— Грех равнодушия — это грех бездействия, — сказала Ади с уверенностью в своей правоте. — Думаю, что войны начинались из-за того, что кто-нибудь не предпринимал ничего, чтобы их остановить. И мы ничего не сделали, чтобы хоть как-то остановить происходящее между Ма и Па.
— И что бы мы сумели сделать? — спросил он, продолжая смотреть не на нее. Его глаза продолжали быть влажными, фокусируясь на окне и на желтой пластиковой бабочке, закрывающей собой дыру в полотне ширмы.
— Не знаю, но об этом надо поговорить — о возможностях. Что заставило его осознать, что Ади бредила возможностями, будучи всегда в трезвом уме, а он мог об этом задуматься лишь, когда был пьян. — Ладно, поговорим…
— Может, сначала тебе нужно выпить? — спросила она.
Слово «нужно» его будто ужалило, и его чуть не передернуло. Был ли в этом ее сарказм? Но, видя ее лицо, он уже знал, что она была с ним открыта и честна.
— Нет, — ответил он, и обрадовался тому, что сумел сказать «нет». — Послушаем о возможностях.
Ади плюхнулась на кровать, сложив ладони в лодочку, чтобы подпереть подбородок, а Бадди отошел к окну и увидел старый стол для пикников, который давно уже следовало бы покрасить. Рядом ржавел мангал. Семейные ужины на свежем воздухе давно уже канули в лету, сохранившись в тусклых воспоминаниях о добром.
— Может, — начала Ади. — Нам следует составить план.
— Какой еще план? — почти отрешенно проронил Бадди, продолжая пялиться во двор.
— План о том, как закончить весь этот сумасшедший разброд между Ма и Па. Может, мы сможем что-нибудь предпринять, чтобы они снова были вместе? Хотя бы, чтобы друг с другом поговорили… — начала излагать она. — Может, устроить им встречу на «на нейтральной территории», например, в ресторане. Пусть с ними будет эта женщина, девочка, — на лице Ади не скрывалось презрение, когда она говорила о ней, но в ее словах был какой-то резон. — Если она будет видеть нас, его сына и дочь, то возможно он предстанет перед ней в другом свете.
Конечно, все это не представлялось возможным. И он пытался подобрать слова так, чтобы не задеть ее чувств и чтобы не сломать ее внезапную близость.
— Ади, это сладкий сон, мечты. Звучит замечательно, но я не думаю, что это как-нибудь сработает. Та женщина, девочка… ты не можешь рассчитывать на то, что это как-то изменит ее взгляды на жизнь, даже если она нас увидит. Она знает, кто мы. И свести маму и отца за один стол… ты думаешь, это что-нибудь изменит? Если бы такое было возможно, то оно произошло бы уже давным-давно. Кто знает, когда у них все это началось? Может, Ма и Па разошлись еще задолго до того, как он встретил эту…
— Может, мы можем высказать им то, что о них думаем? — ее голос зазвучал ярче и чище, настолько чисто, как это могло быть только перед тем, как она заплачет. Они оба засмеялись. И это был хрупкий смех, заполнивший звонкое пространство комнаты. Они смотрели друг на друга, и Бадди видел, как что-то они уже сделали, наконец, лед тронулся. Это была еще не дружба, но уже хоть в чем-то между ними наступило согласие.
— Знаешь, кто мы, Бадди? — уныло спросила Ади.
— Кто? — осторожно спросил Бадди, несколько не будучи уверенным в новой Ади.
— Жертвы. Жертвы плохого отношения к детям.
— Подожди минутку. Ма и Па ни разу нас физически не наказывали, — он нахмурился, и вдруг его осенило. — Разве ты что-нибудь такое помнишь, Разве отец…
— Я не об этом, — снова сопротивлялась она, снова став на момент прежней Ади — «язвой», «геморройной» младшей сестрой. — Я не о сексуальном и не физическом, а о морально плохом отношении, если правильно выразиться — по-человечески плохом. Но это плохо лишь в одном. Развод. Семья разрушена. Отец и мать настолько эгоистичны, каждый сам по себе, отчего и игнорируют детей…
— Они не игнорируют нас, — возразил Бадди, не будучи уверенным, что защищает их. — Мама с нами, отец — он тоже не пропал — высылает чеки на двадцать пять долларов, и это каждую неделю.
— Я не о том, что они вообще нас игнорируют. Они игнорируют боль, которую причинили нам, все, что скрыто от глаз, но не обходит нас, их детей, то, что происходит с нами после всего.
Бадди ненавидел споры, противостояния, а также он не любил выражение чувств, будто, проявляясь, чувства уносили прочь все сущее, что было в словах. Ему не хотелось говорить о чувствах. Его желание было, наконец, завершить этот разговор и уйти прочь.
— Слушай, Бадди, я уже трижды плакала. Если помнишь, когда мне было девять лет, я тогда сломала руку, я не плакала. Мне было больно, это был ад, но я не плакала. Но я плакала трижды, когда ушел папа. Я рыдала ночи на пролет.
В ее глазах собрались слезы, и она отвернулась, продолжая хлопать в ладоши, будто бейсбольный подающий перед тем, как кинуть мяч отбивающему. Его младшая сестра и ее жалкая пародия на бейсболистку, просто потому что она изо всех сил старалась не показать слез.
— Ненавижу их, ненавижу их… — бормотала она, не поворачиваясь к нему лицом и продолжая хлопать в ладоши.
Он смотрел на бутылку, стоящую на бюро, и выглядывающий из-за нее стакан. Он потянулся к ее плечу, но не смог к нему прикоснуться, снова попытался, снова опустил руку. Он потянулся к бутылке, но также остановился.
— Не надо их ненавидеть, Ади, — сказал он. — Как бы то ни было, мама остается с нами. Ушел лишь отец.
— Но он не собирался уходить, и не собирался кем-нибудь увлекаться, если бы между ними все было в порядке, — она повернулась к нему лицом. — Почему она не удержала его?
«Между нами есть заметная разница», — подумал Бадди. — «Ади всегда борется, а мать — нет, как и я».
Он плыл по течению, неважно, куда оно приведет. Как и с Гарри Фловерсом. Он просто шел за Гарри взрывать почтовые ящики или в тот дом, чтобы оставить за собой невообразимый ужас.
— Не знаю, — сказал он, почувствовав себя бесполезным.
— Бедный Бадди, — почти прошептала она. Ее голос звучал жалко и тоскливо.
Ему нечего было сказать в ответ, и он направился к двери. Ему не хотелось ее утешать, делить с ней содержимое бутылки. Он даже не стал с ней откровенничать, может, он сделает это позже. Все, что он теперь знал, это то, что он хочет удалиться из дома, оказаться с «друзьями» в центре города, и чтобы это заставило его забыть обо всем, что он упустил в жизни.
Авенжер ненавидел торговые центры, особенно «Мол».
Он ненавидел толпу, яркий белый люминесцентный свет, музыку, повсюду звучащую из динамиков. Он чувствовал себя потерянным и одиноким, совсем не Авенжером. От всего, что он видел и слышал, у него начинала раскалываться голова. В глазах начинало резать от всего, на чем бы они остановились. Его удивляло количество пожилых людей, приходящих в сюда, которые выглядели заброшенно и одиноко. Они устало присаживались на скамейки, кто-то из них смотрел куда-нибудь в пустоту, кто-то дремал, сидя с закрытыми глазами и открытым ртом.
Повсюду были подростки. Они появлялись то тут, то там. Поодиночке или по нескольку человек. Парни толкали друг друга, кто-нибудь из них флиртовал с девчонкой, флиртующей с другими парнями, посылая в сторону одинокий взгляд или секретную улыбку. Они поедали хот-доги, пиццу или какие-нибудь нелепые сандвичи, запивая их «Колой», «7-UP» или чем-нибудь еще.
Хоть он и ненавидел этот торговый центр, он каждый день приходил сюда сразу, как в школе заканчивались уроки. Он знал, что добьется своей цели, чего бы ему это не стоило. Он это делал потому, что «Мол» был самым подходящим местом, чтобы найти разорителей. Он пришел к этому, уединяясь у себя в сарае, где он сидел и взвешивал свои мысли на чаше весов. Когда ему приходилось сталкиваться с какими-нибудь проблемами, то мать всегда ему говорила: «Выгрузи мысли на чашу весов». Как он и поступал. У себя в уме он делал список в две колонки: с одной стороны у него были вопросы, с другой — ответы. Как, например: «Что ты знаешь о вандалах? Ответ: они молодые парни, одеты как подростки, старшеклассники. Где их можно найти? Там, где собираются подростки — правильно. И где же собираются подростки? Около школ, где учатся старшеклассники. Все ли время они проводят около школы? Нет, сразу после последнего звонка они уносят оттуда ноги. Хорошо. И куда они могут уйти? Домой, на подработку в места, такие как «Макдональд-с», магазины, расположенные в центре города или в «Мол».
«Мол» — правильно. Рано или поздно каждый из них появляется в «Моле», чтобы найти там подработку в каком-нибудь магазине или просто провести время.
Авенжер заметил, что каждый день появляться в «Моле» было не
безопасно, но он знал, что у него нет другого выхода.
На протяжении следующих трех недель он приходил сюда почти каждый день, когда у него было свободное время. Он рассчитал для себя время и регулярность, с которой он должен был обходить всю территорию торгового центра, он искал, наблюдал, но делал вид, что он тут случайно, без определенной цели, чтобы не вызвать ни у кого ненужных подозрений. («Что тебе здесь нужно, парень?») Он подумал, что было бы лучше выглядеть естественно, не скрываться в фальшивых кустах или гигантских зарослях папоротника, рассаженного повсюду на территории торгового центра. Он не задерживался подолгу на одном и том же месте. Он негромко что-нибудь насвистывал и вел себя так, будто кого-то ждет. В это время его глаза, будто скрытая камера, фиксировали каждого парня, появлявшегося около «Мола», они рыскали то в одну, то в другую сторону.
Он научился избегать встреч с охранниками, хотя они для него особой опасности не представляли. Даже если на них была яркая униформа, то это были усталые немолодые люди, скорее всего, вышедшие на пенсию полицейские. Но Авенжер старался куда-нибудь уйти, если кто-нибудь из них к нему приближался. Как бы то ни было, он продолжал искать, наблюдать, не обращая внимания на головную боль или усталость в глазах.
Иногда у него вдруг могло сильно забиться сердце, чуть ли не разрывая грудь на части. Он мог заметить лицо, которое могло показаться ему знакомым. Ему казалось, что где-то раньше он это лицо видел. Он следовал за ним, щурясь, пытаясь, как следует, его разглядеть и вспомнить лица тех, крушивших все в том доме. И каждый раз его снова поджидало разочарование: ни кем из них он не был. И вдруг его начала тревожить мысль: а видел ли он хотя бы одного их тех, кто орудовал в доме, и смог ли затем бы узнать? Насколько хороша его память? «Это невозможно», — сказал он себе. Он б