– Ты что-то не очень разговорчивая, – заметил я, когда мы вышли на пешеходную улицу, полную баров, магазинов и кафе-мороженых. – Устала?
Ноа продолжала смотреть вперед.
– Да, наверное… Я очень рано встала.
Мы продолжали идти, ничего больше не говоря. Это было смешно, мы никогда не были вместе так долго, не говоря ни слова. Ноа, которая не молчала даже под водой, Ноа, которую мне часто приходилось затыкать поцелуем или отвлекать ласками, чтобы передохнуть, теперь казалась заинтересованной кем угодно, кроме меня.
– Ну хватит уже! Что, черт возьми, с тобой? – раздраженно спросил я.
Она удивленно посмотрела на меня.
– Со мной все в порядке… – сказала она, хотя и замялась в конце фразы. Я ждал, стараясь не раздражаться. – Просто я не этого ожидала. Мы должны были быть с твоей сестрой. Почему ты оставил ее на этой чертовой игровой площадке? Ты знаешь, что это рассадник болезней? Вшей, например! Теперь наверняка у нас всех будут вши, потому что ты решил изменить свои планы… Мы втроем должны были пойти на прогулку в парк, а потом вернуться домой. К тому же у меня были еще дела в магазинах… Ты не даже не спросил, закончила ли я, когда позвонил. Ты так привык отдавать приказы: «Буду через пять минут», – она подражала моему голосу. – А вдруг я не готова, ты думал об этом? И нет, не смотри на меня так! Это… странно, да, со мной не все в порядке.
Я с удивлением смотрел на нее, пытаясь сдержать желание рассмеяться, но молчал.
– Что тебя не устраивает? – спросил я с притворным недоверием.
Ноа остановилась и повернулась ко мне.
– Что? – она показала на нас. – Ты и я. Ты ведешь себя так, будто мы все еще вместе! – Она выпалила это так, как будто ей стоило жизни сказать что-то подобное. – Я согласилась на перемирие ради Мэдди, но серьезно, я была бы признательна, если бы ты соблюдал условия. Или напомнить тебе, что ты сказал, когда мы виделись в последний раз?
Я сделал глубокий вдох. В глубине души я понимал, что Ноа права. Я сказал ей, что люблю Софию, чтобы перевернуть страницу, но знал, что это будет не так просто.
– Я обращался с тобой как с другом, не более того, – серьезно сказал я.
Ноа ошеломленно огляделась. Через несколько секунд она снова посмотрела на меня.
– Я предпочитаю твою враждебность, – выпалила она, и я почувствовал укол в груди. – Честно говоря, так мне легче с этим справиться. Я к этому привыкла. Но то, что ты делаешь сейчас… – она покачала головой, глядя в пол. Мне хотелось поднять ее подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. – Знаю, что ты делаешь это ради своей сестры, но мне больно и это меня смущает. Я не хочу проводить с тобой время, не хочу гулять, или обедать, или чтобы ты спрашивал меня о таких вещах, как почему у меня есть шрам или почему я езжу на мотоцикле… Эти вопросы о моей жизни тебя больше не касаются, и я знаю, что это я все испортила, но ты принял решение, и я хочу, чтобы ты придерживался его.
Я перевел взгляд на деревья, чувствуя себя дерьмом. Да, правда, я сделал это для Мэдди, но часть меня хотела провести время с Ноа, потому что, черт возьми, я так скучал по ней…
– Отлично, – вкрадчиво сказал я. – Пойдем за сестренкой.
Я развернулся и пошел по улице. Ноа не потребовалось много времени, чтобы догнать меня, и это чувство… чувство, что она рядом, но в то же время далеко, сумело снова превратить меня в ледяную статую, которой я, сам того не осознавая, начал переставать быть накануне.
Мы прошли несколько магазинов и как только собирались повернуть туда, где была детская площадка, мама, да-да, моя мама появилась перед нами. Я остановился, когда увидел ее. Несмотря на то, что теперь требовал закон, мне не хотелось ее видеть, поэтому накануне Мэдди привела няня. Увидеть ее снова, учитывая, что наши пути не пересекались с той ночи, когда она решила начать рубить правду в годовщину «Лейстер Энтерпрайзис», было очень неприятным сюрпризом.
Как всегда, она была очень элегантна, в кашемировом платье, на высоких каблуках и с собранными в пучок волосами. Хотя мне показалось, что я видел темные круги под ее ясными глазами, темные круги, которые дорогой макияж моей матери должен был скрыть.
– Николас! – удивленно воскликнула она.
Я крепко сжал челюсти, прежде чем заговорить.
– Да, мама, какое неприятное совпадение – вот так встретиться.
Она расправила плечи, стараясь держать удар. Правда в том, что мне было наплевать. Потому что мои отношения с ней были такими плохими… что их не существовало.
– Привет, Ноа, – поздоровалась она, повернувшись. Ноа заметно напряглась рядом со мной.
Учитывая обстоятельства и прошлое наших родителей, я не ошибусь, если подумаю, что моя мать была в списке злейших врагов Ноа. Кроме того, она, несомненно, занимала привилегированное положение в этом списке. Ноа не ответила на приветствие.
– Мы спешим. С твоего позволения… – сказал я с твердым намерением продолжить путь. Однако моя мать сделала шаг вперед и положила руку мне на плечо, удерживая.
– Я хотела бы поговорить с тобой, Николас.
– Да, я понял это из всех сообщений, которые ты оставила моей секретарше, но, думаю, она сумела передать тебе, что меня это не интересует.
Я рефлекторно взял Ноа за руку. Внезапно я почувствовал, будто тону, и мне захотелось поскорее убраться оттуда. Я потянул ее, и мы прошли мимо с явным намерением уйти, не оглядываясь.
– Это касается Мэдди, Николас, – объявила мама за моей спиной.
Это меня остановило. Я неохотно повернулся к ней.
– Все, что касается моей сестры, ты можешь обсудить с отцом. Он позаботится о том, чтобы я был в курсе.
Моя мать, казалось, сломалась, она смотрела на меня умоляющими глазами, и вся моя защита рухнула. Моя мать умоляет?
– Дай мне несколько минут, Ник, пожалуйста.
Мой взгляд остановился на Ноа, которая внезапно оказалась так же заинтригована, как и я.
– Хорошо, – согласился я. – О чем ты хочешь сказать?
Мама сделала жест удивления и облегчения и повела нас к кофейне, которая была недалеко. Ноа села рядом со мной, а мама – напротив. Все это казалось мне настолько странным, что хотелось покончить с этим как можно скорее.
– Ну, выкладывай, у нас мало времени.
Несмотря на то, что мама, казалось, проявила некоторую слабость, попросив меня уделить ей несколько минут, при моем последнем замечании она расправила плечи и холодно посмотрела на меня.
Это была та самая Анабель Грасон из моих воспоминаний.
– Хорошо, раз ты не можешь даже попытаться быть немного тактичным со мной, я тоже отброшу формальности. Хочешь поскорее – будет тебе поскорее, – сказала она, ставя чашку на блюдце и глядя на меня. – Я больна, Николас.
За столом воцарилась тишина, которую нарушил только звон хрустальной чашки, что мама выпустила из рук, и та разбилась.
– Что ты хочешь сказать, говоря, что больна? – разозлился я. Это наверняка был какой-то трюк, не знаю, какую цель она этим преследовала, но мне это показалось жалким.
– Что я хочу сказать? – ответила она, и теперь когда я внимательно посмотрел, то увидел, что ее жесткое выражение лица дрогнуло, обнажив страх и неуверенность, которых я никогда не видел в ней прежде. Она глубоко вздохнула и уставилась на меня, прежде чем произнести следующие слова. – У меня лейкемия.
– Что, черт возьми, ты несешь? – ответил я практически мгновенно, мой голос заметно понизился.
Мать сложила руки на коленях и откинулась на спинку сиденья.
– Мне поставили этот диагноз более полутора лет назад… Я хотела вам об этом сказать. Но не хотелось сообщать по телефону, то есть если вы соизволите взять трубку, конечно. Твой отец уже несколько месяцев знает. Он обещал мне, что ничего тебе не расскажет, я хотела сама тебе сказать… Знаю, ты меня ненавидишь, но ты мой сын и…
Ее голос начал дрожать, и вдруг я почувствовал, что падаю в бездонную яму и вот-вот разобьюсь… Это продолжалось несколько секунд: я разобьюсь и не знаю, что будет дальше, но ничего хорошего, это точно. Потом я почувствовал, как кто-то крепко держит меня за руку, маленькую теплую руку, которая потянулась под столом и крепко держала меня.
Я посмотрел на Ноа, которая была рядом со мной и смотрела на мою мать с… жалостью? Мои пальцы цеплялись за нее, как будто она вдруг стала моей единственной опорой, потому что то, что мама говорила мне, не могло быть правдой.
– Я не хочу, чтобы вы меня жалели, просто хочу объяснить вам причину того, что делала в последние месяцы, всего, что я делала с Мэдди, с Грасоном, с твоим отцом…
– О чем ты говоришь? – сказал я, откашлявшись, когда понял, что образовавшийся в горле комок мешает говорить.
– Я отдаю полную опеку над Мэдди твоему отцу.
– Как? – спросил я, словно очнувшись.
– В ближайшие несколько лет мне придется столкнуться с очень трудными ситуациями, Николас, и я не хочу, чтобы моя семилетняя дочь стала свидетельницей этого. Когда я узнала, поняла: если со мной что-то случится, меньше всего я хочу, чтобы опеку над Мэдди отдали Грасону. Он эгоистичный человек и едва способен заметить кого-то, кроме себя. Я совершала ошибки. Боже, я совершила так много ошибок в своей жизни, и я знаю, что далека от того, чтобы быть тем, кто заслуживает быть услышанным, но я забочусь о Мэдди, забочусь о тебе и хочу, чтобы на случай, если со мной что-нибудь случится… Чтобы, если все пойдет не так, как я надеюсь, моя дочь была в семье, которая ее любит и защищает.
– Подожди, подожди, – прервал я. – Ты хочешь сказать, что отец знает об этом? Он согласен на полную опеку? Но как?..
– Все, что произошло с Грасоном, развод, выяснение того, кто отец Мэдисон… Я устроила все это, потому что существовала вероятность, что Мэдди была дочерью твоего отца. И я не ошиблась, как не ошиблась, предполагая, что в тот момент, когда Уильям узнает, что Мэдди – его дочь, он захочет стать частью ее жизни, и именно этого хочу и я.
Я посмотрел на нее с недоверием… Все, что произошло, все, что вскрылось… Было ли это потому, что мама хотела, чтобы отец позаботился о Мэд на случай, если?..Если она умрет?