обще составляют в ЦК "квалифицированное меньшинство". За такое и вылететь можно было (что, кстати, со временем и произошло). От кураторства Союза писателей РСФСР меня отстранили сразу, но на отдельные заседания его секретариата всё же иногда посылали. Небезынтересно, видно, было знать, как видится атмосфера, обстановка в российском Союзе тёплым, симпатизирующим, не заведомо тенденциозным взглядом, как у новой "кураторши" Союза Нины Павловны Жильцовой. Она почти не скрывала, что терпеть не может "всю эту деревенщину", а её фальшиво-слащавые патриотические речи в доме на Софийской набережной (там тогда квартировал Российский писательский союз) воспринимались… ну, скажем, кисло-сладко; секретари вежливо молчали, понурив головы…
- Скажите… - спросил Шауро, испытующе глядя мне в глаза, - вы встречаетесь с товарищами Викуловым и Куняевым? (Он, как и многие не близкие Сергею Васильевичу люди, произносил его фамилию "по-хоккейному", с ударением на "у": Викулов - из легендарной "тройки" нападающих давнего, чемпионского советского клуба ЦСКА. - Г. Г.). И тут же, спохватившись, сам себя поправил: - Да, с Куняевым, конечно же… Ведь вы продолжаете трудиться в журнале?
- Да, тружусь уже пятый год - и счастлив! - не задумываясь, ответил я. Куда же гнёт Шеф? Вот всегда он так: нет, чтобы прямо, в лоб, по сути
дела - куда там! Сперва надо смутить собеседника, заставить его встревожиться, растеряться…
Однако на этот раз Шауро был краток - ведь нас ожидала, теряясь в догадках, поредевшая "команда", которую он возглавлял бессменно более двадцати лет…
- Передайте, пожалуйста, товарищам Викулову и Куняеву, - произнёс он строго, почти торжественно, - что в наших давних спорах о России и её судьбе они были правы, а я был не прав…
Я растерянно кивнул головой в знак согласия. Ещё бы, конечно, передам!
- А теперь вернёмся к нашим товарищам и продолжим осмотр, - подытожил Шеф и, повернувшись спиной к "Трём богатырям", зашагал, как всегда, строго и без малейшего намёка на старческую согбенность, к плотно притворённым дверям.
"Ну гигант!" - восхищённо подумалось мне. Как мастерски выстроил мизансцену, как расположил декорации, расставил смысловые акценты! Привёл меня в самый русский зал Третьяковки, и васнецовских богатырей пригласил рассудить "извечный спор славян между собою… " А и произнёс-то всего одну фразу, но сколько за ней, сколько…
Василий Филимонович возглавил отдел культуры ЦК в середине 60-х годов., через год после свержения "Никиты", пережил трёх генсеков и только в 1987 году оставил свой пост - по возрасту. Горбачёв буквально пачками, без особого разбора, отправлял руководящих стариков на пенсию. Благой вроде бы замысел - "омолодить кровь" в застоявшихся кровеносных сосудах партии, особенно в её "мозгах" - увы, реализовался огульно, топорно, как и многое в торопливой и суетной "перестройке". Во всяком случае, для меня несомненно: скорая замена опытного, осторожного профессионала Шауро на прекрасного человека, талантливого поэта, но совершенно "необстрелянного" в политико-культурных баталиях, каким был пришедший в отдел Юрий Воронов… эта замена явно была неравноценной. Впрочем, вскорости стало ясно, что в кадровой политике новой верхушки ЦК возобладали совсем иные принципы и мотивы, нежели "улучшить", "усилить" и "углубить"…
Но вернусь опять в прошлое - почти на четыре десятилетия назад. Страна готовилась тогда отметить 100-летие со дня рождения Ленина. Совершенствованием и возвышением "образа вождя" были озабочены все идеологические подразделения партийного генштаба. Старые, сталинские шаблоны и лекала не подходили (впрочем, памятников Ленину тогда понаставили по всей стране видимо-невидимо - и стоячих, и сидячих, и даже "крупноголовых", как в Улан-Удэ, - зрелище не для слабонервных!). До юбилея оставалось всего ничего, а в "горних сферах" искусства - поэзии, музыке, кино - с художественным воплощением "самого человечного человека" всё как-то не очень вытанцовывалось, звучало трескуче и неубедительно.
Как всегда, рвалась в бой крикливая "уринарная поэзия", названная так острословами по фамилии поэта Виктора Урина, чьи рифмованные опусы в честь советских праздников и вождей регулярно печатались на страницах "Правды". Их даже дежурно похваливали - они ведь были "в струю", но люди со вкусом брезгливо хмыкали, а начальство строго требовало привлечь к углублённой разработке ленинской темы подлинно талантливых авторов. (Замечу в скобках: певец Октября Виктор Урин уже на заре перестройки мигом "перековался", сменил свою поэтическую "кожу и рожу", пустился во все тяжкие, проклиная и Октябрь, и Советию, и Ленина, а потом и вовсе отчалил за океан, в Америку, где и сгинул…) Социально-политический заказ партии был определён ясно и чётко, а дело продвигалось медленно, тускло, коряво. Тогда, в начале 70-х, я твёрдо осознал, что "руководство литературно-художественным процессом", к чему призван был отдел культуры, - занятие если и не безнадёжное, то уж во всяком случае не административное. Призывами, соблазнами, а уж тем более приказами - ничего не добьёшься!
Именно об этом однажды говорил со мной Шауро, заглянув, как всегда неожиданно, в нашу инструкторскую комнату. И опять я был один.
- Вы знаете, творцы на удивление упрямы, самолюбивы и субъективны, - начал он без предисловий, повернувшись лицом к окну, за которым по-над крышами, совсем близко, сияли кремлёвские звёзды. И, помолчав, продолжил: - Сапоги по заказу тачают ремесленники; а творца надо увлечь, вдохновить, зажечь, убедить - а если он не прав, то переубедить!
Шеф обернулся ко мне, пронзил тяжёлым взглядом своих блёкло-голубых, глубоко посаженных глаз.
- Вы, наверное, уже убедились в этом? - спросил он, явно приглашая меня к разговору. Откровенному или?…
- Относительно заказа вы совершенно правы, - начал я, не замечая, что моя реплика звучит до неприличия "оценочно". Молодой был, что с меня возьмёшь…
- Нас буквально завалили рукописями "на ленинскую тему", вы же знаете. И всё, к сожалению, ужасно слабо, крикливо. Вот, пожалуйста, сегодня передали мне поэму - 58 страниц примитивных славословий! И только две строчки заставили меня встрепенуться и расхохотаться…
- Что, что? - насторожился Шауро. - Как это так?
- А я сейчас вам прочту, и вы со мной согласитесь; вот эти строчки… И, набрав в лёгкие побольше воздуха, я с выражением прочёл:
Два Ильича в одном столетье! Народам мира крупно повезло…
Лицо Василия Филимоновича озарилось слабой тенью укоризненной улыбки. Вроде и осуждающей, и примирительной.
- Я заметил, товарищ Гусев, что вы слишком громко смеётесь и очень быстро ходите по коридорам ЦК… Не мешало бы посдержаннее, построже быть, а?
Ага, похоже, ему уже доложили о "двух Ильичах"! Я ими сегодня "угощал" многих, кто мне по пути попадался. Все хохотали, а я, как мальчишка, громче всех. Значит, совсем не случаен этот вечерний "визит" Шефа к не в меру весёлому сотруднику.
- Оставим графоманов в покое, - взмахнув рукой, словно подводя черту, сказал он. - Вот вы лучше скажите, почему столь инертны, тяжелы на подъём в разработке идейно важных для партии тем, к примеру, ваши молодогвардейские друзья-писатели? Оживляются, загораются лишь тогда, когда заходит речь о национальном самосознании, национальном духе, о тысячелетней российской истории… Они идут в будущее, обернувшись лицом назад, в прошлое. Неудобно, да и опасно: так и шею можно свернуть. Смешно и грустно - в эпоху спутников и ЭВМ плакать по избяной Руси с полатями и тараканами! Вы-то, надеюсь, так не думаете?
Я пробормотал что-то уклончивое, невразумительно-согласное. Дескать, в любви не выбирают… и низкое кажется высоким, и серое - ярким… В общем, до сих пор, как вспомню, становится стыдно, что уклонился тогда от спора с Шефом. А ведь в ту пору я уже давно и крепко дружил с "идущими
спиной вперёд" писателями-"молодогвардейцами". Близок и сладок был мне "русский дух" стихов молодого Володи Фирсова, всей душой разделял я праведный гнев его тёзки Чивилихина, обращённый против губителей русской природы и русской отзывчивой, доброй души - против всех этих космополит-ствующих прогрессистов, так лукаво, так умело выдававших себя за самых верных союзников правящей партии.
И пяти лет не пройдёт после смерти автора "Памяти", как хулители "патриархальщины" во главе с А. Н. Яковлевым составят костяк безнациональной гвардии либералов-западников - и пойдёт в распыл имперская советская мощь, и торжествующие партийные расстриги и перевёртыши откажут семидесятилетнему "коммунистическому эксперименту" в праве на пребывание в истории России.
Представляю… Нет, скорее нутром чую, как больно, как скорбно было Шауро сознавать крушение всего, что ещё вчера казалось несокрушимым. И особенно - как лихо и круто "твердокаменные" интернационалисты обернулись "вдруг" антисоветчиками и антикоммунистами. Именно они первыми прокляли и высмеяли ими самими придуманную "новую историческую общность людей", о которой мечтал, в которую свято верил Василий Филимонович. Где он, советский народ? "Историческая общность" сгорела в беспощадном пламени национализма, а "первый среди равных" русский народ оказался разделённым, оболганным, униженным, без вины виноватым…
Наверное, пора рассказать подробнее, как сформировалась личность человека, более двадцати лет бессменно "ведавшего" культурой великой страны. Заранее оговорюсь: составление развёрнутого психологического портрета незаурядного партийного босса не входит в задачу данного очерка "с мемуарным уклоном", да и, честно говоря, просто мне не по зубам - столь необычна, столь насыщена событиями и, наконец, столь длинна была жизнь этого человека.
Родился мальчик по имени Вася 6 ноября 1912 года в белорусском селе Витебской губернии. Утвердившаяся ко времени его возмужания советская власть вырвала его из глухомани, втянула в радостную всеобщую гонку за знаниями, научила жить и работать среди людей и для людей. Самой первой была преподавательская карьера: учитель истории - завуч - директор школы (и это в 25 лет, в 1937 году!). Само собой, два года "оттрубил" в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В 1940-м вступил в ряды ВКП(б).