Теперь по коридору бежали уже двое. Ворвавшись в палату, врач подскочил к аппаратуре, стоявшей рядом с единственной в этом помещении койкой. Не обнаружив в показаниях никаких изменений, он взглянул на больного, схватил его запястье, но, покачав головой, тут же отпустил. Рука тихо ударилась о край койки.
— Ошиблись, сестричка. Пять лег в коме — вряд ли он когда-нибудь откроет глаза…
— А что с ним, доктор?
— Вы слышали когда-нибудь о «цветущей кобре»? Когда мы еще ничего не знали о ее ядовитых свойствах, проклятый цветок погубил не один десяток людей. Этот человек одним из первых столкнулся с растением — и единственный остался в живых. — Помолчав, доктор добавил: — Наполовину. Так что, скорее всего, вам лишь померещилось.
Врач ушел. Медсестра, ссутулившись, стояла в углу. Губы ее тихо шевелились:
— Нет, я не ошиблась. Ты смотрел на меня, я видела…
Подошла, поправила свисающую руку больного. Отбросила со лба челку. Долго глядела на веки его глаз, ожидая, что вот-вот они дрогнут… Чуда не произошло. Пока не произошло.
Под изумрудным небом, у входа в большую темную пещеру, на голом черепе какой-то огромной рогатой твари сидит человек. Не смотрите на его лицо. Я же вам говорил, это неприятное зрелище.
Прикуриваю сигарету. Спичка рисует в воздухе сверкающую дугу и, соприкоснувшись с песком, гаснет. Медленно выдыхаю дым. Тихим призраком он стремится вверх, к небу. Откуда-то подкрадывается огромный, исхудалый пес. Присаживается рядом и глядит мне в глаза. Тушу сигарету о подошву ботинка. Поднимаю с песка гитару, нежно касаюсь струн. Пес прислушивается, бросает свою охоту на блох и, кажется, ожидает продолжения. Пальцы танцуют на струнах, в ночи звучит тихая и грустная мелодия, которую я любил играть тебе, Дика. Внезапно вступает пес — он воет, словно оплакивая кого-то. Наша боль так похожа… Если кто-нибудь услышал в ночи наш дуэт, по спине его, без сомнения, побежали мурашки, и, если путь его лежал в нашу сторону, он свернул с пути…
Шагаю в темноту пещеры, перекинув гитару за плечо. Пес преданно следует за мной, хоть я и пытался его прогнать. Стоило только углубиться в пещеру на несколько шагов — и слабый свет ночного неба уже не освещает нашего пути. Темно, хоть глаз выколи. Но я, словно кошка, прекрасно вижу в темноте. За моей спиной тускло светятся два рубиновых огонька — глаза пса. Еще раз пытаюсь его прогнать, но тщетно — он неотступно следует за мной. Ну и ладно. Пусть пеняет на себя…
Пещера резко уходит вниз. Вынуждает ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не покатиться в пропасть. Еще через сотню шагов спуск делается таким крутым, что я уже не иду, а карабкаюсь. Пес, не в силах преодолеть спуска, жалобно воет. Сам не зная почему, возвращаюсь к нему, ремнем привязываю к своей спине, и опять — вниз. Теперь уже, словно альпинист, зависнув на руках над пропастью, ногами ищу опору. Пес спокоен, не дергается. Умная собачка, только чертовски тяжелая. Откуда в исхудавшем теле столько веса? Достигнув более широкого выступа, останавливаюсь передохнуть. Руки, когда прикуриваю, дрожат.
На выступе отдыхаю минут двадцать — тридцать, потом опять — вниз. Спуск и дальше крутой; стараюсь не глядеть в бездну, чтобы не закружилась голова. Левая рука соскальзывает. Минуту качаюсь над пропастью, удерживая весь вес своего (и не только) тела на одной руке. Наконец ноги находят опору. Прильнув к стене, восстанавливаю сбившееся дыхание. В глубине души последними словами кляну себя за то, что прихватил с собой пса. Как-никак лишний вес. Но развязать ремень и сбросить животное вниз — просто не могу.
Кое-как добираюсь до того места, где проклятый обрыв наконец переходит в более пологий склон. Дальше — тоже не цветочки, но хотя бы не надо разыгрывать из себя альпиниста. Отвязываю пса — здесь он хоть с трудом, но сможет передвигаться самостоятельно. Дружно, нога в ногу (вернее, нога в лапу), отправляемся дальше. Откуда-то возникает красноватое свечение. Пока еще слишком слабое, чтобы осветить путь, но это уже не былая непроглядная тьма. Чем глубже спускаемся — тем светлее. Теперь вижу, что свет идет из сотен трещин в скалах, в которых бурлит что-то похожее на раскаленную лаву. Взгляд выхватывает из сумрака тень реки, текущей под сводами пещеры. Дальний берег скрыт туманом, а на ближнем я вижу постройку из бревен. Еще несколько минут, и мы будем возле домика, чьи окна слабо мерцают в вечных сумерках этого места.
До домика остается не более сотни шагов, когда на меня наваливается необъяснимая слабость. Ноги подгибаются, и я падаю на голые камни. Не могу шевельнуть даже пальцем — все тело сковано таинственной силой. Откуда-то издалека доносится лай собаки. Я чувствую, как, вцепившись зубами в рукав моей джинсовой рубашки, пес пытается тащить меня, но сил для этого ему не хватает.
Со стороны реки волной накатывается туман. Из него вдруг прорастают две костистые руки, прижимающие меня к земле. Прямо перед моими глазами туман преобразуется в женское лицо. Черты лица до боли напоминает мою Эвридику, но его обрамляют растрепанные черные пряди волос, а глаза сверкают зеленью. Нет, это не Дика. Словно в немом кино, губы женщины шевелятся, но я не слышу звука. Потом что-то горячее и влажное касается моего лица. До меня не сразу доходит, что это пес лизнул в щеку.
Туман исчезает, странное женское лицо растворяется будто сон. Я уже могу шевельнуться, но слабость еще не исчезла. Осторожно сажусь. Пес сидит рядом и глядит на меня. Протягиваю руку и глажу его по голове.
Приближаюсь к домику. Ноздри ловят запах жареного мяса. Только сейчас я понимаю, насколько проголодался. Ускоряю шаг. Пес, без слов догадавшись, что у меня на уме, бежит уже впереди меня. Возле двери отряхиваю одежду от комков земли и, приказав псу ждать, захожу внутрь.
Внутри домика — пара столов, а в дальнем углу окутанный дымом мужчина жарит шашлык. Когда он оборачивается, первое, что бросается в глаза, — это его нос. Хороший такой нос. Крупнейший экземпляр из когда-либо виденных мною. Судя по носу, мужчина — настоящий Сирано. Смуглый, он чертовски похож на армянина, а глаза просто лучатся хорошим настроением.
— Не желаешь шашлычка, дорогой гость?
— Не прочь бы, хозяин, да заплатить нечем.
— Называй меня Радамантом — такое имя дал мне отец. Умирая, он не бог весть что мне оставил — имя и эту забегаловку, самую бездоходную на свете. Те, кто путешествуют мимо, никогда не заглядывают сюда, чтобы отобедать. Ты — первый мой клиент, так что ешь сколько душе угодно, а рассчитаться… Вижу, при тебе гитара. Насытившись, сыграешь для души — и будем в расчете.
— Спасибо тебе, Радамант. Тогда приготовь шашлычок для меня и какой-нибудь кусок мяса для пса, который ожидает меня за дверью.
Радамант ставит на стол передо мной тарелку с дымящимися кусочками мяса. Не мешкая приступаю к трапезе.
— Насчет пса не беспокойся, я его покормлю. — Радамант пропадает за внутренними дверями. Через минуту появляется вновь, неся явно не пустую миску. Выходя во двор, он не закрывает двери, и я слышу, как он говорит псу:
— Ешь, хвостатый. Больно ты худой… Видать, не сладко приходилось? Постой, постой, что-то ты мне знаком… Орт? Изменился, песья морда. Как же это тебя угораздило? Не говоришь? Ну и ладно, не обижайся, врагом тебе я никогда не был.
Радамант возвращается как раз в тот момент, когда я, насытившись, отодвигаю от себя пустую тарелку. Теперь он более серьезен, задумчив.
— Ну что, гость дорогой, сыграешь?
Я беру гитару. Задумываюсь: «Что же сыграть?» Затем пальцы начинают плясать по струнам. Я пою старую испанскую песню, ритм которой зажигает кровь так, как это делает старое, выдержанное испанское вино. Второй припев Радамант поет со мной вместе. Задумчивости его как не бывало. Когда песня смолкает, Радамант просит:
— Сыграй еще что-нибудь, если не устал.
И я играю мелодию, которую когда-то Пан насвистывал своим сатирам. Лицо Радаманта оживает, словно он услышал что-то очень знакомое и приятное сердцу.
— Спасибо тебе, человек, — говорит он мне.
Поднимается и опять пропадает за внутренней дверью. Появляется уже с тяжелой металической тростью.
— Путь на том берегу реки труден, — говорит он. — Возьми эту трость, не помешает.
— Спасибо, Радамант.
Рис. А. Дербилова
Моментальный снимок: у берега реки — лодка с лодочником, на берегу — человек с гитарой и пес.
Река: широкие и стремительные воды Стикса, бегущие под высоким сводом пещеры, омывая негостеприимные берега.
Лодочник: старик в лохмотьях, с виду — такой слабый, что диву даешься, как ему хватает сил работать тяжелыми веслами.
Человек: высокий, темноволосый, за спиной — гитара. Лицо… Я вам уже говорил.
Пес: шерсть светлая, сам большущий, неизвестной масти. Морда скалится добродушно.
P. S. Если посмотреть на снимок под другим углом, можно заметить еще кое-что: у пса две головы. Та, что слева, отнюдь не добродушна.
Старик глядит придирчиво, одной рукой почесывая волосатую грудь. Вторая ладонь выставлена вперед.
— Странный ты какой-то… Ни живой, ни мертвый. Не пойму… На лодке я переправляю только мертвых. По-настоящему мертвых, понимаешь? Ломать это правило я не намерен.
Пытаюсь превратить его в пламенный столб, но контуры лодочника лишь на мгновение становятся текучими, и опять он стоит передо мной словно нерушимая стена. Тут в разговор вступает пес. Он громко лает. Старик долго, прищурившись смотрит на него.
— Это ты, Орт? Ты же знаешь, это не по правилам. Но раз уж он с тобой…
Орт — судя по всему, именно так зовут пса — гавкает снова.
— Ну, раз так… Залезайте в лодку.
Гребет старик вяло, никуда не торопясь. Меня почти убаюкивает шелест воды. Ему вторят тихие, еле слышные вздохи, доносящиеся с дальнего берега. Все эти звуки сливаются в странную усыпляющую мелодию, наполненную тихой болью, неземной грустью и покоем. Орт начинает тихо поскуливать, словно подпевая песне, носящейся в воздухе. Кладу руку ему на спину и чувствую: все мускулы собаки напряжены. Орт в любую секунду готов ринуться в атаку. Странно. У меня нет предчувствия угрозы. Напротив, я очень спокоен.