сейчас спляшем!
Гармонист нашелся, мой дед (почти двухметрового роста) широким, истинно славянским жестом развел руки и пошел по кругу. Люди заулыбались: “Если генерал танцует, не так все плохо, выдюжим!”
До этот дед ни разу в жизни не плясал...
Новое назначение
В 1939 году деда по доносу исключили из академии, выгнали из армии и отправили работать директором отстающего свиноводческого совхоза “Культура” в Тульскую область. Моей маме, в то время дошкольнице, сказали: “едем на дачу”, а она не могла понять, какая дача в феврале...
В семидесятые годы в одной из передач радио “Свобода” рассказывали о репрессированных военачальниках и деда назвали “неизвестно как уцелевший Поплавский”.
Так и говори!
На одном из торжественных собраний (дед там не присутствовал), посвященных Дню Победы, выступал генерал Н. Он вдохновенно вещал о боевом пути 1-й Польской армии, как вдруг его прервал из президиума Георгий Константинович Жуков:
— А что, армия воевала без командующего?
— Нет, — побелел от страха Н.
— Кто?!
— Генерал армии Поплавский.
— Так и говори!
Опоздание
Среди документов, принадлежавших деду, встретилась мне однажды маленькая книжечка “Рядом с солдатом”, издательство “Московский рабочий”, 1968 год, автор — Иван Васильев. Из книги выпала открытка: “Уважаемый Станислав Гилярович! Позвольте поздравить Вас с Новым годом и пожелать отличного здоровья и новых успехов. Посылаю Вам свою книжку, в ней есть очерк о Вас (“Три встречи”), и фото. Ваш И. Васильев, журналист, г. Ржев”.
Иван Афанасьевич Васильев... Замечательный публицист, автор знаменитых “Писем из деревни”. Выходит, дед был знаком с этим заступником земли Русской. Захотелось написать ему, я позвонила приятельнице, сотруднику редакции журнала “Наш современник”, многолетним автором и другом которого был И. Васильев, чтобы узнать адрес.
— Иван Афанасьевич умер, — грустно сказала моя приятельница. — Совсем недавно он передал нам рукопись своей повести “Крестьянский сын”. Просто не верится!
Прошло уже много лет, а мне до сих пор больно...
Врач и агроном
Больше всего дед любил вспоминать о том, как освобождал Польшу. Он и мемуары свои хотел озаглавить “За землю предков”, но название не понравилось каким-то чиновникам, и книге пришлось дать более “правильное” имя — “Товарищи в борьбе”.
В боях за Померанию был взят в плен командир 10-го армейского корпуса СС генерал-лейтенант фон Краппе, прославившийся исключительной жестокостью. Действие его приказа — не щадить поляков, ни пленных, ни раненых — дед имел возможность увидеть воочию: пропали 26 польских артиллеристов, отправившихся для организации наблюдения и управления огнем. Вскоре, продвигаясь к новым огневым позициям, солдаты увидели их разбитую автомашину. Невдалеке лежали изуродованные трупы артиллеристов с выколотыми глазами, отрезанными ушами и сломанными конечностями.
И вот Краппе захвачен. Взяли его довольно необычно. Оказывается, он был легко ранен в руку, решил бросить отступающие войска корпуса на произвол судьбы и с несколькими офицерами пробираться к своим. Поблизости находилось его родовое имение, он завернул туда, чтобы переодеться в штатское. А в имении уже обосновалась санитарная рота нашего 10-го пехотного полка. Вся группа фашистов и угодила к ним в руки.
Худощавый, седой, внешне похожий на школьного учителя, Краппе охотно отвечал на вопросы деда. Гиммлера он назвал неучем, а Гитлера — главным виновником всех поражений.
Дед спросил:
— Знаете, что в плен вас взяли санитары? А командовал ими польский врач?
Немец густо побагровел.
Уже уходя, он вдруг остановился у двери:
— Я хорошо знаю сельское хозяйство и могу предложить свои услуги в качестве агронома.