— А, поступайте как знаете! — в сердцах махнул рукой Понтий Пилат, покидая балкон.
Толпа разразилась восторженными возгласами, как будто прокуратор объявил, что сегодня помилует всех приговоренных к смерти.
Не прошло и получаса, как из ворот претории под охраной отряда центурионов вышли трое приговоренных к смерти, среди которых находился и Назаретянин. Каждый из троицы нес на себе свой крест. Но если разбойники неплохо справлялись с обязанностями каждого приговоренного к распятию, то Назаретянин под, тяжестью креста едва передвигал ноги. Тогда двое центурионов выхватили из толпы какого-то крестьянина и возложили на него крест Назаретянина, чтобы он отнес его на Голгофу.
Процессия неторопливо продвигалась к лобному месту, но на своих негнущихся ногах я все равно безнадежно от нее отстал. К тому времени, когда я взобрался на гору, все трое приговоренных уже были прибиты к крестам и им уже недолго оставалось ждать конца.
Около девяти часов вечера на землю начали опускаться сумерки. Многие из тех, кто пришли посмотреть на казнь, уже разошлись по домам. На лобном месте оставались только центурионы, ученики Назаретянина, полтора десятка нищих и еще несколько человек из тех, у кого не было никаких других дел, как только смотреть на то, как мучаются умирающие.
Крест, на котором был распят Назаретянин, стоял в центре, между крестами разбойников. Голова его безвольно свешивалась на грудь. Из ран на запястьях и голенях сочилась кровь. По всему телу ползали мухи и слепни. Я встал напротив его креста, широко расставив одеревеневшие ноги, и устремил на него взгляд.
«Ну, что ты теперь скажешь, Назаретянин? — мысленно обратился я к нему, решив, что он уже умер. — Смог ли ты победить смерть?»
Он не услышал меня, следовательно, он все еще был жив. Что ж, я готов был подождать. Я-то уже был мертв, и впереди у меня была Вечность. Вечность, наполненная страданиями.
«А ты мучился не более трех часов», — вновь обратился я к Назаретянину.
И снова я не услышал ответа.
Небо заволокло черными предгрозовыми тучами, края которых были окрашены багровыми отсветами заходящего солнца. Дежурившие у крестов центурионы с опаской поглядывали на небо, боясь, что ливень хлынет еще до того, как распятые умрут, — поблизости не было даже деревца, под которым можно было укрыться от дождя.
Вдруг тело Назаретянина содрогнулось так, словно ой вознамерился сорваться с креста. Вскинув голову, Назаретянин открыл глаза и повел по сторонам мутным, ничего не видящим взглядом.
— Посмотри на меня, Назаретянин, — едва слышно прошептал я и с такой силой стиснул оставшиеся зубы, что все они разом вывалились.
Назаретянин снова вздрогнул и повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились. Мое лицо было обмотано бинтами, но он узнал меня.
«Ты сейчас умрешь», — мысленно обратился к нему я.
«Я буду жить вечно», — ответил мне он.
Он по-прежнему не желал признаваться в своих заблуждениях. Но уже то, что распятый услышал мой мысленный призыв, означало, что он уже находится на границе между жизнью и смертью. Он пока еще не видел всей глубины пропасти Небытия, в которую погружался, но он уже и не принадлежал к числу живых.
«Возьми меня с собой», — со скрытой надеждой обратился к нему я.
«Ты знаешь, что это не в моих силах».
«Ради чего все это?» — спросил я.
«Во славу Отца Моего Небесного!»
«Почему же в таком случае твой Отец оставил тебя, чтобы ты в муках умирал на кресте?»
Назаретянин ничего не ответил, но я и без того понял, что заронил в его душу семя сомнения.
Обратив свой взор к небу, он разлепил сухие, покрытые коростой губы и сдавленно прохрипел:
— Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?..
Это были его последние слова, произнеся которые он уронил голову на грудь и испустил дух.
Я так и не понял, рассчитывал ли он получить ответ на свой вопрос, обращенный в пустоту, или же, даже умирая, продолжал играть на публику?
«Назаретянин, — мысленно позвал я. — Назаретянин…»
Я хотел спросить его, что он теперь думает по поводу вечной жизни, но он не желал говорить со мной.
Я вновь посмотрел на мертвое тело, прибитое к кресту. Жалкое зрелище. Человек не должен умирать подобным образом.
Развернувшись, я заковылял прочь с лобного места — более меня здесь уже ничто не удерживало. Человек, считавший себя Богом, умер. И если даже перед смертью он не смог или, быть может, не пожелал даровать мне избавления, следовательно, никто в целом мире не был на это способен.
Бог умер, а мир оставался прежним. Выходит, он ничего не значил для мира?.. Я особенно не заострял внимания на этом вопросе, потому что впереди у меня была целая вечность для того, чтобы обдумать его. Сейчас мне нужно было найти место, в котором эту самую вечность можно было переждать, не привлекая к себе постоянного внимания любопытствующих.
Я направлялся в сторону пустыни. И хотя передвигался я невообразимо медленно, к утру ноги мои по щиколотку утопали в крупном желтом песке. Я упорно продолжал двигаться вперед, к самому центру раскаленного ада, не обращая внимания на то, как разматываются бинты, которые одни только и помогали моему сгнившему телу сохранять видимость формы.
Когда то, что еще оставалось от моего тела, рухнуло на раскаленный песок и я понял, что уже не могу сдвинуться с места, я наконец-то успокоился. Я сделал все, что мог, и дальнейшее от меня уже не зависело.
Проходили дни. Днем солнце иссушало останки моей плоти, а ночью ее поедали выбиравшиеся из-под остывающего песка обитатели пустыни. Вскоре от моего тела остался только скелет. Для того чтобы и кости превратились в прах, потребовалось не одно десятилетие. Но даже после того, как ветер развеял пыль, в которую обратилось мое тело, я по-прежнему оставался прикованным к тому месту, где оно когда-то осталось лежать под палящими лучами солнца.
Проходили века. Я научился пользоваться преимуществами своего нынешнего состояния. Теперь, оставаясь все время на одном и том же месте, я могу общаться с мертвыми и наблюдать за жизнью живых. Назаретянин так и не воскрес. Я неоднократно пытался поговорить с ним, но он не откликается, когда я зову его. Быть может, после смерти к нему все же пришло понимание того, что всю ту боль мира, которую он собирался взвалить на свои плечи, теперь приходится нести мне? Но даже если он и осознал это, то теперь был не в силах что-либо изменить. Назаретянин был мертв так же, как были мертвы миллионы и миллионы тех, кто умер до него. Даже он был не властен над смертью. К тому же этому миру не нужен живой Бог. С него довольно и сказки о Боге.
Я же теперь могу надеяться снова стать собой только после того, как мир прекратит свое существование и все сущее рухнет в пучину Вечного Небытия. Я научился терпению и знаю, что дождусь того момента, когда я, единственный мертвец, способный наблюдать за происходящим со стороны, увижу конец этого мира.
Василий Мидянин
ОН ГДЕ-ТО БЫЛ
Как тебе уже известно, друг Горацио, в мире существует очень много таких вещей, которые даже и не снились подавляющему большинству умных и уважаемых людей как в нашей стране, так и за рубежом.
Непосредственной причиной грандиозных событий, происшедших с пенсионером Семеном Петровичем Лисовским в Царицынском парке, послужил двенадцатый том собрания сочинений Станислава Лема. Семен Петрович болел Лемом с середины шестидесятых, когда в очередном томе «Мира приключений» случайно наткнулся на его роман «Непобедимый». Это был катарсис, и с тех пор Лисовской читал исключительно фантастику. Со временем у него появились новые фавориты — Брэдбери, Шекли, Саймак, Гаррисон, однако все они понемногу исписывались либо совершали неблаговидные поступки, чего привыкший к военной дисциплине Семен Петрович одобрить никак не мог. Рэя Брэдбери он начал презирать после одного телевизионного интервью, в котором мэтр поведал миру о том, что вряд ли стал бы писать многие из своих мрачных рассказов-предупреждений, если бы знал, что Америка будет так славно процветать в конце XX века. Таким образом, вышеупомянутый писатель отказался от собственного гениального творческого наследия в пользу порносайтов глобальной компьютерной сети Интернет, «Диснейленда» и нескольких сотен сортов водянистого мороженого, за что и был беспощадно изгнан из жизни Семена Петровича. Шекли совершил не менее серьезную ошибку — словно жалкий новичок, взялся дописывать за Фостером сто пятьдесят восьмую часть «Чужих», потерпев в этом деле вполне заслуженный крах. Саймак создал слишком много халтурного фэнтези, Гаррисон осчастливил своих поклонников невнятными псевдоисторическими романами — и лишь Лем, дружище Лем, тонкий, едкий, циничный пророк с безумной фантазией и горькой усмешкой на старческих губах, всегда оставался на высоте. Даже его провалы зачастую были на порядок выше серьезных достижений большинства других авторов. Поэтому где-то даже символично, что именно его новая книга вытащила Семена Петровича в то роковое утро из дому и направила в сторону Царицынского парка, где заслуженный пенсионер решил совместить удовольствие от чтения с непродолжительной солнечной ванной на скамеечке.
В тот момент Семен Петрович еще не знал, какие неприятности ожидают его в парке, поэтому поначалу прогулка казалась ему просто восхитительной. Слегка раскисшая после ночного дождя неширокая укромная тропинка, протоптанная вдоль берега замшелого екатерининского пруда любителями уединенных прогулок, уже начала подсыхать, над ней, навевая сентиментальные мысли, заструилось густое влажное марево, которое устремлялось к небу и увязало в смыкающихся высоко над тропинкой изумрудных дубовых кронах. Было нежарко. Пышные сугробы блестящей листвы с остатками влаги трепетали от едва заметного движения воздуха, словно невесомые горы мыльной пены. Отовсюду доносились пронзительные птичьи крики и щебет, в пруду на три голоса перекликались утки. Восходящее солнце с трудом пробиралось через глухое переплетение шершавых ветвей и покореженных сучьев, постепенно отодвигая границу прохладного полумрака все дальше и дальше в глубь парка.
Умиротворенный всеобщей идиллией, Семен Петрович отыскал неподалеку от тропинки невысокую скамейку, сделанную из половинки древесного ствола, опустился на нее, благоговейно раскрыл своего Лема и погрузился…
(…неожиданно мощный центробежный всплеск энтропийных флюктуаций в одной из внешних макровселенных прорвал грань пространственно-временного континуума, четыре измерения вторглись в шестое и, двигаясь назад во времени, пересекли астрономический ряд совмещенных на относительной плоскости девятимерных галактик, нарушив стабильность системы подпространственных коридоров, произошел невероятный темпоральный скачок…)
…в чтение. Следующие несколько мгновений он с изумлением разглядывал свои внезапно опустевшие ладони, а затем поднял голову и огляделся. Выяснилось, что теперь он сидит на склоне странного ребристого холма, очертаниями напоминающего перекошенный тетраэдр. Вокруг, насколько хватало глаз, до самого горизонта, который сейчас был почему-то гораздо ближе, чем обычно, беспорядочно громоздилось бесчисленное множество туманных призматических глыб неправильной формы, казавшихся выпиленными изо льда или, учитывая их нейтральную температуру, из мутного витринного стекла. Острые грани дымчатых призм были настолько прозрачными и неуловимыми, что иногда, под определенным углом зрения, казалось, будто под ногами нет ничего, кроме вставшего на дыбы переливающегося искрящегося тумана. Холм, на котором сидел Семен Петрович, также оказался составленным из этих необычных кристаллоидных образований. Сверху варварское нагромождение пространственной тригонометрии освещалось прерывистым мерцающим сиянием низкого серого неба, выглядевшего, как и горизонт, несколько неестественно: с равным успехом это небо могло быть огромным высоким потолком, например сводом циклопической пещеры.
На время Семен Петрович потерял дар речи. Он потрясенно озирался по сторонам, и в его голове, словно цифры в окошечках арифмометра, выскакивали только отдельные отрывочные восклицания: «Погулять… Лем… Иные миры… Но как же… Боже!»
Несмотря на ранний час, Лисовскому казалось, что смеркается прямо на глазах. Ни один звук не нарушал холодную тишину кристаллической долины. Семен Петрович судорожно кашлянул, но его кашель утонул в вязком молчании чуждого пространства.
Безумие какое-то.
Немного оправившись от первого шока, Лисовской протянул руку и с опаской потрогал ближайшую глыбу. Глыба была твердая, гладкая и чуть теплая на ощупь, словно отполированное дерево. Недоумевая по поводу происходящего, Семен Петрович попытался приподнять ее. Глыба отделилась от кучи на удивление легко. Не ожидавший этого пенсионер пошатнулся от своего чересчур сильного рывка и едва не упал — вес огромного кристалла не превышал ста граммов. Привстав, Семен Петрович без малейшего усилия швырнул его далеко в долину. Пролетев порядочное расстояние, полупрозрачная призма с едва слышным хрустальным звоном покатилась по склону, но не замерла у подножия, как можно было ожидать, а быстро заскользила вперед по граням других призм, взлетела, вращаясь, на соседний холм, соскользнула с него, не потеряв скорости, и вскоре скрылась из глаз, слившись с горизонтом. Потревоженные ее движением кристаллы потрескивали и кряхтели, словно полурастаявшие кубики льда в бокале.
Ноги Семена Петровича непроизвольно подогнулись, и он мешком опустился на острый гребень холма. Он совершенно не представлял, что ему теперь делать, как выпутываться из создавшегося положения. В полной прострации он обвел взглядом горизонт, изо всех сил надеясь увидеть признаки жизни в этом абсурдном мире, какой-нибудь заблудившийся вертолет, но вокруг абсолютно никого…
(…вторичные вихревые потоки спирального пространства-времени продолжали пронизывать шестимерную материальную конструкцию, порождая при этом самые неожиданные эффекты…)
…не было. Семен Петрович обернулся и едва не подпрыгнул от неожиданности: метрах в тридцати от себя, почти на вершине соседнего пирамидального холма, он увидел сидящего человека. Человек был невысок, худощав, он ссутулился и немного подался вперед, словно высматривая на горизонте что-то невидимое. Семена Петровича незнакомец не замечал, поскольку сидел к нему спиной.
— Эй! — Пенсионер привстал и закричал во все горло, чтобы привлечь внимание собрата по разуму.
Тот вскочил, как будто вспугнутый воплем, но так и не обернулся.
— Друг! Я здесь! — заорал Семен Петрович, торопливо карабкаясь на шатающийся наклонный выступ из косоугольных блоков, чтобы перебраться через гребень холма. Тот, другой, выждав несколько мгновений, словно желая убедиться, что дикие крики адресованы ему, болезненно передернулся всем телом и почему-то начал удирать вверх по разваливающемуся, оползающему склону. Семен Петрович опять крикнул: «Эй!..» — почти идеальный куб под его ногами повело в сторону, пенсионер нелепо взмахнул руками и упал на дно котловины, погребенный обрушившейся на него лавиной сталкивающихся призм, звенящих, словно гигантские хрустальные бокалы. К счастью, каждая глыба весила не больше картонной коробки из-под обуви, иначе Семен Петрович не пережил бы падения. Он даже не ушибся. Выбираясь из завала, Лисовской поискал глазами незнакомца. Тот лежал немного поодаль, слабо барахтаясь в аналогичной хрустальной гробнице. Семен Петрович нахмурился. Он перевернулся на бок — после паузы незнакомец сделал то же самое. Семен Петрович поднял руку — человек повторил этот жест. Семен Петрович щелкнул пальцами, тряхнул головой, заворочался — как бы после некоторых раздумий все его действия были повторены незнакомцем. Тогда Лисовской подслеповато сощурился и присмотрелся к беглецу внимательнее. Он узнал свои серые брюки, коричневый плащ и собственный коротко стриженный затылок. Сомнений не оставалось: перед ним было его, Семена Петровича, зеркальное отражение, какими-то неведомыми силами перевернутое на сто восемьдесят градусов и запаздывающее с ответным действием на две-три секунды.
Не без труда выбравшись на край ямы, Семен Петрович вяло помахал рукой одному из дальних холмов, после чего обреченно огляделся вокруг. Из бесчисленных низин множество невесть откуда взявшихся Семенов Петровичей, больших и маленьких, стоявших кто спиной, кто лицом, кто боком к оригиналу, трогательно приветствовали его точно таким же жестом.
Прошло около трех часов. Лисовской сидел в низине в окружении своих зеркальных двойников, уныло обхватив колени руками. Пять минут назад он прекратил бесплодные попытки выбраться из долины — сколько он ни брел по расползающимся под его ногами холмам, как ни пытался прибавить шагу, конца кристаллическому хаосу видно не было. Да и пейзаж ни капельки не изменился — ни через километр, ни через два. Все было абсолютно одинаковым: одинаковые неправильные пирамиды возвышались на равном удалении одна от другой, над головой нескончаемо тянулось одинаковое серое небо, одинаково переливался в глубине холмов жидкий мерцающий свет, так что Семену Петровичу стало казаться, что он ходит кругами. Ничего не менялось на этих мертвых…
(…ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ХИЩНИК размеренно пронзал мириады совмещенных пространств, за одну десятимиллионную долю абсолютной секунды преодолевая по оси совмещения 3,8 х 1048 килокубических парсеков и перемещаясь по шкале относительного времени на 4,6 х 1036 мегавеков в прошлое. Квазиплазменное ядро ХИЩНИКА, размазанное по нескольким миллиардам вселенных в шестнадцати измерениях, стремительно таяло, пожираемое неумолимыми процессами волнового распада. Это было бы еще полбеды, но ХИЩНИК все больше и больше растягивался по оси абсолютных пространственных координат: теперь он уже находился в 1,3 х 1074 мест одновременно. Все признаки указывали на то, что он испытывает зверский информационный голод. Непредвиденный флюктуационный всплеск согнал ЭНЕРГЕТИЧЕСКОГО ХИЩНИКА с привычной орбиты вокруг двойного звездного гиганта и повредил квазиплазменные контуры его оболочки, поставив под угрозу не только его дальнейший рост, но и само существование. Поддержать угасающую жизнедеятельность можно было лишь путем немедленного поглощения какой-либо малой энергетической системы с подходящими параметрами. ХИЩНИК миновал уже неисчислимое количество разнообразных миров, расположенных на оси совмещения, однако все они были пусты и безжизненны. Постепенно он начинал терять терпение. Пока повышенная нейтринная активность, вызванная флюктуацией, еще замедляла распад его тела, но волновые процессы понемногу набирали силу, расщепляя ХИЩНИКА на узконаправленные потоки лучистой энергии, мчащиеся со скоростью, в шесть с половиной раз превосходящей световую. Положение складывалось критическое.
Рис. А. Семякина
Внезапно что-то сместилось в относительном пространстве, и в одной из параллельных вселенных ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ХИЩНИК различил слабую электромагнитную пульсацию. Это был запах добычи, и ХИЩНИК встрепенулся. Торопливо перестроив свое сознание для внепространственного броска, он начал поэтапное перемещение в мир, где заманчиво и аппетитно пульсировали невидимые контуры ничем не защищенной малой энергетической системы…)
…просторах. Семен Петрович поднял голову. Прямо перед ним в сером пасмурном небе завис странный медузообразный объект гигантских размеров, напоминавший раскаленное до красноватого сияния облако светящегося газа. Облако медленно проворачивалось вокруг диагональной оси и колыхалось, все время меняя очертания. Прикрыв глаза ладонью от яркого света, начитанный Семен Петрович пришел к выводу, что оно состоит из какой-то энергетической субстанции или плазмы. Ослепительные лучи временами отрывались от поверхности светового облака и падали в кристаллическую долину, вызывая вулканические извержения сполохов, встававших над холмами неровными гребнями северного сияния. Покрутив головой, Семен Петрович сообразил, что облако, оказывается, простирается во все стороны до самого горизонта, но при этом одновременно остается в своих первоначальных границах. Как это так выходит, Семен Петрович понять не смог, хотя и пытался.
То расползаясь, то сжимаясь, облако висело над долиной подобно огненному шару ядерного взрыва и, по-видимому, изучало сидевшего у подножия холма человека. Семен Петрович встал на ноги, мужественно выпрямился и стал ждать, что произойдет дальше, поскольку ничего другого в данной ситуации он предпринять все равно не мог. Однако время шло, а неопознанный летающий объект, вопреки утверждениям авторитетов научной фантастики, в контакт с человеком вступать не собирался. Постепенно пенсионер начал терять надежду и в конце концов решил, что это облако не имеет никакого отношения к инопланетному разуму и является каким-то местным феноменом наподобие пирамидальных холмов и миллионов Семенов Петровичей. Он отвел взгляд, и…
(…ХИЩНИК неторопливо изучал параметры малой энергетической системы, размышляя, каким образом лучше поглотить ее, чтобы излишки энергии не рассеялись впустую, а отложились про запас в квазиплазменной оболочке. ХИЩНИК не был обжорой, он никогда не исчерпывал ресурсы подобных объектов до конца, а забирал только пятую часть с тем расчетом, чтобы со временем малая система могла регенерировать свое астральное тело, однако сейчас ему было не до правил приличия: он расползался в пространстве и исчезал прямо на глазах. Убедившись, что других источников пищи в этой вселенной нет, ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ХИЩНИК принял решение начать с соблазнительно мерцающих биотоков и протянул к малой системе наружные органы пищеварения…)
…в этот момент огненное облако пришло в движение. Его поверхность покрылась крупной рябью, и Семен Петрович в замешательстве увидел, как в его сторону стремительно движутся отделившиеся от облака огромные световые протуберанцы. Зрелище было жутковатым, и осторожный пенсионер боязливо попятился. Приблизившись на минимальное расстояние, потоки ослепительного плотного света обогнули человека по дуге и заключили его в пылающее кольцо диаметром метров в двадцать. Испугавшись по-настоящему, Семен Петрович отшатнулся, застрял ногой между призмами и упал навзничь. Что-то странное, происходило в его голове, как будто некий гигантский призрак аккуратно сдвинул ему крышку черепной коробки, вставил меж-, ду полушариями мозга соломинку для коктейля и начал не спеша потягивать через нее его мысли и чувства. Больно не было, но было настолько страшно и неприятно, что Семен Петрович схватился за голову руками. Он хотел крикнуть от ужаса, но внезапно с изумлением осознал, что не помнит, как это делается. Память, привычки, вкусы, рефлексы, навыки, чувство юмора — все это стремительно покидало Лисовского через проклятую соломинку, которой управляло пылающее в небе существо. Он уже не помнил ни названия города, в котором проживал три часа назад, ни фамилии своего лечащего врача, ни собственного отчества. В панике Семен Петрович с содроганием осознал, что через несколько минут подобной обработки от него останется только бездумная и бессловесная физическая оболочка. Собрав последние силы, он…
(…ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ХИЩНИК блаженствовал…) …рванулся, и на этот раз ему удалось…
(…второй флюктуационный всплеск был гораздо сильнее первого. В отчаянии ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ХИЩНИК попытался укрыться в кинематических контурах малой системы, которую с таким удовольствием употреблял мгновение назад, и ему это почти удалось, но неумолимый эффект Доплера вытащил его оттуда за хвост, заставив изблевать только что изъятую драгоценную информацию. В результате ХИЩНИКА отшвырнуло на противоположный край относительной оси пространственных координат, развернув его по темпоральной шкале так, что время для него потекло вспять. Третье измерение вышло из шестого и минуя астрономический ряд совмещенных пространств, устремилось к состоянию равновесия…)
…немного привстать. Кряхтя, пачкая локти и колени влажной глиной, Семен Петрович поднялся с земли. Беспечные воробьи щебетали над его головой. От пруда тянуло влагой и преющими водорослями. Похоже, это снова был Царицынский парк, хотя вот так сразу поручиться за это Лисовской не рискнул бы.
Поразмышляв, Сергей Петрович отряхнулся, подобрал валявшегося под скамейкой Лема и медленно побрел домой. Дома он напился крепкого чаю с черничным вареньем и лег в постель, чувствуя себя совершенно больным и разбитым. Однако к утру организм пенсионера настолько отдохнул, и окреп, что Семен Петрович сумел вспомнить почти все, что считал безнадежно уничтоженным проклятым энергетическим вампиром. В конечном счете, не получив никаких расстройств физиологического характера, Семен Петрович даже остался доволен неожиданным приключением. Теперь у него появилось новое забавное хобби увидев на улице пьяного дебошира или группу хамоватых подростков, он останавливается и, прикрыв глаза от удовольствия, начинает лакомиться через невидимую соломинку их избыточной энергией, после чего обессиленные хулиганы, удивляясь неожиданному упадку сил, разбредаются по домам. Разумеется, Семен Петрович лишнего себе не позволяет и забирает только пятую часть энергии, чтобы случайно не повредить интеллектуальному здоровью пациентов.
Семен Петрович никому не рассказал о своем странном приключении, чтобы не прослыть сумасшедшим. Перелистав гору специальной литературы, он так и не сумел обнаружить ни сведений о мире, в котором побывал, ни намеков на физические процессы, отправившие его туда. До сих пор он теряется в догадках, где был в то замечательное летнее утро и что там видел.
СЕРДЦЕБЫК
Прошу вас, благородные мидяне, расчехлите ваши бинокли: вот оно, мчится прямо на нас по оранжевым холмам пустынной долины, которую в древних манускриптах называют Армагеддоном, из его раскаленных ноздрей с шипением выплескивается жидкое олово, вздыбленный стальной загривок ощетинен тремя миллионами обоюдоострых бритвенных лезвий, в расширенных блестящих зрачках мерцает фиолетовое бешенство, вращающиеся кривые рога со свистом рассекают воздух, из-под ребристых подошв армейских ботинок разлетаются осколки раздавленных камней — вот оно, необъяснимое явление природы, изобретатель бесплодных желаний, тысячеликий кумир безумцев, великий Минотавр По Почте! Вот оно, самое омерзительное и ужасное чудовище, какое только в силах вообразить себе беспомощный человеческий разум! Вот оно, самое грандиозное событие нашей эпохи, подобного которому больше не способна породить эта ограниченная вселенная! Разъяренный сердцебык — подобное зрелище стоит нескольких лет нашей жалкой, никчемной жизни. Маэстро изначально динамичен, он внебрачное дитя энтропии, он демон космических аномалий, он не переставая бурлит в котлах двойных звездных систем, он выбрасывает в пространство свои бесчисленные протуберанцы, он свирепствует и кидает клич, он сокрушает шипастыми копытами необитаемые ледяные миры, оглушительно трубя при этом победную песнь невидимой линии оптического спектрального фокуса. Сейчас он собьет нас с ног, разорвет на куски и втопчет в жидкую грязь, но пока у нас еще есть девятнадцать секунд, чтобы как следует рассмотреть его.
С первого взгляда отчетливо видно, что разъяренный сердцебык в прыжке подобен отточенному лезвию ятагана либо пылающей янтарным серебром колеснице, летящей по небу. Его восьмиугольный силуэт обрамлен пульсирующей аурой непрерывного ликования. На лбу у сердцебыка находятся двадцать четыре синие косички, закрученные в поперечную красную полоску, — это символы его любимых футбольных клубов. Издалека хорошо слышно, как у него в груди ритмично бьется и пульсирует горячий ртутный термометр. В его многочисленных боковых глазницах бессмысленно сверкают плоские циферблаты часов, идущих назад. О сердцебык! Древние легенды утверждают, что раньше, еще до Начала Времен, этих тварей было гораздо больше — восемь. Они населяли Землю, любили друг друга, сталкивались в кровопролитных братоубийственных войнах, выращивали рис, топили корабли, строили атомные электростанции, устраивали ураганы, писали пьесы и никогда не фотографировались на позитивную цветную мелкозернистую пленку — это противоречило их религии. Однако Времена начались, и огненное племя серьезно поредело. Сердцебык, который раньше бороздил собой просторы Северного Ледовитого океана и ударом магнитного кулака шутя разбивал резиновые глыбы айсбергов, стал полуостровом Лабрадор; обитатель Патагонии однажды уснул с ячменным зерном во рту, а когда проснулся через восемнадцать тысяч лет, то уже давным-давно был старым высохшим пером, вложенным в пожелтевшую пергаментную книгу; африканец запил, отпустил длинную гриву, начал принимать ЛСД, слушать ранний «Пинк Флойд» и думать о снеге, а потом примкнул к пацифистам и маршем мира ушел с ними куда-то на Ближний Восток, где его следы благополучно и потерялись; тибетский сердцебык, любивший посещать на досуге Шамбалу и прыгать с вершины священной зороастрийской горы Джомолунгма, сломал себе копыто, очень расстроился и, чтобы немного успокоить расшатанные нервы, временно прикинулся скульптурной композицией «Лаокоон и С° борются со змеями», которая ныне экспонируется в Лувре; сердцебык, имевший охотничьи угодья под Калугой, пошел однажды погулять перед завтраком, поскользнулся, неосторожно упал в озоновую дыру, и больше его никто никогда не видел. Теперь вы понимаете, что данный экземпляр уникален, он абсолютен, поскольку это — последний сердцебык на нашей грешной планете. Уверяю вас, другого, подобного ему, нет и уже никогда не будет. Впрочем, если уж откровенно, то никогда и не было.
Но продолжим наблюдение за этим невероятным природным явлением. Если присмотреться внимательнее, можно сделать вывод, что оно не зверь, но и не человек, и даже не совсем человекозверь, и совсем даже не зверочеловек. Гораздо логичнее классифицировать его как факел квазиядерной битвы или тень бульдозера, беснующегося на дымящихся развалинах Помпей. Возможно, мы сравнили бы его с раскаленными плазменными языками, вырывающимися из сердца только что вспыхнувшей сверхновой звезды, если бы имели такую возможность, однако, как вы уже, наверное, поняли, такой возможности мы не имеем, ибо сердцебык не сравним ни с чем. Он — вопль первобытного экстаза, он — бокал освежающей искрящейся энергии, он — карманный властелин мира! Вот сейчас у нас есть редкая возможность понаблюдать за тем, как маэстро разрушает многоэтажный жилой дом. Он делает это настолько непринужденно и с таким размахом, что невольно закрадывается в душу сомнение: да полно, затрачивает ли мэтр хотя бы мизерные физические усилия для такого масштабного гала-представления? Не осуществляется ли оно само по себе, поддерживаемое и направляемое одним лишь магическим волеизъявлением великого гуру? Пожалуйста, пригнитесь, уважаемые мидяне, чтобы в вас не попали разлетевшиеся во все стороны куски железобетона. Теперь можете спрятать свои бинокли — сердцебык уже рядом с нами. Он трясет каменной головой и обдает нас жаром своих пылающих легких, в которых день и ночь тлеет жидкая сера, он роет землю десятками своих бронзовых клювов, он перебирает телескопическими ногами, он отрывает руки неосторожным кинооператорам, оказавшимся поблизости, — он явно выбирает, с кого из нас начать свою кровавую жатву. И вот благородное племя мидян обращается в бегство, мы бежим, однако это всего лишь бегство от самих себя, поскольку убежать от разъяренного сердцебыка не удавалось еще никому. Так давайте же сейчас, за несколько мгновений до того, как он настигнет нас и превратит в горсть беспорядочно кружащих в пустоте молекул, вознесем сугубую хвалу этому десятиклятому владыке всепоглощающего сомнамбулизма, этому триумфатору неизлечимых страстей, этому смиренному служителю безрассудного бешенства, этому люциферу из нервно-паралитического баллончика, этому барбитура…