Потом, когда возле костра грелись, у него хватило наглости попросить у меня книжку — ту самую, черную, с крестом, которую я у мертвеца взяла. Но разговор у нас короткий вышел.
— Зачем тебе?
— Полистаю на сон грядущий. Что-то не спится…
— Отстань!
Тошно мне было от одного его присутствия, однако почему-то терпела, прогнать не могла. Пока он рядом был, сны только про одно снились — мутные, липкие сны, спермой обильно политые. Непременно в этих снах темный зверь присутствовал — то ли шакал, то ли волк. Тот самый, который при моем приближении в лесу укрылся. Даже вспоминать не хочу, чем мы с ним занимались.
Но наяву победило отвращение — прикосновение ледяных рук было нестерпимым. А как вообразила себе, что чужак сосульку свою стылую в меня вставляет, — дрожь сильнейшая прошибла и низ живота холодом сковало.
И еще мне казалось, что четвероногий ублюдок постоянно за автобусом следует — порой я тень его неясную на дороге замечала, но ни разу как следует разглядеть не сумела. Не отставала тень, даже когда я на максимальной скорости гнала…
И все же кончилось мое терпение, как только бродяга голубоглазую в оборот взял. Хорошо, что она меня вовремя в беседы ихние посвятила. Выдалась у нас на очередном привале минутка, чтоб парой слов наедине переброситься. И волосы на голове моей дыбом встали.
Оказывается, он ребятишек уйти подбивал, за собою звал, обещал в другой монастырь отвести, где заживут они еще лучше, чем прежде. Всего там будет вдоволь — и еды вкусной, и одежды красивой, и даже героев сказочных, волшебников и защитников всемогущих. Игрушек невообразимых на всех хватит. У каждого появятся родители любящие — своя мама и свой папа (сыскал он якобы ихних мам и пап, которые ждут потерявшихся чад с огромным нетерпением). Никаких скучных молитв и нудных наставников, одни лишь песни веселые, аттракционы да игры от зари до зари… Бросить уговаривал «тетку грубую», с которой им ничего, кроме опасностей, голода и лишений, не видать, и к нему, ласковому, в объятия податься. Не туда тетка вас везет, совсем не туда! Сгубить хочет, ведьма злобная!..
Услышала я такое и больше не колебалась. Когда чужак уже собирался в автобус залезть, осадила его, снова между глаз стволом ткнула и объявила:
— Стоп, маз! Ты дальше не едешь.
Он сперва не поверил; пришлось шляпу его пулей продырявить. Снесло шляпу, а эхо выстрела в лесу заглохло. Волосы я увидела — черные, прилизанные, на шерсть звериную похожие; на лбу — две большие залысины.
Надо отдать ему должное — он даже глазом не моргнул и в лицо мне рассмеялся:
— Глупая сука! Неужели ты думаешь, что можешь меня убить?
— Попробую, — сказала я, хотя к тому моменту мной овладела жуткая и необъяснимая уверенность в обратном.
Из травы, куда его шляпа упала, черный ворон выпорхнул и в ветвях скрылся. Я не слишком впечатлительная, но разве этого мало?
Вероятно, чужак мог запросто меня прикончить, однако совсем другую игру вел. Правила у этой игры на первый взгляд простые, а на самом деле хитрые: сами, добровольно должны человечки выбирать, в какую сторону и с кем им топать. Принуждение не допускается, доподлинное, искреннее желание требуется…
Отвернулся он от меня и медленно побрел в глубь леса. Ожидал, наверное, что пискуны за ним гурьбой бросятся; думал, что барахлом обещанным их прельстил и байкой позорной про несуществующих родителей… Я ни слова не произносила — будто остекленела внутри и снаружи. Я ведь тоже с некоторых пор по тем правилам играла.
Уходил он, а между деревьев его шакал поджидал. Сблизились они, шакал ему ноги облизал. Слились два Силуэта в один, и этот новый опять кособоким вышел — все-таки не обмануло меня зрение там, на дороге, не подвело! Справа нарост у него торчал, будто голова звериная прямо из туловища росла…
Побежал ублюдок прочь, на кривую ногу припадая, и когда он в утреннем воздухе растворился, отряхнула я паутину незримую, как ночной кошмар. И тут же подумала, насколько труднее малолеткам мороку этому не поддаться! Если и поддались они, то совсем чуть-чуть. Недалеко отошли, не успели заблудиться; поляна, с которой их в чащу заманивали, еще видна была.
Вернулись они ко мне, и поехали мы дальше. Значит, не такие глупые детки оказались. — тоже мерзость незнакомца ощутили, несмотря на его фальшивые ласки… О бродяге том я старалась вспоминать как можно реже. Ночью дрыхла без всяких сновидений. И возникло у меня предчувствие, что до цели теперь рукой подать.
Спустя два часа утомленная дальней дорогой баба дрыхла без задних ног, а я шлялся неподалеку от пещеры, чтобы не прозевать зверя. Было до чертиков интересно, чем тварь здесь питается; ведь не дохляка же брюхатой подсунули, в самом деле?! Дохляк — он ведь ничего не излучает, а своих я по личной метке нахожу, и метка эта не из тех, которые соскрести можно. Моего, для примера, чужак не обнаружит, пока в упор не увидит или запашок не почует…
Нет, не дохляк, это точно. Значит, когда оголодает зверь, тогда и в гости сунется. На этот случай я уже и ножик приготовил, чтоб, не дай бог, не потревожить будущую мамашку выстрелом. Но волчара (или его неведомый хозяин) оказался осторожным. В ту ночь я оставил намерение набить из него чучело и вернулся туда, где положено было торчать дохляку.
Выяснилось, что, пока я следил за девкой, моей скотине перегрызли обе передние ноги. Представляю, что это была за работенка, но зверь честно ее выполнил. Теперь лошадь лежала на боку и хорошо, что хотя бы не мучилась (отмучилась уже — неделю назад). Вдобавок мой рюкзак был растерзан и большая часть припасов исчезла — как я полагаю, у зверя в желудке. А несъедобные — те, что необходимы для обряда, — смешались с пылью.
Тут уж я сам едва не взвыл по-звериному. Проиграл всухую! И кто кому, получается, приготовил западню? Я остался в горах без жратвы, без средства передвижения и почти без надежды. Меня сделали, как мальчика, как последнего кретина. И если девка была всего лишь живцом, то кто тогда рыбак? Вопрос вдруг стал жизненно важным, единственным, требовавшим ответа в эту самую секунду, хоть мне все равно предстояло скоро подохнуть.
При мысли, что игра закончена и я отброшу копыта ЗДЕСЬ, меня охватил не страх, а тоска — нестерпимая, физическая, которая выдавливала глазные яблоки и завязывала в узел кишки… Выходит, тебе не все равно, где подыхать, малыш, сказал я себе.
В общем, я недолго терзался сомнениями. Дыхание Костлявой — штука чертовски неприятная, но, надо признать, многое упрощает. Остаток ночи я потратил на сооружение каменной насыпи над трупом бедной клячи. Таскал камни, словно каторжник, несмотря на подорванное здоровье и преклонный возраст. Утешался, по крайней мере, тем, что от этого места ветер не мог задувать в пещеру. Потом ополоснулся в ручье, смыл с себя пот и прах, чтоб не слишком сильно пахло. Туда же и справил нужду. А вскоре и рассвет подкрался — незаметно, будто старость.
Лично для меня наступал один из самых, паршивых дней. О будущем я уже не мечтал — лишь бы дотянуть до следующей ночи. Устал как собака, а пустой желудок напоминал о себе болезненными спазмами. Видать, спать сегодня не придется. Если вообще удастся отдохнуть — ведь у девки теперь появился четвероногий напарник…
Кое-как я доковылял до ближайшей расселины и нырнул в нее, уповая на то, что хотя бы мое шестое чувство еще при мне. Очутился в совсем маленькой пещерке, навевавшей не к месту ассоциации с уютным семейным склепом. Не хватало только гробиков с останками предков и тяжелой двери. Но по мне, чем меньше пещера, тем лучше — проще держать под прицелом вход.
Тут я и продремал почти целый день с открытыми глазами, вскидываясь при малейшем шорохе и даже при изменении освещенности или появлении слабого запаха. Все тревоги оказались ложными. Зверюга не рискнула навестить меня в этом укрытии. Под вечер я снова попробовал наладить с ней контакт, однако наткнулся на барьер, сквозь который не проникало ничего — ни единого сигнала. Я испытывал препоганое чувство, будто мозг запаян в железном ящике: все, что я видел своими зрачками, было дурацкой бутафорией, а настоящий «глаз» ослеп.
Кто ж это мне свинью подложил? Неужто какой-то ночник продался бродягам с потрохами и теперь мастерит для них сторожей и дохляков, ставит по заказу защиту, насылает морок? Если так, то способный Иудушка нашелся. А ведь я себя полагал одним из самых опытных и продвинутых…
И только сейчас, жалкий тупица, сообразил, что у меня, должно быть, объявился конкурент; что кто-то другой тоже может претензию на детеныша иметь! Наверняка этот другой волчару заслал, а потом и сам явится, на все готовенькое. Вот только другой или другая? Актеры меняют маски… Не узнав возлюбленную в обличье старухи (дульца, зверя, ребенка), я зарежу ее… Не разглядев ангела, я прокляну его…
Ну нет, приятель, только через мой труп! Впрочем, у такого парня за трупом дело не станет. Трупом больше, трупом меньше — чего тут мелочиться?
Привалившись спиной к холодным камням, я сочинил правило номер восемнадцать: «Продавая душу дьяволу, будь готов к возврату негодного товара».
Вечером следующего дня я догнала психа. Почему психа, спрашиваете, — вокруг ведь и так одни придурки?! Согласна. Но этот был совсем конченый. Он катил по шоссе не на чем-нибудь, а на самом настоящем велосипеде, и при недолгом нашем знакомстве нес ахинею, которую на голову не натянешь.
Если по порядку излагать, то я его допотопный аппарат издалека заметила. Такое разве можно пропустить? Это ж бесплатный цирк! Думала сперва, что какой-то местный недоносок развлекается, а когда меня увидит, в кусты шмыгнет. Ничуть не бывало! Катит себе, руль бросил, в небо пялится и, кажется, даже насвистывает.
При виде такого вопиющего пренебрежения опасностью мне стало не по себе. И в то же время любопытно — будто пришелец объявился, напрочь отмороженный; прямиком на меня свалился с планетки своей, а там у него тишь, гладь и божья благодать…