В центре протазановского творчества — Россия и русская литература. Пушкин — как сердцевина отечественной духовности. Кинематограф Протазанова патриотичен в самом высоком смысле слова. Минуют дни кровавой войны, диктатуры, Смутного времени… Россия останется.
Если верно уяснить себе протазановскую идеологию, то его творческое сознание предстанет перед исследователем на редкость упорядоченным собранием драгоценных документов. “И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем”, — как сказал Достоевский о Пушкине.
Из семидесяти трех дореволюционных фильмов Протазанова до нас дошло не более десятка.
Замысел фильма “Уход великого старца” (1912), как говорит Протазанов, был “самым увлекательным и волнующим” из его ранних режиссерских работ. В фильме речь шла о последних днях жизни Л. Н. Толстого, о его уходе из Ясной Поляны и смерти в чужом доме на станции Астапово (здесь у Протазанова впервые появился поезд как символ судьбы).
Действующими лицами стали тогда еще жившие Софья Андреевна, друг Толстого писатель Чертков, дочь Александра Львовна.
Актер Шатерников с замечательным талантом сыграл Толстого — великого художника, живущего в своем поэтичном и одухотворенном мире. Несчастного старика, измученного черствой властной женой и самоуверенным Сальери — Чертковым.
Толстому чудится (а потом он наяву разговаривает с ней) монахиня. Она — как черный человек, предвестник смерти Моцарта в пушкинской трагедии. Она — воплощение тайны ухода Толстого, которую Протазанов не берется до конца разгадать.
Фильм, снятый Протазановым, не был сенсационной выкладкой “жареных” фактов, он переполнялся самой преданной любовью и жалостью к Толстому, верой в вечную жизнь его нетленного наследия.
Вокруг фильма поднялся страшный шум, доставивший его создателям много волнений и огорчений. В конце концов по настоянию Софьи Андреевны, Черткова и других лиц из окружения Толстого фильм не был выпущен на экраны России. Но в заграничном прокате он побывал. Там копия фильма сохранилась, и таким образом он счастливо дошел до наших дней.
“Уход великого старца” — вполне зрелый фильм и уже несет в себе нечто характерное для кинематографа Протазанова в целом. Старик Толстой — весь в радости узнавания родной земли и простых людей.
Из рассказа Л. Н. Толстого “Благодарная почва” (1910):
“Да, какая чудная для посева земля, какая восприимчивая. И какой ужасный грех бросать в нее семена лжи, насилия, пьянства, разврата. Да, какая чудная земля не переставая парует, дожидаясь семени, и зарастает сорными травами”.
“Пиковая дама” (1916) не была рядовой постановкой кинофабрики И. Ермольева. К чести создателей фильма, у них имелась благородная цель — экранизацией “Пиковой дамы” стремились поднять планку эстетических возможностей русского кино.
Над фильмом работали кропотливее и дольше, чем обычно. В то время, как известно, фильм снимали за несколько дней, а съемки “Пиковой дамы” продолжались два месяца, и еще был период подготовки.
Фильм был принят прекрасно. Много лет спустя Протазанов вспоминал, как молодые актеры Первой студии МХТ (Вахтангов и другие) встретили его овацией за кулисами театра (“Я был так обрадован, польщен и так сконфужен…”).
Мысль о пушкинской экранизации возникла у Протазанова под влиянием спектакля МХТ по “Маленьким трагедиям” (“Каменный гость”, “Пир во время чумы”, “Моцарт и Сальери”).
Протазанов любил оперу “Пиковая дама”. Он слушал ее в Большом театре множество раз. Самое сильное впечатление произвела на него опера, когда ею дирижировал С. В. Рахманинов. Музыка звучала как сонная греза, и “крупным планом” выделялись фантазия и страстность Германна.
В протазановском фильме в исполнении И. Мозжухиным главной роли проглядывают “сильные страсти” и “огненное воображение” оперного Германна.
Немного неуклюжая, но крепкая и жизнеспособная Лиза — совсем не из оперы Чайковского. Это совершенно оригинальный образ, за создание которого актрису Художественного театра В.Орлову хвалил В.И.Немирович-Данченко.
Действие протазановского фильма стянуто вокруг Германна. Он пылает в огне своего воображения и видит действительность в новом таинственном свете. “У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля”, — шутит о Германне Томский в пушкинской повести. Германн в фильме своей повадкой, движениями действительно напоминает Мефистофеля и мнит себя сверхчеловеком.
Однако режиссерская и актерская трактовка в фильме несет в себе ироническое преувеличение “демонизма” Германна. В опере характер Германна составляет соединение и кипение страстей. Германн в протазановском фильме во многом придумывает свою страстность, рискуя даже иногда выглядеть смешным.
Сотрудник журнала “Пегас”, издававшегося конкурирующей фирмой Ханжонкова, язвил: “Бедная Лизавета Ивановна! Она одна не разглядела в этом Наполеоне г-на Мозжухина. Ее, вероятно, напугали его страшные подведенные глаза”. Критик язвит напрасно: ясно, что яркий грим и резкие жесты подчеркивают преувеличенные, несколько театральные чувствования героя.
Протазанов вспоминал:
“Кто из актеров мне был наиболее симпатичен?
Я сейчас должен выступить, может быть, с запоздалой защитой этого актера, о котором говорят с иронической улыбкой. Мозжухин был, несомненно, интересный и большой актер для кино…
Мозжухин мне памятен тем, что он охотно и непременно принимал участие в создании каждого сценария. И я считаю, что сценарий вырастает и делается полноценным, когда в соавторстве и актер…” (из стенограммы доклада на секции по истории кино 9 февраля 1945 года).
Безусловное влияние и на идеологию, и на изобразительное решение протазановского фильма оказали рисунки А. Бенуа к “Пиковой даме”. В этих рисунках Бенуа тонко, а подчас дерзко и неожиданно интерпретирует пушкинскую повесть. Некоторые кадры будто перенесены в фильм с книжных страниц: игроки у Нарумова; Германн у дома графини; Лиза плачет, а над ней стоит Германн. Добродушный пошляк (в интерпретации Бенуа) Чекалинский выведен таким и в фильме.
В иллюстрациях Бенуа можно проследить почти кинематографическое движение, действие, и действие это ведет к катастрофе.
В фильме, как и в серии рисунков, уловим некий “нерв Достоевского”. Одним из критиков было замечено, что Германн Бенуа (заносчивый дикарь) имеет общие черты с Раскольниковым. Мозжухин, сыгравший ранее Ставрогина, остается “немного Ставрогиным” и в роли Германна.
Фильм “Николай Ставрогин” Протазанов снял в 1915 году. Картина не сохранилась.
В рисунках Бенуа — не отчаянная, а, наоборот, высчитанная и выверенная безысходность. Смерть и пошлость — вот две стороны одной медали. Старуха графиня, по существу — образ смерти, и страшна же она в своей принаряженности к балу!
Губительная “загадка трех карт” — секрет мгновенного преображения мира, вся таинственность “Пиковой дамы” — обнажается и в рисунках Бенуа, и в экранизации Протазанова.
Для своего времени “Пиковая дама” была технически новаторским фильмом. Продуманная композиция кадров, новые приемы монтажа, использование света для характеристики действия…
Один из кадров получил широкую известность в истории кино: Германн и его огромная тень — мефистофельский профиль. Разрастаются темные мечты и желания Германна.
Протазановым применен новый тогда (и привычный теперь) прием “параллельного монтажа”: рассказ в рассказе — Томский говорит собравшимся игрокам о молодости своей бабушки-графини. Мы видим молодую графиню в пудреном парике и снова возвращаемся в гостиную. Снова графиня в Париже, и вновь — к игрокам.
Один из современников назвал “Пиковую даму” “шедевром светотени”. Портретные кадры графини в молодости и подобный же “портрет” графа Сен-Жермена (он брезгливо отряхивает платком белый камзол) заставляют вспомнить это определение. Графиня и Сен-Жермен, высвеченные до белизны фарфоровых кукол, томно и мертвенно, как манекены, поворачиваются перед камерой, предоставляя любоваться собой.
Эти кадры напоминают уже не конкретно иллюстрации Бенуа к “Пиковой даме”, а в общем работы художников “Мира искусства”, увлекавшихся темами королевского Версаля, воспоминаниями о елизаветинском и екатерининском “временах расцвета”.
В протазановском фильме примитивная статичность изобразительного пространства превращена в “прием иллюстрирования”. При взгляде на эти кадры вспоминается тяжеловатая грация гравюр.
В первых кадрах — игроки сидят за столом в большой комнате. На заднем плане — дверь, завешенная черной портьерой. Кто-то входит, выходит, портьера резко отдергивается. Метафора захлестывающих игроков эмоций.
Германн в комнате старухи графини. Всё неподвижно, только быстро движется небольшой маятник настенных часов. Так же бьется сердце Германна.
Вернувшись с бала, старуха, окаменев, полулежит в кресле. Перед ней является картина любовных шалостей давно ушедшей молодости… По тайному коридору пробирается к ней любовник… Он на пороге… Внезапно она пробуждается: перед ней незнакомец — Германн. Это ее последний “тайный гость”.
Среди “обращенных во благо” Протазановым технических несовершенств — надписи, необходимые для немого фильма. Бережно и скупо отобранный пушкинский текст аккумулирует действие, надписи следуют как пограничные столбики, отгораживающие пространство повести.
К концу фильма после проигрыша Германна, на переходе к теме безумия, вдруг что-то ломается в фильме, появляется ощущение смутное и тягостное — это всё явственней становится вписанный Протазановым в “Пиковую даму” мотив “Бесов” Достоевского.
Ставрогин — истерический развратник; Германн в фильме “растравляет” в себе страсти. Германн и Ставрогин — “люди рока”: кажется, у них необыкновенное призвание, но судьба обманывает, играет, жестоко смеется.
В фильме теряющему рассудок Германну мерещится огромный паук, оплетающий его сетью. Он безуспешно борется, разрывает призрачные нити. “Бесы” повсюду раскидывали сети, образ паука преследует Ставрогина в романе Достоевского.
Сен-Жермен, когда-то передавший графине “тайну трех карт”, иронически очерчен у Пушкина. В фильме это важная персона, стоящая выше других, которой позволено многое. Для него игра людьми — будто игра в карты.