— Ваше высокоблагородие, — мужик, не мешкая, взял иностранные деньги, — как же вы сами? До Острова один день пароходного ходу. Замаетесь.
— Ступай, ступай. Разберусь.
Мужик сделал пару почтительных шагов назад и встал, выпятив круглое пузо и поглаживая бороду.
— Ишь ты! На ночь глядя куда поплывет?
Синеусов долго греб, напрягая последние силы. Ему не было холодно и совсем не хотелось есть, хотя он даже не помнил, когда последний раз принимал пищу. Когда окончательно стемнело и каждая звезда на небе стала величиной с кулак, Синеусов положил весла в лодку и сел в носовой части, обхватив ноги руками и уперев подбородок в колени. Он долго сидел и смотрел в темноту, прислушиваясь к звукам ночи, и сам не заметил, как задремал, привалившись к борту. Едва только забрезжил рассвет, Синеусов открыл глаза. Было страшно холодно. Стелющийся по воде туман пробирался под пальто и стягивал ледяными канатами грудную клетку, так что невозможно было дышать. Синеусов стучал зубами и пытался натянуть воротник пальто на голову. Сообразив вдруг, что надо грести, чтобы согреться, он вставил весла в уключины, взмахнул ими, как крыльями, и заскользил по гладкой водной поверхности. Он долго греб, так что занемели руки и закружилась голова. А когда вдали показался высокий островной берег, окутанный
умбристо-розоватой дымкой, он, изможденный, упал на дно лодки и уставился в небо. Небо было сумрачно-печальным, низким и непрозрачным. Сине-усову показалось, что лодка начала плавно вращаться вокруг своей оси, очерчивая носом круг в молочно-белой пелене. Тихие подводные течения кружили ее на месте, не нарушая ни единым всплеском могильной тишины. Маслянисто-черная вода будто бы поглощала все звуки, рождающиеся на поверхности. Синеусов чувствовал, что силы полностью его покинули. Тупое равнодушие охватило его целиком, и он подумал, что неожиданного выздоровления безнадежного больного не произошло. Ему только так показалось. На самом деле это был последний рывок, видимое хорошее самочувствие, обманка, как часто бывает у умирающих перед самым финалом. Он закрыл глаза и прошептал:
— Я приплыл. Я здесь.
Тихий, до боли знакомый голос ответил ему, возникнув из пустоты:
— Я ждала тебя.
— Я очень устал.
— Ты собрался умереть. Зачем?
— Я потерял всякий интерес к жизни. Она мне не дается. Она все время ускользает.
— Ты так долго шел к истине. Так упорно. И вот ты здесь.
— Я совсем не вижу тебя. Наклонись надо мной.
Легкое дуновение ветра коснулось его лица, и он открыл глаза. Нежный ее образ, похожий на морозный узор на стекле, предстал перед его глазами. В ее ногах было маленькое облачко, формой напоминающее детскую фигурку. От них шло такое свечение, что было больно глазам, и он снова их закрыл:
— Почему ты покинула меня? Как ты могла меня бросить?
— Ты до сих пор не смирился… Нет никакого смысла в твоем сопротивлении естественному ходу жизни…
— Ты скажешь мне то, ради чего я здесь?
— Ты ждешь от меня волшебные слова… квинтэссенцию мудрости, которая в одно мгновение сделает тебя счастливым…
— Мне кажется, что, узнав, я стану другим. Я больше не буду бояться.
— Просто услышать мало. Каждый твой день должен стать ступенькой к истине. Это тяжкий труд, ежедневная работа.
— Фальтер ведь узнал истину?
— Фальтер ухватил лишь хвост истины, которым она обжигающе хлестнула его… Он выпал в другой мир. Совершенно случайно. Так бывает, раз в столетие. И это само по себе очень сильное потрясение. Удивительно, что он выжил… Но ему удалось увидеть лишь краешек тайны, тогда как целостная картинка ускользнула…
Она тихонько засмеялась:
— Видишь, и призракам тоже бывает смешно… Просто Фальтер напомнил мне опоздавшего пассажира, который выбегает, запыхавшись, на перрон и видит лишь клубы дыма… И он уверен, что это был его поезд…
— А разве это не был поезд?… Но ведь Фальтер стал другим… Он что-то понял.
— Понял, но понял не все, лишь малую часть, и оттого общий смысл исказился. Именно поэтому Фальтер и не задержался на земле.
— Мне страшно.
— Не бойся. Я рядом. Все будет хорошо.
Синеусову вдруг стало очень спокойно и надежно. Зацепив нос лодки подолом своего белоснежного платья, она полетела сквозь туман, такая же призрачная и невесомая, как Летучий Голландец. Когда невдалеке показался пароход, она остановилась, погладила своей бесплотной рукой его лицо с закрытыми глазами, окинула последним взглядом распластавшуюся на дне лодки темную фигуру и, легонько подтолкнув суденышко навстречу пароходу с заметившими лодку и оттого засуетившимися на палубе людьми, прошептала:
— Жить… Всего лишь жить… Не жди от меня никакого знака, просто помни обо мне. Когда ты там помнишь обо мне, здесь мне не так одиноко. Вот и вся тайна о живых и мёртвых. Прощай.
МАРИЯ ЗНОБИЩЕВА
В такую ночь не будет в мире зла. В такую ночь я маленькой была И бабушкины слушала ладони Горячкой щёк, бессонницей волос… Нам с бабушкой обеим не спалось В огромном, на кита похожем доме.
И ветер выл, а может, верный пёс. А может, серый волк добычу нёс, Как в песне, — под ракитовый кусточек. И до сих пор я верю: кто не спит, Тот будет съеден в зарослях ракит, Где волк о серый камень зубы точит.
Но в эту ночь всем светом, всем огнём
Поля и горы думают о Нём -
В воловьих яслях дремлющем Младенце.
Он тайно улыбается во сне
Снежинке и лучу, тебе и мне,
И нашему, и собственному детству,
ЗНОБИЩЕВА Мария родилась в Тамбове в 1987 году. Окончила Тамбовский государственный университет. Автор шести поэтических сборников. Слушатель семинара А Казинцева и С. Куняева на форуме молодых писателей России
И тем, кто колыбельную поёт, И тем, кто в доме больше не живёт, И тем, кто никогда не ведал дома… Когда лицо целует звёздный свет, Не бойся — улыбнись ему в ответ. Вы миллионы лет
уже знакомы.
Спала земля, и спали дети. И снов не видели почти. Так было холодно на свете, Что к свету не было пути.
Но с миром дольним, миром тёмным Не спорившая никогда, Непоправимо и огромно Взошла над городом звезда.
Взошла, запела, засияла — Кто видел, тот меня поймёт. Неизречённое начало И не означенный исход.
Тяжёлый плод, каким-то чудом Созревший на ветвях зимы: Над люлькой спящего Иуды, Над колыбелькою Фомы.
До конца ещё не прожит Полдень золотой. Серебристый подорожник Не примят пятой.
Разлинованное поле Будет ждать зерна. Льются с дальних колоколен Свет и тишина.
В глуби синего колодца Виден Китеж-град. В каждом городе у солнца Есть сестра и брат.
В кронах праздничного света Не проходит дрожь… Я люблю тебя. Но это Ты потом поймёшь.
Если бы я была морем (Это не мечта о величье…), Каждую ночь надо мною Кричали бы звёзды по-птичьи.
И я отдавала бы… — столько! — Водоросли и воды, Терпкий от йода, колкий, Пьяный воздух свободы.
Дети мои — рыбы, — Выросшие во мне, Синими стаями шли бы К тайной моей тишине.
Я приручала бы избранных: Пиратов и рыбаков, Тем, кто бросает вызов, Кому не писан закон.
А ещё ко мне придут дети, Эти, солнцеголовые! Пусть их прибрежный ветер В тёплые сети ловит.
Я подойду осторожно, Кружево пеной рисуя, И поцелую ножку — Маленькую, босую…
И от нежданной ласки
Ввысь полетят смешинки.
— Здравствуй, — скажу я, -
здравствуй!
Какие мы оба большие!
… И однажды, сроднившись с дождями И устав от земной суеты, Неожиданно и долгожданно В час рассвета придёшь ко мне ты.
Улыбнёшься, ко мне привыкая, Отражу — в миллионах зеркал! И — как воздух:
"Так вот ты какая!", Чуть печально: "А я и не знал"…
Ожидание стало привычкой. Воскресенье зависит от даты. Честь и совесть берутся в кавычки И расходятся на цитаты.
И не зная, что верба в апреле С семилетнею девочкой схожа, Виртуальных миров менестрели Объявляют: "оазис исхожен".
Но друзья мои всё ещё любят Споры за полночь, землю и небо, И нежнее становятся люди В день рождения первого снега.
В мокроглазом купе у вокзала Можно взять у разлуки отсрочку. И старушка вчера мне сказала: "Не горюй, всё наладится, дочка".
НА ГОРЕ
"Стоит над горою Алёша — в Болгарии русский солдат".
К. Ваншенкин
Всё поёт. Мне добавить нечего В этот хор.
Так секунда вступает с вечностью В разговор.
Я люблю тебя всеми жилами, Всей душой,
И смертями всеми, и жизнями, Мир большой!
Надоело быть вовсе лишнею, Быть одной.
Вон стоит — выше света вышнего — Брат родной.
Новым даром, новым спасением, Новым днём. И слагают сады весенние Песнь о нём.
Потянулась к нему руками я — Не достать!
Для чего обернулась каменной Эта стать?
Я тебя бы, Алёша, веришь ли, Век ждала
И за всех бы девчат теперешних Обняла!
Луч дрожит на щеке морщинистой, Грань дробя.
Между нынешними мужчинами Нет тебя.
Синий звон ложится на плечи, и Всё поёт.
За одну секунду до вечности — Твой полёт.
В автобусе потемнело незаметно, как это всегда бывает в дороге. Вместе с блекнущими красками мира истаяла, улетучиваясь, мучившая Диму тяжёлая дорожная дремота. За окном ещё ближе к дороге подступил потемневший, ставший загадочным, вековой сосновый бор. Впереди блестит красным золотом прямая, как стрела, лента шоссе. Водитель не включает внутреннее освещение, и Дима без сожаления убирает книгу, которую, борясь со сном, пытался читать.