– Давай же, продолжай… – проговорила тетя.
– Поэтому подумал…
Видимо, Юнсу несколько стеснялся моего присутствия… Я опустила глаза. Не так уж приятно было ощущать себя в роли человека, который путается под ногами. Так и для матери, народившей трех здоровых сыновей, я была вечной помехой – именно в этом состоял мой первородный грех. Она говорила, что больше не смогла выступать именно из-за моего появления на свет.
За решетчатым окном гуляла запоздавшая гостья – белая метель.
– Видно, и правда… Вы, сестра, приходите сюда не только для того, чтобы умножить ряды католиков… Раньше я жил лишь одной мыслью – не дать себя в обиду, считая, что все вокруг каждым своим словом или жестом насмехаются надо мной, пытаясь как-то отыграться и использовать ради своей выгоды. Но удивительно – стоило мне подумать, что надзиратели и другие заключенные (есть среди них, конечно, и невыносимые) не всегда задумывают плохое, как я почувствовал, что они относятся ко мне очень даже хорошо…
– Ого?! Даже так? Ну да, вообще-то ты прав… Когда ты был бандитом, ты же тоже не всегда думал недоброе.
Я подняла голову. Мне стало любопытно, как отреагирует Юнсу, что его так открыто назвали бандитом. Неужто можно так прямо тыкнуть в лицо… Он же, на удивление, улыбался. Открытой широкой улыбкой, с чувством смущения и одновременно каким-то уважением и удовлетворением от того, что лучник попал прямо в цель. Мы с охранником засмеялись.
– И что же?
Тетя слушала с такой заинтересованностью, будто перед ней вещал мудрый старец, на которого нашло озарение.
– Я вдруг подумал: а что, если дело во мне… Считая людей плохими, я первым вел себя агрессивно и этим давал повод относиться ко мне подобным образом… После этой мысли у меня словно камень с души свалился. А еще я снова вспомнил сестру, о которой рассказывал вам в прошлый раз. Я же, если честно, был ошарашен, когда вы в первую нашу встречу взяли меня за руку. Кто знает, может, та монахиня на самом деле всего лишь растерялась от неожиданности, и в ее взгляде и впрямь не было никакого презрения и брезгливости, как от вида мерзкого насекомого… Может, все это время я зря накручивал сам себя, придумывая то, чего и в помине нет…
Тетя добродушно улыбнулась.
– Знаете, меня впечатлила книжка «Мифы Греции и Рима», которую вы прислали. Поначалу я запутался в сложных именах, но потом увлекся и не успел и глазом моргнуть, как за ночь прочел ее всю.
– Правда? Ну и кто тебе там больше всего приглянулся?
– Орест.
– Орест? Запамятовала, кто это… А как тебе история про Зевса, который расправлялся со злодеями силой ветра и молнии? – спросила тетя. Юнсу снова заулыбался.
– Так что там с Орестом?
Он на мгновение замешкался. Снова взглянул на меня, и мне срочно пришлось сделать вид, что мне весьма любопытно и я с нетерпением ожидаю продолжения. Только сейчас я заметила, что его кожаные кандалы, сковывающие все тело, заменили обычными наручникими на запястьях. Сами заключенные окрестили их серебристыми часами «Омега», ведущими в ад.
– Только у Ореста имя более-менее легкое, остальные не выговоришь… Так вот он, похоже, был кем-то вроде принца. Дед его хотел стать самым могущественным среди богов и строил разные интриги… Поэтому боги прокляли род Ореста на многие поколения. И первым был проклят отец Ореста… да…
Юнсу опять замешкался.
– Ты говоришь про Агамемнона? Выходит, Орест – сын Агамемнона!
– Да, Агамемнона убила его жена – мать Ореста. У нее был любовник, и, сговорившись с ним, она избавилась от своего супруга. А по обычаям тех земель сын должен был отомстить за отца, и Орест убивает мать – по ее вине погиб отец. А богини мести фурии считали убийцу родителя худшим злодеем. Они наслали на Ореста странные видения и звуки. День за днем перед его глазами стояла сцена убийства матери, а в ушах звучали проклятия богинь. Из-за чувства вины Орест оказался на грани сумасшествия и пустился в странствия по свету.
Юнсу постоянно искоса поглядывал на меня. Я догадывалась, что он хотел показаться тете с лучшей стороны и что прошлой ночью он не раз повторял свою речь, чтобы сегодня покрасоваться. В тот день его потуги казались мне жалкими и нелепыми. А сейчас от этих воспоминаний меня пронзает грусть.
– И вот Аполлон, кажется… бог Солнца, ведь так? Он созвал богов на совет и вступился за Ореста, заявив, что тот всего лишь жертва проклятия и на самом деле виноват дед Ореста. Поэтому безжалостно и несправедливо поступать с ним так – ведь у Ореста не было иного выхода… И раз они наслали на него проклятие, теперь они же должны и даровать ему прощение. Орест тоже был на совете: услышав слова Аполлона, он разгневанно воскликнул: «Что ты такое говоришь? Мою мать убили не вы – я сам убил!»
После слов «я сам» Юнсу на мгновение уронил голову на грудь. За решетчатым окном продолжали сыпаться белые хлопья. Когда он выпрямился, его глаза были налиты кровью, как у разозлившегося кролика. На лице – сильное волнение. Он сглотнул и продолжил:
– Я… хоть и не мечтал в детстве стать богом, но сильным быть хотел. Когда есть сила, ты можешь делать что угодно, можешь избавиться от всех обидчиков… Так я размышлял. Но встреча с вами, сестра, заставила меня задуматься о том, что заставляет приходить вас сюда и со слезами умолять такую сволочь, как я… В тот день бабушка… которая имела полное право убить меня… Когда я увидел, как она плакала и просила прощения за то, что не может простить меня, мне хотелось поскорее сдохнуть, лишь бы не видеть этого… И если у меня спросят, что я предпочитаю, встретиться с ней еще раз или пойти на виселицу, я выберу второе. Я подумал, что если Бог существует, то сейчас он наказывает меня самым ужасным образом. Ведь для меня смерть – ничто. Меня это не страшит. С самого детства она нисколечки не пугала. И тут мне впервые пришло в голову: а вдруг я ошибался? Я раньше думал о несправедливости, ведь у меня были обстоятельства, с которыми ничего нельзя сделать. И кто бы ни оказался на моем месте, он поступил бы так же… Хотел кому-то что-то доказать, дескать, получайте заслуженное… Однако… Орест… совершивший убийство по принуждению богов, все равно взял на себя вину, открыто заявив, что на нем кровь матери…
Юнсу сжал губы. Тетя взяла его руки в наручниках и на минуту закрыла глаза. Поглаживая их, она проговорила:
– Какой ты все-таки молодец! Сколько всего. Столько мыслей за раз, надо же… Не ожидала, что это заставит тебя так глубоко задуматься…
Лицо Юнсу перекосило, а в покрасневших глазах блеснули слезы. Он крепко стиснул губы и закрыл глаза.
– Я хотел убить отца. И мать тоже хотел убить. И поэтому думал, что я проклят… А раз проклят, то и бояться мне больше нечего. Думал, положу этому конец, поубивав их, а потом и себя. Надо было как-то покончить с этим. А раз всему конец, то и раскаяния никакого… А вы сейчас говорите, что я молодец…
Снег повалил еще сильнее. Он падал беззвучно, и стояла удивительная тишина.
– Я вдруг осознал, что с самого появления на свет я ни разу не слышал от взрослых похвалы! Сегодня мне тяжело, что вы, сестра, приехали издалека в непогоду и умудрились разбить себе до крови голову… Как это, должно быть, больно… Я вдруг задумался, а испытывал ли что-то подобное ранее… И знаете, сестра, оказалось, что, за исключением моего брата и любимой женщины, я ни разу ни о ком не беспокоился… Я никогда не переживал о людях, которые не имеют ко мне никакого отношения. У меня не возникало мысли, что кто-то в данный момент может испытывать страдания, а значит, и не было желания посочувствовать и пожалеть… Понять, как ему тяжело… Поскорей бы уже все закончилось…
Двадцатисемилетний Юнсу опустил голову. На его наручники, отливающие металлическим блеском, упали слезы.
– Но знаете, сестра… Если честно, я… Меня страшит то, что со мной сейчас происходит.
Через шесть месяцев мы с братом вышли из колонии для малолетних преступников. Родители приезжали за своими отпрысками и увозили их домой. Те, за кем они не приехали, уезжали к старшим братьям и сестрам. Те, у кого не было братьев и сестер, объединялись в группы и разбредались каждая своей дорогой. Мы же простояли на улице перед колонией до самого заката, пока не стемнело.
Глава 11
Тетя молча сидела, откинувшись на спинку сиденья. Снег валил уже не так сильно, но по обочинам успело намести сугробы. На дороге образовалась снежная каша.
– Давай съездим к твоему дяде. Я поэтому попросила тебя приехать. Добираться туда на общественном транспорте – целая морока… Хотя если бы не мой вид, я бы и на метро поехала… У тебя нет никаких срочных дел?
– В больницу бы для начала… Вдруг надо швы наложить? – с сомнением пробурчала я.
Мой живот, оставшийся утром без завтрака, тоже недовольно урчал. Вид престарелой тети с обмотанной платком головой вызывал жалость. Мне так же, как и Юнсу, было больно смотреть на нее. А еще щемило в груди от того, как он из-за окровавленного затылка моей горемычной тети не находит себе места. Тем не менее я никак не могла выразить свои чувства. У меня даже слез не было…
– Я достаточно пожила. Разве важно, когда умрешь? Всего лишь выполняю свой долг до того, как Он призовет меня… Единственное, чего хочу, – до самой смерти служить этим людям. И даже если это случится где-то в пути, я буду только счастлива.
– Умереть, умереть, умереть… С начала Нового года – сплошные разговоры о смерти. Езжу с тобой, и всё об одном, все связано со смертью! Ты что, Бог? Зачем ты взваливаешь на себя то, что даже Ему не под силу? Тот смертник… Как там его, Юнсу, что ли… Он же сказал: разве могут спасти их все твои старания? Если ты сведешь себя в гроб, стараясь для них, то принесешь им еще больше мучений. Ох! Не нравится мне все это… Даже от одной мысли пробирает дрожь. Нелепость какая-то!
Как ни странно, навернулись слезы. Я растерялась от нахлынувших на меня чувств, но не хотела, чтобы тетя заметила мое смятение. Она ничего не ответила. «Я раньше думал о несправедливости, ведь у меня были обстоятельства, с которыми ничего нельзя сделать. И кто бы ни оказался на моем месте, он поступил бы так же… Хотел кому-то что-то доказать, дескать, получайте заслуженное… – звучал голос чуть не плачущего Юнсу. – Орест… несмотря на то что совершил убийство по указке Богов… заявил, что это он виноват… А ведь именно я должен был сказать это! Я ведь никогда не задумывался над тем, что причиняю кому-то боль, и ни разу у меня не возникало желания облегчить чьи-то страдания», – вспоминала я слова Юнсу, и они отозвались эхом где-то в глубине моего сердца. Хотя нет, однажды я все-таки желала облегчить страдания одного существа. Это был Симсим