Мы говорим о «преодолении», подразумевая, что у приматов есть способы противостоять воздействию скученности. Возможно, благодаря своему более высокому интеллекту шимпанзе заходят еще дальше. Я до сих пор помню зиму, когда в арнемской колонии молодой выскочка Никки, казалось, был уже готов бросить вызов тогдашнему альфа-самцу Лёйту. Обезьяны жили в помещении, где конфронтация с признанным лидером была равносильна самоубийству. Помимо прочего, Лёйт пользовался неограниченной поддержкой самок: они помогли бы ему зажать соперника в угол, если бы Никки попробовал хоть что-то предпринять. Но как только мы выпустили группу наружу, начались проблемы. Самки передвигаются медленнее самцов, и на большом острове Никки мог легко избавиться от любой защиты, которую они могли организовать для Лёйта. На самом деле вся борьба за власть в арнемской колонии происходила на открытом воздухе, и никогда в помещении. Мы знаем, что у шимпанзе есть представление о будущем, и потому не стоит удивляться, что они выжидают подходящий момент для переворота.
Подобный контроль эмоций также можно наблюдать, когда шимпанзе, запертые в ограниченном пространстве клетки, стремятся избегать конфликтов. Они и в самом деле снижают агрессию. В этом шимпанзе немного похожи на людей в лифте или городском автобусе, которые ослабляют взаимное раздражение, минимизируя движения тела, зрительный контакт и громкие разговоры. Все это незначительные изменения поведения, однако к доступному пространству способны адаптироваться и целые культуры. Люди в густонаселенных странах зачастую демонстрируют подчеркнутое спокойствие, уравновешенность, почтительность, негромкий голос и уважение к личной жизни, даже если стены в домах буквально бумажные.
Наша изощренная способность адаптироваться к конкретным социоэкологическим условиям, как это назвал бы биолог, объясняет, почему число людей на квадратную милю вообще не оказывает влияния на смертность в результате убийств. В некоторых странах с высоким уровнем убийств, таких как Россия и Колумбия, плотность населения очень низка, а среди стран с наиболее низкой смертностью от убийств мы обнаруживаем Японию и Нидерланды, до предела переполненные людьми. Это также относится к городским районам, где происходит большинство убийств. Самый плотно населенный мегаполис – Токио, а один из самых просторных – Лос-Анджелес. Тем не менее в Лос-Анджелесе на тысячу человек в год приходится 15 убийств, а в Токио – меньше двух.
В 1950 г. в мире насчитывалось 2,5 млрд человек, теперь нас около 6,5 млрд. Это наиболее резкий рост с тех пор, как два тысячелетия назад начался отсчет, – тогда население планеты составляло 200–400 млн. Если бы перенаселенность действительно приводила к агрессии, мы бы погрязли в постоянных битвах. По счастью, мы происходим от длинной линии социальных животных, способных адаптироваться к любым условиям, в том числе неестественным, вроде битком набитых вагонов метро, городских улиц и торговых центров. Возможно, такая адаптация давалась нелегко, и бурные «празднования» каждую весну в арнемском зоопарке несомненно показывают, что шимпанзе предпочитают менее скученное существование. И все же приспособление предпочтительнее пугающей альтернативы, предсказываемой на основании эксперимента Кэлхуна с крысами.
Однако я бы добавил, что результаты, полученные Кэлхуном, могли объясняться не только скученностью. Поскольку у крыс стояло всего несколько кормушек, вероятно, какую-то роль играла и конкуренция. Это предупреждение для нашего вида, обитающего в еще более перенаселенном мире. У нас есть природный недооцененный талант хорошо переносить скученность, однако скученность в сочетании с нехваткой ресурсов – это уже совершенно другая история, которая вполне может привести к порокам и несчастьям, которые предвидел Мальтус.
При этом у Мальтуса были невероятно бесчеловечные политические взгляды. Он полагал, что любая помощь бедным свела бы на нет естественный процесс вымирания людей. Как он говорил, если и существует одно право, которым человек не обладает, то это право на пищу, которую он не может себе купить. Идеями Мальтуса вдохновлялось целое направление в социологии, начисто лишенное сострадания и известное под названием «социал-дарвинизм». В соответствии с этой теорией эгоистические интересы являются живительными соками общества, обеспечивающими процветание сильных за счет слабых. Идеи, оправдывающие сосредоточение несоразмерного количества ресурсов в руках немногих счастливцев, были успешно перенесены в Новый Свет, где вдохновили Джона Рокфеллера представить развитие бизнеса как «просто действие закона природы и закона Божьего».
Учитывая искажение эволюционной теории в ее популярном изложении и злоупотребление ею, вряд ли стоит удивляться, что дарвинизм и естественный отбор стали синонимами бесконтрольной конкуренции. Тем не менее сам Дарвин был кем угодно, но только не социал-дарвинистом. Напротив, он считал, что и в человеческой природе, и в природном мире есть место доброте. Мы остро нуждаемся в доброте, потому что вопрос, встающий перед растущим населением мира, заключается не в том, сможем ли мы справиться со скученностью, а в том, будем ли мы честно и справедливо распределять ресурсы. Станем ли мы стремиться к тотальной конкуренции или будем следовать принципам гуманизма? Здесь наши ближайшие родственники могут преподать нам несколько важных уроков. Они показывают, что сострадание – не недавно возникшая слабость, противоречащая самой природе, но могущественная сила, являющаяся такой же неотъемлемой частью того, что мы собой представляем, как и склонность к конкуренции, которую она стремится преодолеть.
5ДобротаТела с нравственными чувствами
Всякое животное, одаренное ясно выраженными общественными инстинктами… должно обязательно обрести нравственное чувство, или совесть, как только его умственные способности достигнут такого же или почти такого же высокого развития, как у человека.
Почему нужно считать нашу злобность багажом, доставшимся от обезьяньего прошлого, а доброту – уникально человеческой? Почему бы не поискать у других животных преемственность и наших «благородных» качеств?
Одиннадцать лет прошло с тех пор, как я в последний раз видел Лолиту. Я подошел к ее клетке и только позвал по имени, как она бросилась вперед, приветствуя меня приседаниями и кряхтением, а это не то поведение, которое шимпанзе демонстрируют перед незнакомцами. Конечно же, мы помнили друг друга. Когда она еще жила на полевой станции Центра Йеркса, мы виделись каждый день и прекрасно ладили.
Лолита стала для меня особенной после совершенного ею однажды простого и очаровательного поступка, ясно показавшего, насколько недооценивают человекообразных обезьян. Трудно хорошенько рассмотреть новорожденного детеныша, представляющего собой всего лишь темный комочек на темном брюхе матери. Но мне очень хотелось увидеть Лолитиного малыша, родившегося накануне. Я отозвал ее от группы и показал на ее живот. Лолита подняла на меня взгляд, уселась и взяла правой рукой правую ручку детеныша, а левой – левую. Это только звучит просто, но, учитывая, что детеныш цеплялся за нее, ей пришлось для этого скрестить руки. Движение напомнило мне, как люди перекрещивают руки, берясь за низ футболки, чтобы ее снять. Потом она медленно подняла детеныша в воздух и развернула ко мне лицом. Теперь, вися на материнских руках, детеныш смотрел на меня, а не на нее. После того как малыш стал гримасничать и хныкать – детеныши очень не любят отрываться от теплого маминого живота, – Лолита быстро вернула его к себе на колени.
Этим небольшим изящным движением Лолита продемонстрировала понимание, что личико ее новорожденного малыша будет для меня интереснее, чем его спинка. Способность поставить себя на место другого означает огромный скачок в социальной эволюции. Наше золотое правило «поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой» предлагает нам взглянуть на мир глазами другого. Мы полагаем это уникальной человеческой способностью, но Лолита показала, что мы тут не одиноки. Сколько еще животных на это способны? Я уже описывал, как самка бонобо Куни обращалась с птицей, которую нашла в своем вольере. Пытаясь заставить скворца взлететь, Куни осознавала потребности животного, совершенно не похожего на нее саму. Вообще существует множество примеров, когда бонобо догадывались о нуждах других.
В одной из таких историй участвовал Кидого, страдавший от болезни сердца. Он вырос хилым, лишенным жизненной энергии и самоуверенности, обычно свойственной взрослому самцу бонобо. Когда Кидого впервые ввели в группу в зоопарке округа Милуоки, он был совершенно ошеломлен указаниями смотрителей куда-то двигаться внутри незнакомого здания и растерялся. Ему никак не удавалось понять, что от него требовалось, когда люди подталкивали его, чтобы он переместился из одной части туннельной системы в другую. Через некоторое время появились остальные бонобо. Они подошли к Кидого, взяли за руку и отвели туда, куда его хотели направить смотрители, тем самым показав, что понимают и намерения смотрителей, и проблему Кидого. Вскоре Кидого начал полагаться на их помощь. Если он чувствовал, что теряется, то начинал издавать крики огорчения, и другие обезьяны быстро приходили, чтобы его успокоить и направить куда надо.
То, что животные помогают друг другу, далеко не новое наблюдение, но тем не менее озадачивающее. Если единственное, что важно, – это выживание самых приспособленных, то разве не должны животные избегать делать то, что не приносит пользы им самим? Зачем помогать другому добиваться успеха? Существует две основные теории. Первая: такое поведение развилось, чтобы помогать родственникам и потомству, то есть особям, генетически связанным с помогающим, что также способствует и передаче его генов. Эта теория «кровь не водица» объясняет, например, жертвенное поведение пчел, отдающих жизнь за свой рой и матку, жаля вторгшегося в улей врага. Вторая теория следует логике «почеши спину мне, и я почешу тебе»: если животные помогают тем, кто платит им той же монетой, обе стороны выигрывают. На взаимопомощи могут быть основаны политические союзы, такие как между Никки и Йеруном, которые поддерживали друг друга и сообща пользовались выгодами власти и сексуальными привилегиями.