Говоря о методах сопротивления ветхозаветному “новому мировому порядку”, Драгош Калаич в статье “Пацифизм против христианства”, прямо не называя его имени, спорил с Львом Толстым по поводу его идеи “непротивления злу насилием”, прямо или косвенно используемой современными исповедователями Ветхого завета. “Опыт нынешнего века неопровержимо доказывает: “пацифизм” еще никогда и нигде не был автономным явлением, но всегда являлся проверенным средством политических и идеологических движений левого толка — либерально-капиталистических или марксистских, — берущих свое начало из единой матрицы… Антиисторизм, утопизм, призрачность природы “пацифизма” подтверждается всем ходом истории, свидетельствующей, что еще ни одна война — начиная с самых малых и кончая великими мировыми войнами — не была остановлена силой “пацифистских” протестов и требований. Напротив, “пацифизм” повсеместно зарекомендовал себя именно как средство войны низкой интенсивности, то есть как средство подрыва оборонной мощи собственной страны, часто являясь не последней причиной ее военного поражения и капитуляции. Мир в этом случае достигался ценой неприятельской оккупации. И посему мы вправе сделать следующий вывод: всегда и всюду, сознательно или неосознанно, непосредственно или косвенно “пацифистские” движения были на стороне врагов того государства, в котором они разворачивали свою кипучую деятельность. Ибо любое внутреннее ослабление боевого духа одной стороны в конфликте неизбежно поощряет противную сторону, повышая ее боеготовность и создавая условия для победы. История ХХ века знает тьму примеров откровенно предательской деятельности “пацифистов”.
Мы познакомились с Драгошем Калаичем в ночном поезде, кажется, по дороге в Новгород, на Праздник славянской письменности и культуры, который тогда еще не был приватизирован и выхолощен швыдким министерством культуры. Почему-то не спалось. Я вышел в коридор, он одиноко и отрешенно стоял у окна, но, увидев меня, улыбнулся своей обезоруживающей печальной улыбкой (на вокзале нас познакомил, кажется, Юрий Лощиц). Мы проговорили с ним всю ночь. Это сейчас нам, крепким задним умом, все ясно: кто, как и почему стал разваливать Советский Союз, который в какой-то мере продолжал оставаться Россией, но тогда еще была весна 1991 года, народ, хоть и глухо, гудел по кухням, недовольный властью и пустыми магазинами, уже случились Баку и Вильнюс, все с тревогой ждали перемен, но ничто вроде бы не предвещало большой беды, а Драгош Калаич, вглядываясь через вагонное окно в ночную Россию, глухо говорил, что если мы, в Советском Союзе, не поймем, не примем, как близкую, трагедию Югославии, нас ждет подобная катастрофа-распад. Он говорил, что Югославия, по большому счету, Америке, которая возглавляет антисербские силы, не нужна, что она лишь полигон, где отрабатывается схема будущего уничтожения СССР, который постараются разорвать — по принципу “разделяй и властвуй”.
В этих целях, скорее всего, будет развязана война на Кавказе, чтобы столкнуть по югославскому образцу традиционные и не противоречащие друг другу Православие и Ислам. За окном проносилась огромная Россия, спящая глухим предутренним сном, во все, что он говорил, не верилось, не хотелось верить, в это не верил не только я, и это благодушество, граничащее с преступным, нам дорого обошлось.
Во второй раз мы встретились уже в Белграде, куда я прилетел вместе с Вячеславом Михайловичем Клыковым. Многие прогнозы Драгоша Калаича к тому времени уже оправдались, уже вовсю шла страшная, подогреваемая извне междоусобная югославская война, Сербия еще не была в полной блокаде, но воздушное пространство над ней было уже закрыто — мы вынуждены были добираться до Сербии через уже ставшую самостийной и сдуревшую от этой самостийности Украину (пограничники и таможенники ее были тогда, кажется, самыми крутыми в мире) и Венгрию. В один из вечеров Драгош Калаич пригласил нас с Владимиром Большаковым, вице-президентом Международного фонда славянской письменности и культуры, на ужин в ресторан “Александр” (Клыкова в это время принимал российский посол). Была еще пора сербского романтизма, и хотя уже поговаривали о возможных бомбардировках НАТО, Белград был принципиально не затемнен и светился в ночи, словно горсть бриллиантов. В Белграде, несмотря на ожидание полной блокады и близость боев, был объявлен Международный конкурс скрипачей. Музыканты из некоторых стран испугались, не приехали, но конкурс все-таки состоялся, на заключительном концерте присутствовали патриарх Павле, президент Милошевич, наследный принц, во время антракта отчетливо была слышна далекая артиллерийская перестрелка, все верили в победу или, по крайней мере, надеялись на нее, и здесь, в ресторане, царила приподнятая атмосфера, и только Драгош Калаич — многие его знали, он был вынужден раскланиваться, улыбаться дамам — был печален: “Все это страшный саморазрушительный обман. Никто не представляет размеров будущей беды. И самое печальное, что размера будущей беды не осознают, не хотят осознавать в России. Что все это скоро обрушится на вас. Ради этого все и затевалось…”.
Его первая книга называлась “Руины” (1968). Это был своего рода протест против наглого торжества в Европе американизированной условности на руинах великой европейской христианской культуры.
Вторая книга “Точка опоры” с подзаголовком “Реабилитация структуры интегрального человека” (1971 г.) окончательно поставила крест на его жизненном благополучии, потому как она одинаково не устраивала ни заокеанских и европейских прорабов “нового мирового порядка”, ни тогдашние власти Югославии. Она была мгновенно изъята из книжных магазинов идеологами “социализма с человеческим лицом”. Эта книга положила начало негласному надзору над Драгошем Калаичем югославских спецслужб и негласному запрету на его любого рода публикации и даже выставки картин. Но в то же время эта книга, как пишет друг и переводчик Драгоша Калаича российский ученый Илья Числов, “стала символом нового правого взгляда на мир в сознании патриотической интеллигенции, попыткой найти свой собственный путь в пучине мировых катаклизмов, минуя и Сциллу социализма, и Харибду либерального капитализма”. Многим это покажется невероятным, но в Белграде за все титовское и послетитовское время Драгошу Калаичу не удалось издать ни одной книги. Только через двадцать лет после издания “Точки опоры” в 1990 году в белградском издательстве “Белетра” наконец увидит свет его роман “Космотворец”.
С 1987 года Драгош Калаич — постоянный автор и член редколлегии белградского еженедельника “Дуга”, самого тиражного и популярного в Югославии. Его статьи появляются на страницах и других столичных и провинциальных изданий. С начала 90-х годов его приглашают на телевидение.
Для истинных сербских патриотов имя Драгоша Калаича становится своего рода знаменем и одновременно паролем. Однажды в Белграде я должен был встретиться с человеком, близким к Караджичу, за которым уже вовсю охотились спецслужбы Запада. Пришедший на встречу со мной человек почему-то засомневался, что я — это я. Боясь провокации, прежде чем довериться мне, он спросил:
— Простите, но вы должны быть хорошо знакомы с Драгошем Калаичем. Не могли бы вы назвать его домашний адрес?
— Да, конечно. Яблоничка, 20.
— Тогда, может, вы скажете, как зовут его жену.
— Весна.
— Все правильно. Простите, но я не имел права ошибиться.
Но и для некоторых сербских патриотов имя Драгоша Калаича было словно красная тряпка для быка. Их не устраивала широта его взглядов. Потому что он видел дальше и больше их, не замыкаясь в чисто сербских проблемах, чем болели и, к сожалению, по сей день эгоистично болеют некоторые сербские патриоты, которые вспоминают о России, только когда начинает припекать на сковородке истории. В чем его только не обвиняли! В том, что он полжизни прожил за границей (словно он это делал по своей воле) и мыслил категориями общеевропейскими, общепланетарными. Его обвинили в проитальянских взглядах только потому, что он учился и потом продолжительное время вынужден был жить в Италии, в прогерманских взглядах, саркастически называя его арийцем, хотя в этом была доля истины, потому что он считал, что будущее Европы да и всего мира было бы иным, если бы “тайне беззакония” не удалось два раза только за первую половину XХ века стравить между собой две великие страны и на их руинах построить государство Израиль. Обвиняли в “неславянстве” воззрений — его, который писал, что “одним из коренных определений сербской нации является Косовский завет, то есть выбор Высокого Неба вместо низкой земли. Речь идет о величественной метафоре решающего выбора между низким и возвышенным, между рабской согбенностью и правом гордо стоять в полный рост, между животными страстями и извечной тягой к божественным источникам человеческой души. Речь идет о выборе истинной свободы — пусть даже ценой смерти — вместо рабской воли…”.
Те же, кто понимал его, без доли иронии называли Калаича истинным или даже последним арийцем. В том числе и потому, что он воспринимал Россию не только как по крови родную и мистически связанную с Сербией славянскую страну, которая в XVIII веке спасла Сербию и потому в ответе за нее в веках, но и как историческую и духовную прародину всех индоевропейских народов. В предисловии к книге “Американское зло” Илья Числов писал: “Именно поэтому Драгош Калаич, еще в ранней юности открывший для себя нетленную красоту поруганной Европы и безбрежную даль звездных горизонтов Традиции, с такой теплотой и любовью пишет о нашей великой Родине, чей подлинный лик он узнал задолго до “перестроечной” вакханалии: Россия для него одновременно и братская славянская страна, и небесный идеал, и исток (а ныне и последний оплот) российской духовности”. И как последний ариец Драгош Калаич считал, что сербы в своей неравной борьбе защищают не только Сербию и Россию, но и всю Европу. Одна из статей Калаича так и называлась — “Сербы защищают Европу”, он считал, что они ведут одно из сражений Третьей мировой войны за еще возможное спас