Гейл понимала, что лучше держать свое негодование при себе, иначе Саманта просто уйдет, как сделала пять лет назад. Похоже, дочери не осознают, что ей тоже больно.
Саманта повернулась к медсестре:
— Насколько все серьезно? Я могу поговорить с врачом?
— Он сейчас в реанимации с пациентом, но вернется в течение часа. При обследовании не выявлено внутреннего кровотечения или переломов — хорошая новость. Амнезия тоже не наблюдается. Гейл немного нервная, но это нормально после травмы головы.
Гейл показалось, что она слышала слова Саманты о том, что для ее матери это нормальное состояние, однако не была уверена.
— Наверное, вы хотите побыть с ней наедине? — улыбнулась медсестра. — У вас пять минут.
— О, нет, это лишнее… — Саманта смутилась.
— Все нормально. Я буду за дверью. Если срочно понадоблюсь, нажимайте кнопку вызова.
Девушка вышла так быстро, что Саманта не успела ее остановить.
Гейл, совсем недавно мечтавшая избавиться от общества медсестры, теперь так же сильно желала, чтобы та осталась. Без присутствия третьего лица фокус внимания сужался. Они остались вдвоем.
Саманта расстегнула пальто, в каждом движении ощущалось напряжение. Сколько воспоминаний и несказанных слов…
Под пальто на ней были широкие белые брюки и белый свитер с горлом, подчеркивающий длинную шею и стройную фигуру. Белое? На Манхэттене? Гейл передернуло. Она сама такое никогда бы не надела. Впрочем, надо признать, Саманта создала образ успешной и уверенной женщины, добавив безупречный макияж и скромные украшения. Ах, если бы только не пальто — красное! Ведь она их учила — черное, только черное, этот цвет смотрится выигрышно в любой ситуации. Тогда Гейл была бы довольна дочерью. Говорить об этом не стоит, а то Саманта вылетит из палаты вслед за медсестрой.
— Расскажи о своей работе, Саманта, — в голову пришла вполне нейтральная тема для разговора. — Мой помощник сказал, ты возглавляешь собственную компанию. Поздравляю. Почему ты мне не рассказала?
— Почему? Но это же неважно.
Неважно? Это самое главное. В возрасте дочери Гейл цеплялась за каждую возможность подняться выше, добиться успеха и от души радовалась победам. Будто пришивала новые кусочки к лоскутному одеялу, чтобы оно прочным коконом укрывало ее от ударов судьбы. Кровь, пот, слезы — новый способ смастерить и применить лоскутное одеяло.
— Ты много трудилась, чтобы добиться нынешнего положения. Ты должна гордиться и никогда не стесняйся успеха, — Гейл воодушевилась, почувствовав силы стать прежней. — Ты должна владеть…
— Прошу тебя, давай поговорим о чем-то другом, — Саманта стиснула зубы. — Расскажи, что случилось?
— Со мной? Нелепица.
Гейл сникла, вспомнив, что она пациент больницы.
— Зачем ты встала на стул?
— Ты видела репортаж?
Саманта принялась стягивать перчатки.
— Да, показывали в новостях.
— Вот чертов оператор! Все случилось сразу после интервью в прямом эфире. Надеюсь, это не навредит моей репутации.
Дочь бросила сумочку на стул и посмотрела на мать с сомнением.
— Будучи в больнице с травмой головы, ушибами и растяжением голени, ты думаешь о своей репутации?
— Она важна для меня.
— Да, для тебя важна.
Саманта повесила пальто на спинку и села, но не расслабилась; нога ее была выставлена вперед, словно она готовилась убежать сразу, как появится возможность.
— Тебе очень больно?
— От осознания того, что моя репутация может быть уничтожена? Да, меня это тревожит, но я…
— Я о голове. Голова болит?
— Ах… да. Болит немного. И ребра.
Прислушавшись к себе, Гейл поняла, что у нее болит все тело, и это неудивительно, учитывая ее падение. Боль она пыталась игнорировать, как и все плохое, случавшееся в жизни, когда приходилось пробираться через тернии, подталкивая себя вперед, а если нужно, волоча из последних сил. Боль для нее — вещь привычная.
— Ты принимала обезболивающие? Может, попросить медсестру…
— Нет.
Если признаться, как сильна боль, ее никогда отсюда не выпустят.
— Спасибо, думаю, они мне что-то дали.
Разговор подошел к финалу.
Саманта сидела, разглядывая руки. Гейл лихорадочно думала, что еще сказать, ведь в такой ситуации нельзя совершить ошибку.
— Ты приехала на машине?
— На самолете.
— Ах, вот как.
Она и не предполагала, что общаться с дочерью будет так сложно. Получается, они наговорили друг другу достаточно в последний раз, чтобы разрыв можно было счесть окончательным.
— Аэропорты — это кошмар.
— Все не так плохо, учитывая время года.
— Время года? — Гейл сосредоточенно нахмурилась.
— Рождество, — Саманта подняла глаза на мать. — Скоро Рождество.
Гейл в последнюю секунду остановила себя, чтобы не задать вопрос: «И что?»
— Еще уйма времени.
Саманта открыла рот, помолчала и произнесла:
— Чуть более трех недель. Хотя я помню, ты его не любишь.
— Я никогда…
Нет, эту тему лучше не поднимать. Дочери обожали праздники — еще одна черта, связывающая сестер и отдаляющая их от матери.
— Где ты провела День благодарения?
— С Эллой.
— Хорошо. Очень хорошо.
Разговор причинял сильнейшие муки, по сравнению с ними боль от удара казалась незначительной. Сколько осталось времени до возвращения медсестры? Она так ждала дочь, а теперь, когда та здесь, не представляет, что сказать.
— Спасибо, что приехала.
— Да, конечно.
И потом очередная неловкая пауза. Со стороны могло показаться, что разговаривают два незнакомых человека. Гейл ухмыльнулась про себя, решив, что это очень точное определение. Пять лет — огромный срок. Интересно, чем дочери занимались все это время? Чего добились? Явно многого, что доказывают дорогие часы на руке. Гейл боялась спросить, как идут дела, Саманта может вспылить и разорвать ее в клочья. Одной травмы вполне достаточно.
— Мой личный помощник с трудом тебя нашел. Ты не говорила, что переехала.
Саманта повела плечами:
— Не говорила.
Она посмотрела на часы, совсем не изящные, а массивные, с круглым циферблатом, закрывающим все запястье. Они громко заявляли, что Саманта Митчелл ценит свое время и управляет жизнью.
Гейл ощутила прилив гордости. Значит, все же она многое делала правильно, хоть дочь и не оценила ее вклад в воспитание личности.
— Я так рада тебе, Саманта. Мы слишком долго не виделись.
— Да.
— Почти пять лет.
Дочь смахнула несуществующую пушинку со свитера.
— Пять лет, один месяц и несколько дней.
Она помнит с такой точностью?
Лучше, конечно, сделать вид, что того злополучного последнего разговора попросту не было, но сознание напоминало о нем мигающим неоновым светом в голове. Гейл чувствовала, что надо его погасить, бороться с воспоминаниями, если хочет наладить хорошие отношения с семьей. Она была готова двигаться вперед, сказать и сделать все для установления мира, все, что потребуется.
— Наша последняя встреча закончилась неприятно для всех нас. Признаю, я, возможно, была неправа, но пойми, очень сложно…
— А сложно быть не должно, — Саманта подняла голову и посмотрела прямо в глаза матери. — Мы собрались, чтобы отпраздновать поступление Эллы на первую работу учителем, она ждала от тебя одобрения и поддержки, а получила порцию критики и осуждение.
— Я лишь хотела, чтобы она не останавливалась на достигнутом, продолжала развиваться.
— Тебе хорошо известно, как ей важно осознавать, что мать ею гордится, важно твое мнение, похвала, ты очень много для нее значишь. А в результате вместо поздравлений Элла услышала слова, способные уничтожить всякое удовольствие от достижения цели, как и желание ставить новую.
— Она наконец-то добилась, чего хотела, я, разумеется, была рада…
— Ты даже не представляешь, какой удар ей нанесла. Она так о многом хотела с тобой поговорить.
Саманта резко встала, уронив сумку на пол, и быстро прошла к окну, даже не взглянув на нее.
Элла хотела о многом с ней поговорить?
— О чем же?
— Уже не важно. — Дочь резко повернулась. — Она скоро приедет. Пожалуйста, будь с ней мягче.
Мягче? Какая польза от мягкости, если жизнь постоянно бьет по голове? В этом случае нужна броня, стойкость и верная стратегия. Неужели люди этого не понимают?
Гейл знала, что лучше промолчать. Надо любым способом наладить отношения с дочерьми, поэтому она будет хвалить Эллу, даже если выяснится, что за пять лет она сменила десять работ. А свое мнение не выскажет, будет говорить то, что они хотят услышать.
— Буду рада ее увидеть. Она живет здесь?
— Нет, мы переехали почти одновременно.
— Не скучаете по Манхэттену? Мне кажется, я бы точно скучала.
— Но мы не такие, как ты. Все люди разные, и мы в том числе.
Зазвонил телефон, Саманта достала его из кармана и внимательно посмотрела на экран.
— Она поднимается. Пожалуйста, мягче и добрее, да?
— Да. Мягче и добрее.
Почему она опять повторяет одно и то же? Разве принятие неверного шага ребенка — проявление доброты? «Катастрофические последствия неминуемы, о чем ты только думала, принимая это решение?»
Нет, она ничего подобного не скажет, она притворится. Было время, когда приходилось постоянно выражать эмоции, которых она не испытывала.
Любопытно, о чем Элла захочет с ней поговорить? Может, попросит совета? Нет, как и сестра, Элла никогда не пользовалась советами матери, будто они ядовиты лишь потому, что исходят от нее.
Саманта не отводила от нее пристального взгляда.
— И не спрашивай о работе. Если захочет, сама расскажет.
— Конечно. Я поняла.
Гейл ощущала себя ребенком, которого ругают за провинность. Неужели она была плохой матерью? Сама она была уверена, что справляется отлично, возможно, дело в том, какими критериями измерять успешность? Если количеством добрых слов и объятий, то она определенно не преуспела.
В глазах появилось незнакомое жжение, усиливающееся с каждой секундой. Затем сдавило горло, и Гейл поняла, что с ней происходит. Слезы. Гейл Митчелл, которая не плакала с девятнадцати лет, была готова разрыдаться из-за того, что расстроила дочь.