Сегодня Юнсу говорил особенно умиротворенно, как-то неторопливо. У него словно что-то улеглось на душе. Это напомнило мне осеннее озеро: внешне вроде бы такое же, как и в другие сезоны, однако цвет воды оседал где-то там, в глубине.
– Вы знаете… А я ведь тоже живу в ожидании четверга… – произнес офицер Ли.
Я смущенно улыбнулась, убирая выбившиеся волосы за уши. Стало как-то неловко. «Госпожа Мун, вы сильно изменились в последнее время… Выглядите отлично! Видимо, произошло что-то хорошее. Раньше вы были такой взвинченной…» – говорили мне при встрече преподаватели в институте. Хотелось, чтобы они не сильно перемывали мне кости, но я была польщена, что от них не ускользнула моя перемена к лучшему.
Сейчас мне кажется, мы с Юнсу отражали друг друга. Я успокаивалась настолько, насколько спокоен был он, а когда он начинал нервничать, я тоже начинала испытывать тревогу. Наступает осень, совсем скоро – конец года, и мы не могли опять не думать о смерти. Степень напряжения, которую испытывает заключенный-смертник и его родные и близкие, равноценна ежедневному прохождению казни. Его страх подобен страху человека, который получил угрожающее послание от гигантского монстра: «Будь готов, я иду тебя убивать!» Он чувствует, что каждый день находится в лапах этого чудовища.
– Сначала… попал сюда ради сдачи государственного экзамена, а сейчас благодарю судьбу, что так получилось. Именно здесь я начал задумываться, что такое человеческая жизнь и что такое смерть.
Офицер Ли впервые обратился ко мне с такой длинной речью. И его слова показались мне искренними. За десять лет работы в изоляторе мимо него прошли десятки смертников, таких как Юнсу, которых он приводил сюда и затем уводил навсегда.
– Наступает осень, и в сердце закрадывается страх, ночами не могу заснуть. Если в прошлом году смертные приговоры не приводились в исполнение, значит, в этом году их не миновать… Представляете, если у меня такой мандраж, то что говорить о приговоренных. С этого момента и до конца года все будут взвинчены, и начинают происходить всякие инциденты. Услышу ночью крики, пойду проверять – оказывается, кошмары мучают… Похоже, даже во сне они проходят через муки казни…
– А как Юнсу в последнее время?
Офицер Ли хохотнул.
– Можно сказать, чуть ли не монахом стал. Ночами читает книги и молится, а деньги, которые вы переводите, судя по всему, отправляет тому, кто больше всех в них нуждается. В последний раз, когда сестра Моника приходила на мессу и рассказывала про католических отшельников, которые всю жизнь проводят за решеткой, и про буддийских монахов, которые живут в землянках, она даже похвалила Юнсу за то, что он похож на них. Пока я здесь служу, тут и бывшие президенты сидели, не так давно был кандидат на пост президента. Парламентарии, министры, монополисты… Я в политике не силен, однако в этом месте жизнь каждого как на ладони, можно наблюдать сквозь стекло… Невольно задумываешься о многом…
Я не спросила, о чем – не было необходимости. Мы миновали одну дверь за другой. На выходе, перед тем как попрощаться, я спросила:
– Послушайте… приведение в исполнение… о нем заранее объявляют?
Офицер Ли, чуть замешкавшись, ответил:
– Накануне вечером… Надзиратели без выпивки не могут это все выдержать… Вроде бы и уголовники… да и мы все время ворчали, глаза бы их не видели, однако, хочешь не хочешь, успели привыкнуть. Когда читаешь про них в газете, они кажутся чудовищами, а узнаешь поближе – обычный человек. На поверку выходит, люди везде одинаковые… После проведения казни еще месяц без выпивки жить не получается. Говорят, те, кому пришлось быть свидетелями убийства, выступают за высшую меру наказания, а те, кто видел смертную казнь, становятся сторонниками ее отмены… Понятно, что правы и те, и другие. Я сказал, что благодарен судьбе за то, что оказался надзирателем, но после исполнения смертных приговоров хочется все бросить и уйти. Неудивительно, что многие надзиратели впоследствии становятся проповедниками или буддийскими монахами. Думаю, причина одна и та же.
– Когда я встретилась с вами впервые, вы, кажется, назвали Юнсу вконец испорченным отморозком…
Офицер засмеялся.
– Хоть и отморозок, но все же человек. Ведь нет таких, кто изо дня в день творит зло? Я тоже иногда выкидываю такое… Ого! Похоже, и я договорился до правды…
Попрощавшись у выхода, я зашагала к машине, по дороге оглянулась и увидела, что офицер Ли все еще стоит на прежнем месте. Я помахала рукой. Он помахал в ответ. Внезапно я задумалась: что же будет с нами после смерти Юнсу? Я сомневалась, сможем ли мы смотреть друг на друга без него. Я вдруг поняла: мысль о том, что смерть настигает лишь приговоренных к казни, – заблуждение. На самом деле, хоть и неизвестно когда, я тоже умру, и офицеру Ли суждено когда-то покинуть этот мир. Как и мать без какого-либо намека на рецидив тяжелой болезни лежит в больнице, пытаясь избежать смерти, которая и сама-то не торопилась приходить.
Солидные люди в костюмах и с черными папками в руках выходили из стоящих поодаль черных микроавтобусов, торопливо направляясь к входу. Судя по всему, адвокаты. Они тоже умрут. Даже если не торопить события, среди тех, кто сегодня находится здесь, через сто лет в живых не останется никого. И тем не менее все они торопились. Побыстрее убить… Если бы старший брат услышал мои рассуждения, он бы рассердился, утверждая, что это всего лишь приведение в исполнение приговора.
Зазвонил телефон. Тетя Моника! Мы давно не виделись, осень задувала сухим ветром, и мне еще больше захотелось с ней встретиться. Я отправилась в Соннам. Кто-то умер, и она просила приехать туда. Еще одна смерть. По словам будды Шакьямуни, самое удивительное в этом мире – что все мы живем, напрочь забывая о поджидающей нас смерти. Чтобы добраться до Соннама, я поехала в сторону Пундана. Слева от дороги на крутом склоне я заметила кладбище. Иногда я проезжала по этой дороге, возвращаясь из тюрьмы, но увидела его впервые.
– В газете я прочитал про самолет корейской авиакомпании, потерпевший катастрофу на Гуаме, – сказал Юнсу сегодня на встрече. – Я подумал: погибло аж двести человек. Я не мог уснуть. Господи, лучше бы ты забрал мою жизнь вместо тех невинных людей… Сердце сжималось от боли. Ведь у погибших наверняка остались те, кого они любили, кто сейчас скорбит и терзается.
Кладбище и потерпевший катастрофу самолет… Та осень начиналась с какого-то зловещего предзнаменования.
На пустыре позади рынка в районе, где дома плотно прижимались один к другому, были установлены несколько тентов. Я припарковала машину на углу и, зайдя на пустырь, стала искать тетю – какая-то женщина проводила меня. Тетя сидела под тентами в окружении людей. Когда я приблизилась, она притянула меня к себе.
Перед комнатой с фотографией покойной выстроилась длинная очередь. «Странно! Да кто же это умер, что в этом захолустье собралось так много людей?» – подумала я. К тому же почти все в очереди стояли со слезами на глазах. Они искренне горевали.
Тетя Моника взяла меня за руку и посмотрела в лицо снизу вверх. Ее волосы, убранные за уши, серебрились под сквозными лучами осеннего солнца. Я снова подумала, что будет, если она умрет. Маленькие руки тети были жесткими и шершавыми, словно необработанное дерево. Неожиданно мы оказались в самом начале очереди.
С фотографии в черной рамке улыбалась женщина в красивом ханбоке, традиционном наряде. Волосы спереди были разделены прямым пробором, а на затылке собраны в пучок. В комнатушке где-то в полтора пхёна (ее и комнатой-то не назовешь) с фотографией покойной едва мог уместиться один сидящий человек, помимо гроба. На входе люди выстроились в длинную очередь. Я положила цветок и поклонилась. В это время тетя Моника стояла, прислонившись к стене, рядом с которой в углу лежала груда писем до самого потолка. Таких стопок было несколько по всему периметру комнаты.
Я напоминала человека, который, выплакав положенное, интересуется: «А кто же умер?» Тетя вывела меня наружу. Пока мы были внутри, очередь из желающих помянуть покойницу, воскурив благовония в курильнице, стала еще длиннее.
– Эти люди приехали со всей страны. Среди тех, кто связан с волонтерской деятельностью в тюрьмах, нет ни одного, кто не знал бы ее. Еще в довольно молодом возрасте, ей было чуть больше сорока, она овдовела, а муж, видимо, оставил кое-что в наследство. Детей не было. Эта уважаемая женщина продала все имущество, арендовала каморку в полтора пхёна, все имеющиеся накопления перевела в наличность и положила их на хранение в комод, который ты видела в комнате. Потом с этими деньгами ездила по всем тюрьмам и переводила на счета заключенных, встречалась с ними… Видела горы писем? Все они пришли с разных уголков страны. Как-то я спросила ее: «Что будете делать, если, не дай бог, заболеете, а деньги к тому времени уже закончатся?» А она мне в ответ: «А чего переживать? Если для меня еще дела остались, то Господь восполнит всем необходимым, а нет – так заберет к себе!» Про себя я тогда подумала: ну надо же, какая непредусмотрительность! А сегодня утром она покинула этот мир. Говорят, еще вчера она посетила изолятор в Тэгу, поужинала со своими спутниками, а после расставания ушла спать… Утром открыли комод, а там денег осталось как раз на похороны.
Я снова взглянула на ту маленькую комнатку.
– Да ну?
– Вот ты недоверчивая, что ж, я тебя обманывать буду?!
– А почему в газете не напечатали?
Уже после того как вопрос сорвался с языка, я поняла, что сморозила глупость. Однако, если честно, в историю верилось с трудом. Вроде и не сказка, которую рассказывают детям на ночь, и не байка о чудесах, слушая которую, в глубине душе подозреваешь, что без выдумки не обошлось. Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Это произошло не когда-то давным-давно, не в Средневековье и не на Западе, а здесь, в Корее, да еще и в настоящее время! Дрожь пробрала от того, что на свете действительно есть такие люди!