В ответ Айда поведала:
Через несколько лет после конца Второй мировой войны в Кейптауне поселилась возлюбленная Парвуса, эмигрантка из Германии – Мария Шиллингер. Со временем она сдружилась с семьей Айды Купер, ей предложили жить у них в доме. Состарившись, стала немощной, ее возили в коляске. Умерла в 1970-х.
Мария рассказывала Айде, что Парвус ценил ее молчаливость, и поэтому она присутствовала на многих его встречах. С Лениным, Троцким…
Мария любила его, считала единственным мужчиной своей жизни, несмотря на большую разницу в возрасте (по ее словам – тридцать лет), на то, что он не захотел на ней жениться. Она была немецкой дворянкой, он – эмигрант из России, еврей. Должно быть, у этого «слона с головой Сократа», как называли его, весившего почти полтораста килограммов, было обаяние, привлекавшее женщин.
У Марии от него два сына. Но поскольку она не была с ним в законном браке, сыновья носили ее фамилию. В Кейптаун с ней приехал только один из них, Александр. Но поселился отдельно, и вообще отношения у них были натянутые. Отца он ненавидел за то, что тот сделал его незаконнорожденным.
С этим сыном семья Айды Купер после смерти Марии не поддерживала отношений. Считала, что теперь его уже нет в живых.
О втором сыне Айда знала еще меньше. У Марии Шиллингер был его американский орден «Пурпурное сердце». И удостоверение от 11 сентября 1945 года: награжден пехотинец армии США, рядовой первого класса Ганс Шиллингер «за ранения, полученные от вражеских действий на море 9 июня 1944 года».
Орден был прислан Марии Шиллингер в Кейптаун много лет спустя после Второй мировой войны и без каких-либо сопроводительных писем.
В Кейптауне Ганс вроде бы никогда не был, и о письмах от него Айда Купер никогда от Марии Шиллингер не слышала.
К сожалению, Айда мало что могла рассказать: очень уж давно все это было, и в памяти почти все стерлось. Да и Мария, должно быть, очень скупо рассказывала. Не случайно же Парвус ценил в ней молчаливость.
После смерти Марии Шиллингер у Куперов остались письма Парвуса к ней из его бесчисленных поездок. Большинство из них датировано 1916 и 1917 годами. Создается впечатление, что тогда они жили вместе, под одной крышей. Остался и медальон с фотографией Парвуса, несколько его фотографий, его заграничный паспорт. По словам Айды, был и большой портрет Парвуса, но после смерти Марии они отдали портрет Александру. Сохранилось и множество кейптаунских фотографий Марии.
Когда я уезжал из Кейптауна, Айда принесла мне письма, паспорт, фотографии, медальон, орден. Сказала:
– Может, Вы когда-нибудь об этом напишете.
Отдала и книгу «Купец революции», которая хранилась у Марии Шиллингер. Не уверен, что у Айды, загруженной университетской работой с утра до вечера, было время прочитать этот объемистый, не очень увлекательно написанный труд. Как я потом выяснил, почти сразу же он был издан, с небольшими изменениями, на английском языке, а в 1991-м – и на русском, правда, не в России, а в Нью-Йорке.
После выхода книги Солженицына «Ленин в Цюрихе» многие утверждали, что именно этот труд З. Земана и В. Шарлау стал для него главным источником сведений о Парвусе. В подробном разборе книги «Ленин в Цюрихе» Борис Суварин писал, что Солженицын под влиянием Земана и Шарлау «представляет Парвуса “Отцом первой революции”, и вкладывает в его уста совершенно вздорные слова, например, о японских деньгах, якобы полученных большевиками и будто бы вызвавших бунт моряков на “Потемкине”. Или, например, что Япония финансировала инородных сепаратистов и помогала социал-революционерам издавать в Нагасаки газету “Воля”… Оба автора не сумели избежать обычной ошибки биографов, ставящих своего героя в центр событий времени. Они сильно преувеличили значение Парвуса, делая его чуть ли не главным действующим лицом революции 1905 года»… «Солженицыну не повезло – он черпал информацию из столь мутного источника… Поэтому с изумлением читаешь в книге “Ленин в Цюрихе” воображаемые разговоры Ленина с Парвусом на совершенно невообразимые темы».
Не знаю, справедлива ли такая суровая критика. Но меня тогда больше заинтересовали не споры о роли Парвуса в истории, не вопрос о достоверности книг Земана и Шарлау и тем более, Солженицына, а конкретные ниточки, которые вели к той информации, что я получил на Юге Африки.
Естественно, интересно было узнать, что там сказано о женщине, кончившей свои дни в Кейптауне. Оказалось, лишь один абзац:
«Гельфанд даже попытался устроить свою личную жизнь. Он поселился вместе с г-жой Марией Шиллингер. Их сын – это уже был третий ребенок Гельфанда, – родившийся в середине 1917 года, получил фамилию матери и имя отца. Гельфанд всегда с гордостью говорил о своем сыне, поскольку видел в нем гарантию продолжения рода и семейных традиций. Как и другие дети Гельфанда, Александр Шиллингер бесследно исчез в бурном водовороте истории, захлестнувшем Европу в последующие годы».
Значит, авторы единственной биографии Парвуса знали об этом меньше, чем Айда Купер. О Гансе даже не слыхали.
Вернувшись в Москву, я стал листать изданную в Амстердаме книгу Евгения Александровича Гнедина[113], старшего сына Парвуса. Когда-то, во время встреч с ним у Ерофеева, я слушал его рассказы о работе в «Известиях», в Наркоминделе, о тюремно-ссыльном периоде его жизни, с 1939-го по 1955-й, когда его допрашивал Берия, а избивал начальник Особой следственной части НКВД Кобулов. Еще больше мы говорили о статьях, которые Гнедин, каким-то чудом оставшись в живых, публиковал в «Новом мире».
Он отца не знал, видел его в последний раз в четырехлетнем возрасте, когда мать, разойдясь с Парвусом, вернулась из Германии в Россию и поселилась в Одессе. Фамилию «Гнедин» он взял будучи уже взрослым.
В мемуарах Гнедина я раньше мало обращал внимания на первую часть: «Дело о наследстве Парвуса». Теперь прочитал ее внимательно. И нашел, что́ искал. Гнедин, оказывается, встречался с Марией Шиллингер.
Парвус скончался от сердечного приступа 12 декабря 1924-го. Было ему пятьдесят семь лет. Слух о его несметных богатствах не оправдался. Но все же он оставил пароходство, издательство, научный институт и научную библиотеку, виллу под Берлином, участок земли в Швейцарии и, разумеется, автомобиль.
Сразу же выяснилось, что детей, от разных женщин, у него было немало. Но наследниками признали лишь его стенографистку, которая добилась оформления брака с ним, уже когда он был близок к уходу в лучший мир, а также ее шестилетнюю дочь и сына от первого брака – Гнедина. Гнедин получил три восьмых наследства и отдал Советскому государству.
Письма Парвуса проплыли с Марией Шиллингер полмира, чтобы оказаться на юге «Черного материка». Теперь они проделали со мной обратный путь, перелетев из Кейптауна на родину того, кто их писал.
Винфред Шарлау и Збигнев Земан горько жаловались на скудость документальных свидетельств:
«После смерти Гельфанда его сын вместе со своими друзьями устроил в его шваненвердерском доме настоящий обыск. Они искали политические документы, но не нашли ничего. Вполне вероятно, что перед смертью Гельфанд уничтожил все документы. Лишь после последней войны в Берлине было найдено небольшое собрание его деловых бумаг. Значительное число документов должно было также находиться в Копенгагене, но у молодого английского ученого, работавшего недавно в архивах датской столицы, сложилось впечатление, что и здесь была проведена целенаправленная операция по их уничтожению. Эти факты несомненно свидетельствуют о том, что Гельфанд стремился сохранить в тайне все обстоятельства своей жизни и своевременно “замести следы”».
Перед смертью, считали эти авторы: «Ему оставалось сделать еще две вещи. Во-первых, жениться на своей секретарше – молоденькой баварской девушке, которая впоследствии предпочитала не вспоминать об этом кратком эпизоде в своей жизни. И, во-вторых, позаботиться об уничтожении своих частных бумаг – похоже, что их пепел был развеян по шваненвердерскому саду».
Письма, найденные в Кейптауне, при такой общей скудости документов, могут помочь понять этого человека, те бурные страсти, которые кипели в нем самом и вокруг него. Он писал о своих разъездах, о людях, с которыми встречался.
Ряд писем относится к особенно интересному периоду: 1916 и 1917 годам. Но работа над ними требует больших усилий. Они носят очень личный характер, и упоминания событий общественно-политического характера даются вскользь. Очень лаконично. «Любимой Марии» не надо было объяснять. Но теперь, почти через сто лет, разобраться трудно.
По словам Гнедина, он все же нашел тогда, сразу после смерти отца, какие-то документы, привез в Москву и сдал в Институт Ленина.
А сколько разведок следило за Парвусом во всех странах, где он бывал! В Германии. В России – и до и после революции… Где-то ведь все это таится. И документы о той роли, которую сыграли (или не сыграли?) деньги кайзеровской Германии в российских событиях 1917-го?
В изданной в Петербурге книге «Вокруг Сталина» появилось и такое свидетельство: «Псевдоним “Молотов” в начале ХХ века (т. е. раньше, чем В.М. Скрябин) имел известный деятель международного социал-демократического движения, сотрудник газет “Искра” и “Заря” А.Л. Парвус».
Моя кейптаунская находка стала известна и в Америке. В русской эмигрантской газете о ней говорилось, но под заголовком «Злой гений Ленина»[114].
Карьера Черчилля началась тут
Хотел я писать о русских добровольцах – тех, кто помогал бурам в Англо-бурской войне. Но решил не повторяться: о русских добровольцах мы с Ириной Филатовой уже давно издали книгу, она вышла и в Южной Африке.
И вдруг подумал: а кто был на английской стороне той войны? Оказалось – даже знаменитые, всемирно известные.
Конан Дойл обратился в призывную комиссию, просил зачислить его в кавалерийскую часть. Но ему отказали: из-за здоровья и возраста. Тогда он стал военным корреспондентом.