— Да. Что-то типа того. Но все это вовсе не обязательно должно поместиться в один рассказ.
— В таком случае это, наверное, правда: предсказания — это предугаданные людьми истории, а не события. Они рассказывают трагические истории о вещах, которые, кажется, обречены на трагедию. А потом, когда эти истории сравнивают между собой, «вымышленная» история и «правдивая» история оказываются почти одинаковыми просто потому, что обе они — истории.
— Я готов поспорить, что почти во всех историях о кораблях обязательно фигурирует какая-нибудь морская катастрофа, так же как во всех историях о животных этим самым животным непременно угрожает опасность. Равновесие в повествовании непременно должно нарушиться. Всякая история подразумевает переход из одного состояния в другое, чаще всего из счастливого в печальное или из печального в счастливое. Но встречаются и другие: из живого в мертвое, из сломанного в исправленное, из запутанного в понятное, из разделенного в соединенное — как угодно.
— И всякий корабль — это лишь ожидание кораблекрушения.
— Да. Ведь в итоге любой корабль все равно будет разрушен, пусть даже намеренно, уже под конец своей жизни, принесшей людям много пользы. Но причина трагедии является большой загадкой из-за того, что предсказать трагедию вообще-то нельзя. В любой трагедии всегда есть такой момент, когда катастрофы можно избежать, и очень интересно наблюдать за героем или героиней и размышлять о том, почему же они не выбрали тот путь, который не привел бы к трагедии. Тут нет простой формулы. А еще люди могут подумать, что непотопляемый корабль пойдет ко дну, потому что это хорошая повествовательная формула, но ведь многие плавают на непотопляемых кораблях, и ничего. Люди верят не только в формулы, у них есть и другие ориентиры.
У Роуэна снова сделался такой вид, будто он мог вот-вот заплакать, но, возможно, все дело было в туче, закрывшей тусклое солнце.
— Выходит, предсказания существуют, но в то же время их нет?
— Возможно. Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но однажды я читала одно исследование об авариях на железных дорогах. Оказалось, что в поездах, которые терпят крушение, пассажиров всегда меньше, чем в остальных. Автор выдвинул предположение, что люди «предчувствуют» надвигающуюся катастрофу. Кстати, в наиболее пострадавших вагонах народу опять же меньше, чем в других, — очевидно, по той же причине. Но кто знает, каким образом проводилось это исследование. В конце концов оно ведь тоже — всего-навсего очередная история.
— Надо бы его поискать, — заинтересовался Роуэн. — Где ты это прочла?
— В какой-то глупой книге про экстрасенсорику из семидесятых, — ответила я. — Вряд ли ее можно считать надежным источником.
— Как жалко. Может, все-таки вспомнишь название?
— Боюсь, что нет. Но я могу поискать.
Я доела мандарин и бросила кожуру в реку.
— Я пришлю тебе название по электронной почте.
— Не надо, не утруждай себя, — быстро ответил он. — Скажешь в следующий раз, когда мы увидимся. В следующий раз, когда попадем вместе в кораблекрушение.
Я пожала плечами.
— Ладно.
— Я рассказывал тебе о спиритуалисте, который находился на борту «Титаника»? — спросил Роуэн.
Я отрицательно мотнула головой, и он продолжил:
— У. Т. Стид. Он вроде как рисовал океанские лайнеры и свою собственную смерть в морских волнах за несколько лет до катастрофы. И еще писал о кораблекрушениях. Говорят, он помог женщинам и детям занять места в шлюпках, а потом пошел в курильный зал первого класса и уселся там читать книгу в ожидании гибели корабля. Правда, я понятия не имею, как кто-нибудь мог об этом узнать. И еще очень интересно, что за книгу он читал.
Паром слегка накренился, и кто-то произнес: «О господи». Роуэн соскочил с ограждения, поддавшись движению судна. Если бы оно накренилось в другую сторону, он наверняка свалился бы в реку. Я хотела взять его за руку, но не стала.
— Думаешь, люди, оставшиеся на «Титанике», беседовали о других великих кораблекрушениях и теории катастрофы, ожидая, пока он уйдет под воду? — спросила я.
Роуэн рассмеялся.
— Да, мы с тобой храбрецы!
Тут паром дернулся, раздался рев двигателя, и один из работников судна прошел мимо со словами: «Граждане, все в порядке». После этого все разошлись по машинам, и на палубе остались только мы с Роуэном. Я чуть не рассказала ему о своем корабле в бутылке, и мне даже захотелось как-нибудь на днях взять корабль с собой — показать ему. Но я сомневалась, что смогу нормально объяснить, в чем тут дело: нам оставалось всего несколько секунд, чтобы дойти до машин. Вместо этого, в то самое мгновение, когда Роуэн уже садился за руль, я вдруг, слегка задыхаясь, выпалила, а не хочет ли он как-нибудь на днях снова со мной пообедать. Он обернулся и поднял глаза от телефона, который держал в руке.
— Думаю, сейчас для этого не самый подходящий момент, — сказал он, стараясь не встретиться со мной взглядом. — Извини.
На этот день у меня был длинный список дел, среди которых значилось «начать писать новый план романа», но я несколько часов ни на чем не могла сосредоточиться. Я достала блокнот и, как, видимо, и полагалось человеку, собравшемуся придумать себя заново, калякала в нем как безумная: со стороны можно было подумать, будто мне дали ужасное задание по «автоматическому письму». В конце концов я настрочила целую кучу страниц. Главная Героиня чувствует себя отвергнутой Любовным Интересом. Требуется передать это ощущение реальной, осязаемой БОЛИ. Показать через действия? Через какие? Не может же она сидеть в библиотеке и целый день плакать. К тому же в том, что он отверг ее, есть определенная надежда, ведь он явно испытывает к ней какие-то чувства. В противном случае в приглашении на обед не было бы ничего предосудительного. Как же она должна на это отреагировать? Возможно, она просто сидит и пишет в своем блокноте. (Ха-ха! Как бы этот мой новый план романа не превратился в метаметапрозу!) Главная Героиня составляет длинный список причин, по которым он не подходит на роль ее Любовного Интереса, включая его возраст, угрюмость, а также то обстоятельство, что у него есть другая женщина. Героиня не может поверить в то, что она им отвергнута. Как он мог так запросто ей отказать? Когда еще ему представится такой шанс? Возможно, у него толпы поклонниц. А может, он не готов расстаться со своей сегодняшней спутницей, несмотря на то что явно ее не любит. Или же он порвет с ней и превратится в человека, который ходит на загородные прогулки с принарядившимися седовласыми вдовами, дающими объявления в раздел знакомств для одиноких людей. И все потому, что главная героиня СЛИШКОМ МОЛОДА. Но необходимо также передать ощущение этой связи между ними, которая существует, несмотря на разницу в возрасте. То, что он делает с ней одними глазами, и прочие возможности его тела, которое… На этом месте я перестала писать. У меня так и стояли перед глазами его черные волосы, сильные предплечья и потрепанные старые джинсы. Возможно, я не буду включать в роман описание его внешности. Наверное, о таком вообще нельзя писать в блокноте, особенно если живешь с мужчиной, который может в любой момент это прочитать.
Перед обедом я проверила свой электронный ящик «Орб букс», но от Ви, как обычно, ничего не пришло. Может, она написала мне на другой адрес, а может, и нет. Так или иначе, писем в рабочем ящике хватало. На последнем заседании редколлегии мы дружно пытались грубо набросать образ Зеба Росса, чтобы понять, каким образом лучше представить его в Сети. Клавдия наконец составила его краткую биографию и теперь напоминала мне в письме, что мы решили сделать Зеба таинственным затворником, который может появляться в интернете, но никогда — на страницах журналов или в обществе. Из его невнятного профиля, размещенного на разных интернет-сайтах, станет известно, что у него темные волосы, синие глаза, среднее телосложение и носит он преимущественно джинсы и футболки. Он учился в школе для мальчиков в Ноттингеме, в детстве был нелюдим и увлекался естественными науками и литературой. Его бездельники-родители жили в пригороде и хотели, чтобы Зеб занялся финансами или страхованием, но у него были идеи получше. Проработав некоторое время в книжном магазине, он решил, что и сам сможет запросто написать роман — и действительно написал его. На этом его биография обрывалась, и Клавдия спрашивала, какие у кого имелись идеи насчет дальнейших подробностей. Почему Зеб рос нелюдимым? Он был инвалидом? Если да, то что именно с ним случилось? Может, удастся придумать какой-нибудь несчастный случай, который мог с ним произойти? Давайте сделаем Зеба более интересным человеком! Народ, присылайте идеи!
В течение всего обеденного перерыва, поглощая сэндвич с салатом, суп и еще один мандарин, я занималась тем, что калечила Зеба. Я представляла себе, как он падает в чан с кислотой, разбивается на спортивной машине, становится жертвой вооруженного ограбления, перерезает не тот проводок, пытаясь обезвредить бомбу, прошибает на бегу стеклянную стену или даже становится одним из тех немногих, кто решает сесть в вагон поезда, обреченного на крушение. Поезд сходит с рельсов и, несколько раз перевернувшись, катится под откос, пока наконец не загорается, и тогда остается единственный выход — выбить окно маленьким молоточком, который имеется в каждом вагоне для подобных случаев. Я представляла себе, как он тонет в бескрайнем море. Но такой вариант не годился: ведь утонуть — это уже безвозвратно. Невозможно утонуть наполовину и вернуться к нормальной жизни со шрамами, которые свидетельствовали бы о произошедшем с тобой несчастном случае. Я представляла себе, как Зеб терпит кораблекрушение, и потом думала, а что если применить выражение «потерпеть кораблекрушение» не к кораблю, а к человеку: тогда речь будет идти об уцелевшем — о том, кого выбросило на берег, изможденного и одинокого, но живого.
После обеда я открыла документ с остатками последней версии своего романа, — посмотреть, что из этого еще можно спасти. И не увидела там ничего нового: чуть больше тридцати тысяч слов, до боли знакомых и надоевших мне не меньше, чем мертвенно-бледное лицо, смотревшее на меня из зеркала каждое зимнее утро. Первый абзац я читала уже, наверное, не меньше тысячи раз и давно помнила его наизусть. За последние два года абзац ничуть не изменился, но вот наконец пришло время от него избавиться. Я создала новый документ и напечатала вверху на первой странице: