– А что? – осторожно спросил я.
– Да ничего особенного. То есть… она написала… вот, гляди: «Открыла свой пустой холодильник и вспомнила про вчерашнюю индейку. Кажется, в жизни не ела ничего вкуснее».
– Ты что-нибудь ответил?
– Да.
– Не скажешь, что именно?
– Нет. Все равно она больше не отвечала. Я ей сегодня позвонил, она была вне зоны доступа.
– Знаю.
– Тоже звонил? – Он вскинул голову.
– Да. Знаешь, я думал, надо встретиться с ней безо всех, а то здесь не получилось с ней поговорить. Все-таки, черт, Воронцов, мы вели себя, как придурки. Лера и Дроздова – это еще куда ни шло, но Ясна… – У меня бешено забилось сердце, его стук мешал мне произносить вслух то, что я подразумевал. – Надо хоть извиниться.
– Так ничего ж не было, – сказал Петя самому себе в оправдание.
– Для нас – не было. Для нее – было больше, чем она могла представить, я уверен.
Мы долго молчали. Я открыл створку серванта и стал расставлять по местам хрупкие фарфоровые чашки.
– Слушай, двух не хватает. – Я ожидал, что Петя выскажется в адрес тех, кто разбил часть бабулиного сервиза. Он подошел ко мне, достаточно равнодушно взглянул на два пустых блюдца и сказал:
– Надо, значит, с ней встретиться. А где?
Холодало с каждым днем. Я не представлял, куда можно нам пригласить Ясну для нормальной беседы. Разве что в какую-то кафешку. Я знал несколько, но раньше ходил туда с Иришкой, поэтому не хотел о них даже думать. Мы так и не решили, куда пойти, почему-то никто из нас так ничего и не придумал. В конце концов, так и не дозвонившись до Ярославны, я отправил ей СМС с предложением встречи. Я написал, что, если у нее найдется время для разговора с нами, пусть напишет, где и когда сможет увидеться.
К вечеру следующего дня мне пришел ответ: «Завтра в четыре часа. Кафе “Люди как люди”». И все, ни привет, ни пока.
– Где это? – спросил Петя.
– Сейчас посмотрим. – Я включил компьютер и открыл карту. – Метро «Китай-город». Слушай, а не то ли это место, где мы с Лерой встречались?
– Нет, название другое.
– В общем, идти тут недалеко. Оно совсем рядом с метро.
– Ладно, увидимся там.
– Там? – переспросил я, подумав, что легче было бы нам двоим пересечься в метро, но Петя не ответил и повесил трубку.
Я вообще-то обещал поехать с семьей к дяде Мише, но от встречи с Ярославной отказаться не смог. С утра я снова волновался. Не стоит мне заявляться в это кафе, все равно ей нравится Петя, а не я. Ну да, точно. Она меня даже не заметила сразу, когда вошла в комнату на дне рождения у Пети. Правда, я тут же вспомнил, как нежно она меня поцеловала тогда, в темноте, сидя на просторах фламандской деревушки. Подумаешь, что просто из страха.
Из дома я вышел зачем-то рано и с замиранием сердца пронесся мимо первого цветочного киоска. Могла ли такая девушка, как Ясна, обрадоваться цветам? Даже если и нет, они всегда действовали безотказно в качестве знака примирения. Но я отправился дальше. У входа в метро были еще два ларька с цветами. Они привлекали желтоватым светом витрин и уютным теплом помещения. Но я снова прошел мимо. На станции «Китай-город» я испытал легкую ненависть к самому себе: забыл кинуть денег на телефон, и интернет на нем отрубился, а где именно находилось это кафе, я, естественно, не запомнил. Я вышел наобум, едва вспомнив улицу: все эти Варварки и Солянки казались мне разными названиями одного и того же места. На часах была половина четвертого.
– Сынок, возьми розы, – предложила мне добрая на вид бабуля с пронырливым расчетливым взглядом.
– Нет, спасибо, – отмахнулся я.
Надо было купить цветы. Очень хотелось купить Ясне цветы.
Но не розы же?
Мне цветы никогда не нравились, но я дарил их Иришке, потому что… потому что мне казалось… Интересно, что мне казалось? По-моему, я их дарил просто потому, что так было нужно. Она это просто обожала. Делала тысячу селфи с букетами и вываливала все в «Фейсбук». Мол, смотрите, какой у меня мужик, – заваливает цветами свою принцессу.
Буэ.
Но сегодня в цветах появился какой-то смысл. У них было какое-то тайное предназначение.
Я заметил маленький цветочный магазин на другой стороне дороги. Времени было полно, и я пошел туда. Единственное, что меня пока останавливало, – это необходимость дарить что-то Ясне при Пете… Мне это дело казалось чем-то личным, даже интимным… Я испытывал невыносимое смущение, едва представлял, что появился свидетель… Мне сразу хотелось провалиться сквозь землю. И все это показалось такой чудовищной романтикой, что я едва не вышел из магазина, сразу после того как зашел. Остановился только потому, что меня окликнула продавщица:
– Я могу вам чем-то помочь?
Я обернулся, уперся в нее взглядом и опять открыл рот, не издав никакого звука, – со мной иногда такое случается, вы уже знаете.
– У нас есть совсем недорогие букеты.
– Цена не важна, – сказал я и замялся.
– А для кого цветы? – Продавщица соскочила со своего табурета и живо подбежала к длинным белым вазам, из которых выглядывали разноперые цветочные головки.
– Для… одной знакомой. – Идеальный ответ трусливого ничтожества!
– Возьмите розы! Они свежие.
– Нет, только не розы, лилии тоже не надо.
Всем готовым букетам было отказано. Гвоздики и герберы также остались в магазине. В конце концов, поглядев с полминуты на маленькие орхидеи, я отвернулся и от них. Я купил синих ирисов, отказался от упаковки, похожей на бальное платье эпохи рококо, и вернулся к метро ждать Петю. Я уже придумал, что скажу ему, будто это от нас двоих.
Пошел снег. Мимо сновали люди, кто в дорогих шубах и шапках из меха, кто в одежде попроще, – но все неизменно черные. Даже если цвет их курток варьировался от темно-синего до темно-коричневого, все равно они превращались в однообразную черную массу под падающим рыхлым снегом. Усиливался ветер, но я не чувствовал холода. Я закрыл глаза и впал в состояние, близкое к медитации, я ощущал ветер под одеждой, мне казалось, будто он проходит сквозь меня.
Однако очень тяжело медитировать возле входа в метро. Скоро я услышал где-то справа истеричные женские вопли и грубый мужской голос, выкрикивающий отборные ругательства. Я открыл глаза: передо мной все так же чинно и величаво возвышались каменные Кирилл и Мефодий, а возле ближайшей красно-бурой церкви причитала старушка. Она продавала что-то, лежавшее перед ней в глубокой коробке, а рядом криволицый поп орал на нее что было мочи. Мне стало смешно и противно одновременно. Я шагнул было к ним, но тут услышал сигнал своего телефона. Это было сообщение от Воронцова: «Я опоздаю».
На часах было ровно четыре, и я заторопился вдоль по улице в поисках кафе. Я искал его долго, хотя оно находилось всего метрах в тридцати от той красной церкви: я несколько раз прошел прямо под его вывеской, но не заметил входной двери. Наконец войдя внутрь, я уперся во что-то огромное и бурое. Это нечто было похоже на лохматого медведя, и я непроизвольно дернулся, но тут же разглядел, что всего-навсего врезался в вешалку с верхней одеждой. За ней начиналась большая барная стойка, на стене висела графитная доска, где мелом было написано множество названий, – я не стал их читать и огляделся. Слева от меня и от входа расположилось несколько темных столиков, из глубины зала на меня кто-то смотрел. Я поднял глаза на парня, который, вместо того чтобы сидеть, стоял, и, только различив рядом с ним бесформенный ком из пуховиков и шуб, я догадался, что смотрю на самого себя, на свое отражение в зеркале. Когда глаза привыкли к тому, что кафе оказалось в два раза короче, чем показалось вначале, я обратил внимание на остальных посетителей. У окна двое мужчин обедали (или ужинали?) густым супом, остальные столики пустовали, и только возле огромного, во всю стену, зеркала застыла над книгой одинокая девушка с тяжелыми кудрями.
Ни Ясны, ни Пети не было. Я покрутился на месте, потом снял куртку, накинул ее на медведя и присел за один из пустующих столов. И тут же услышал смех за спиной:
– Может, ты все-таки сядешь ко мне?
Кстати, я еще вам не сказал, – это было крутое кафе! Тесное, маленькое. В нем пахло горячим шоколадом и ягодными коктейлями, старой кирпичной кладкой и многозначительными фразочками.
Я обернулся. На меня с улыбкой смотрела кудрявая незнакомка. Ее ярко-красные губы подрагивали, и наконец она расхохоталась.
– Ясна? – спросил я.
– Только не говори, что ты меня не узнал!
– Ясна, это ты? – Я тут же пересел за ее стол и удостоверился, что глаза у нее разного цвета. – Я правда тебя не узнал!
Она уставилась на цветы у меня в руке. Я протянул их ей молча.
– Спасибо.
– Они немного мятые… – выдавил я. – Кажется, я случайно ударил ими медведя.
– Какого медведя?
– Вон того, на входе.
– Вешалку?
– Ну да, я когда вошел, подумал, что это медведь… Иногда у меня воображение… странно работает.
Я не смог договорить, потому что Ясна рассмеялась. Она трясла головой, и ее крупные кудри пружинили, перескакивая через остренькие плечи, обтянутые черной тканью. Я испытал прилив радости, будто кто-то плеснул мне за шиворот теплой липкой краски: давно никто так не смеялся над моими шутками.
В тот момент пришел Петя: я увидел в отражении сначала его красный пуховик, затем бледное лицо с пунцовыми от мороза щеками, а потом такой же пунцовый букет тюльпанов. Я лучше не буду рассказывать, с какой скоростью покинуло меня щекочущее чувство, вызванное смехом Ясны, и вместо него зародилось странное подозрение в абсурдности происходящего.
Опишу немного Воронцова, тем более что раньше я этого не сделал, а теперь, кажется, самое время. В его внешности было что-то неуловимо-нервное. Он не был ни основательным, ни надежным, но вызывал доверие, хотя я все время подсознательно ждал от него какого-то срыва.
Он увидел ирисы, которые приветливая официантка поставила в вазу на нашем столе, и я весь внутренне напрягся: какой реакции от него ожидать? Непонятно.