ли затянуты в эту дыру. Она поднялась с кровати, раздвинула шторы и закрыла глаза, по которым ударило солнце. Затем отошла назад, проверяя себя, как и что она чувствовала. Она не чувствовала ничего. Это было пустое, незанятое пространство. Она отчасти поверила, что сумела мгновенно отрезать себя от всего, и что по ее венам больше не текла кровь. Будто у нее в теле они стали пустыми, осушились. Теперь с ней уж точно не было Бадди, он ушел не только из ее жизни, ночей и дней, но и от нее самой, от всего, что было у нее внутри. Было ли это любовью, если все это так просто смогло ее покинуть? Что должно было занять это место? Можно ли было подумать, что жизнь без чувств не будет жизнью? Она где-то читала, что природа не терпит пустоту. Но теперь внутри нее была пустота, вакуум. Что же может в ней перемещаться?
В этот день позвонил Гарри Фловерс.
Приятный запах наполнил ее ноздри, когда она зашла к себе в комнату и сняла трубку с телефонного аппарата — на кухне у матери в кастрюле варилась морковь с корицей.
— Алло, это Джейн Джером?
— Да, — ответила она, колеблясь. Этот голос ей был не знаком.
— Послушай, ты меня не знаешь. Хотя мое имя тебе известно. Меня зовут Гарри Фловерс, — затем быстро, пока она набирала в легкие воздух: — Подожди, не клади трубку. Пожалуйста, ничего не делай. Лишь послушай — все займет минуту или две. Только дай мне это сказать…
Мать появилась в дверях ее комнаты и остановилась с вопросом в глазах. Джейн встряхнула голову, послав ей небрежный взгляд, и мать вернулась на кухню.
— Я хочу сказать, что ты поступаешь с Бадди Вокером нехорошо. Это правда — в тот вечер он был у тебя дома со мной и с еще двоими парнями. Он был чертовски пьян и не знал, что делает, но он не трогал твою сестру. То, что случилось с ней, было случайностью, и Бадди в этом не участвовал…
— Зачем ты мне все это говоришь? — спросила она, удивившись тому, насколько холодно и беспристрастно она это произносила. С каким равнодушием.
— Я обязан ему этим звонком. Смотри, мне он даже не друг, но из тех, кого я не могу оставить в беде, благодаря тому, что он лучше многих, может, исключая тебя. И он сожалеет обо всем, что сделал в тот вечер. Его родители разводятся, и это перевернуло его жизнь с ног на голову, превратив ее в нечто паршивое. Надо полагать, что именно по этой причине в тот вечер, напившись, он оказался у тебя дома вместе с нами.
«Наверное, стоит положить трубку», — подумала она, но этого не сделала. Ей было любопытно, интересно, как выглядит Гарри Фловерс. Может, она на самом деле его видела где-нибудь на улице или в «Моле», не осознавая того? Она пыталась вообразить его лицо, черты. Но внутри себя видела лишь Бадди.
— У Бадди неприятности. Он снова пьет. Он какое-то время не пил, но сейчас он это делает без остановки.
Она молча слушала его, глубоко набрав воздух.
— И я подумал, — продолжал он. Его голос стал мягче, будто ласкал ее ухо. — Может, нам стоит как-нибудь встретиться? — звучало уж слишком скользко и хитро. — Ты знаешь, надо бы поговорить об этом… обо всем. Только мы вдвоем — я и ты…
Телефон вдруг показался ей змеей, которая затаилась около ее уха.
Она швырнула трубку на пол, а затем аккуратно положила на аппарат.
Джейн и Бадди случайно встретились в «Моле». Это было ноябрьским воскресением пять месяцев спустя.
Она целенаправленно избегала «Мол», делая все свои покупки в маленьких магазинчиках на Майн-Стрит в центре Викбурга или в новом торговом центре, открывшемся в нескольких милях от Монумента.
Он ходил в «Мол», будто на охоту, в надежде, что все-таки ее увидит, обходя один за другим маленькие магазинчики, заглядывая внутрь, садился на пластиковые скамейки в вестибюле. Фонтан все также не работал. Кафель его бассейна был покрыт все той же рыжей коркой.
Иногда он мог подъехать на машине к школе «Барнсайд-Хай», чтобы, остановившись не слишком далеко от главного входа, наблюдать за выходящими после уроков учащимися. Он все надеялся, что хотя бы мельком сможет увидеть ее еще раз. И однажды он ее увидел. Она шла мимо, ее сумка с учебниками была перекинута через плечо, и она смотрела куда-то в сторону. Отчего его снова начала мучить тоска, от которой в глазах собрались слезы, и сильно защемило в груди. В дальнейшем он делал все, чтобы не бывать в Барнсайде, но снова, раз за разом он туда приезжал.
В тот ноябрьский день они столкнулись лицом к лицу. Он сошел с эскалатора, и вдруг она перед ним предстала.
Внезапно удивившись, она нахмурилась, разозлившись на себя за то, что договорилась о встрече с матерью около «Филена», забыв, что должна избегать это место, чтобы случайно с ним не повстречаться.
— Привет, Джейн, — сказал он.
И хотя «Дворец Пиццы» находился не так близко к эскалатору, запах томатного соуса и пеппрони наполнял собой воздух даже здесь.
Он стал бледным, похудел. Как-то раз она вспомнила его красивые голубые глаза, но теперь они были больше серыми, чем голубыми. Белки налились кровью.
— Как ты? — спросил он.
Она все молчала, продолжая удивляться этой их случайной встрече.
— Хорошо, — наконец, произнесла она, без какой-либо реакции внутри себя. Он мог быть кем угодно. И чтобы окончательно не выглядеть стервой, она все-таки спросила: — А как ты?
Ее вопрос возбудил его — сам факт, что она поинтересовалась, как его дела.
— Замечательно, — ответил он. — В этом году в школе у меня все идет неплохо. Все оценки лишь «А» и «В», — нужно было продолжать разговор, чтобы хоть как-то попытаться ее удержать. Она продолжала молчать. — Дома тоже все хорошо. Думаю, что родители, в конце концов, разойдутся, но это будет дружеский развод. У Ади все хорошо и у матери.
«Сколько раз я сказал «хорошо»?» — подумал он.
— Я больше не пью. Теперь для меня главное — учеба.
— Хорошо, — сказала она. Очевидно, он врал. Она все продолжала удивляться тому, насколько легко он когда-то сумел ею овладеть.
Он сосчитал, сколько раз она ответила ему словом «хорошо» — дважды, и при этом не внося никаких комментариев, кроме как отвечая одним и тем же коротким словом. Ему хотелось расспросить ее о сестре, о Керен, но о ней он промолчал, потому что тут же появился бы субъект, имеющий отношение к произошедшему в ее доме. Его сознание чуть ли не зашкаливало от быстро перебираемых одна за другой мыслью — сколько раз он мечтал о том, как встретит ее вот так, и сотни раз проигрывал в голове этот их разговор, выстраивая вопросы — свои и ее, и ответы… и вот ему нечего было сказать, и ко всему еще не о чем подумать. Такое иногда случалось с ним в школе на уроках, когда нужно было отвечать заданный урок, а в голову не приходило никаких мыслей или идей.
— Ладно, мне надо идти, сказала она. — Мать заждалась. Я почти опоздала.
— Джейн, — произнес он, поняв, что не может ее просто так отпустить.
Она остановилась, повернувшись к нему боком, но глядя куда-то в сторону и ожидая.
У него в голове, наконец, созрела фраза, которую он смог бы в этот момент сказать. Он каждый день ее репетировал — слова, напоминающие о лучших их временах.
— Ведь, правда, все у нас было столь замечательно, Джейн?
Он выглядел так, что вот-вот заплачет.
Все это время она думала о разгроме и о Керен в коме, об обеспокоенных родителях и об Арти с его кошмарами, о Майки Лунни, покончившим с собой, и о маленьком Эймосе Делтоне с прижатыми к груди книгами, о желтых дорожках на стенах и лепешке рвоты у нее на ковре.
— А… то, что было? — сказала она в ответ, и вдруг пожалела его — сильно пожалела. Жалость внутри нее превратилась в большую дыру, и она открыла для себя, как далека жалость от ненависти, и как все это вместе взятое не похоже на любовь.
Она стала на ступеньку эскалатора и медленно начала от него удаляться, не оборачиваясь, оставляя его внизу, за спиной, в прошлом, навсегда.