– Сегодня позвонили из сеульской тюрьмы. Насчет денег, которые отправил человек по имени Чон Юнсу. Когда я сказал, что знаю о случившемся, мне сообщили, что он заранее попросил надзирателя, если его внезапно казнят, все оставшиеся накопления на его тюремном счету передать в нашу школу. Вот так-то… Этот ценный дар я не могу использовать абы как… вот и хотел посоветоваться с вами, сестра…
Из внутреннего кармана пиджака он вытащил сберкнижку и показал нам. Сумма была небольшая. Он снова заговорил:
– Если вы не против, сейчас у нас на трибуне школьного стадиона строится пристройка с крышей… Вот я и подумал, может, там эти деньги и пригодятся… Классы у нас светлые и просторные, но детям во время дождя или летом не хватает укрытия, чтобы почитать или просто отдохнуть. Не будете ли вы против пустить эту сумму на сооружение навеса…
Тетя тихонько прошептала: «О Боже!» Мы с ней припомнили, как прошлой ночью не могли уснуть – читали Синий блокнот. Одновременно нам привиделся маленький Ынсу, стоящий в ожидании окончания уроков брата и плачущий под проливным дождем, словно потерявший мать птенец ласточки. Тетя незаметно перекрестилась.
– Простите. Но если не на это, я даже не знаю, как можно еще использовать… – глядя на нас, сконфуженно проговорил директор. Он, верно, подумал, что мы заплакали от шока, и сделал вывод, что нам его предложение не по нраву.
– Нет. Именно так и потратьте эти деньги! Господин директор! Именно там их и используйте, пожалуйста! Чтобы можно было укрыться от дождя и летом спрятаться от пекла, обязательно соорудите этот навес! Чтобы, не дай бог, какой-нибудь малыш, ожидающий своего старшего брата, не промок под дождем… И чтобы у старшего брата, который видит это, не болела душа… – Тетя не договорила и опять расплакалась.
Я взяла под руку толком не спавшую и не евшую, отчего сильно ослабевшую тетю и направилась в сторону гостиницы. На землю спускались сумерки. Тетя предложила лечь пораньше, раз завтра с ребятами вставать ни свет ни заря. Я спросила у нее, встанет ли завтра солнце.
– Конечно встанет! – ответила она.
– Тетя! Дети такие довольные!
– Да уж, детям и вправду всё в радость! – поддакнула она.
Уже около входа в гостиницу я обернулась. В первых строчках государственного гимна – песни Юнсу и Ынсу – упоминается именно это море: «Пока не высохнут воды Восточного моря…» Казалось, за плеском волн откуда-то издалека доносятся поющие голоса двух мальчишек, сидящих в городских трущобах у мусорного ящика. «Брат! У нас же хорошая страна? Когда я пою эту песню, мне почему-то кажется, будто мы становимся такими замечательными!» – едва слышный шепот слепого Ынсу переплелся с шумом волн. За песчаным пляжем, где резвились ребята, угрюмое море колыхалось, словно нахлынувшие слезы земли.
P.S.: Пожалуйста, передайте также сестре Монике и отцу Киму, что я им благодарен, прошу у них прощения и… люблю их.
Как написал один поэт:
Эти люди из своих слез пекут оладьи, начиненные любовью,
Они с ловкостью переворачивали эти оладьи в форме цветов
И делились этим теплым угощением с нами.
В конце концов они научили меня, что вся моя жизнь – это благословение!
Глава 19
В палате уже собралось несколько человек. Когда я зашла, отец Ким поздоровался. За это время он успел порядочно набрать вес, и волосы начали отрастать.
– А вы поправились, святой отец! – поддела его я.
Он, поглаживая живот, усмехнулся:
– Да и не говори, все растет да растет!
Когда живешь, что-то меняется. Иногда к худшему, иногда к лучшему. В течение семи лет после его смерти, встречаясь со многими другими Юнсу, я пришла к выводу, что это не наивное заблуждение. И ездящие на черных машинах судьи, и жестокие убийцы в глазах главного Судьи одинаково несчастные должники в этой жизни. Ни один человек по своей сути не является праведником, и никто изначально не является злодеем, и оттого мы каждый день проводим в мучениях. А объединяет нас непреложная истина – все мы вынуждены бороться со смертью. И это печальная участь человеческого общества, которой не избежать.
Вместо черного покрывала тетя Моника надела белый чепец. Ночной головной убор, как в европейских фильмах, с мелким кружевом по краю. Может, поэтому она казалась совсем маленькой, младенцем, лежащим в колыбельке. Если бы не ее постаревшее лицо, то можно было подумать, будто мы окружили постель, чтобы поздравить с рождением малыша. Однако, даже находясь на больничном ложе, тетя что-то живо обсуждала с отцом Кимом. Взглядом она попросила меня присесть и продолжила:
– И вот он просит положить ему Священное Писание… Выходит, что он согласился встретиться с вами? Ну и как он вам?
Я вспомнила снежный день, когда, узнав, что тетя ушиблась, я примчалась в тюрьму и увидела ее с носовым платком в розовый цветочек на голове. Тогда я еще подумала, что победа за ней, – и сегодня я ощутила то же самое.
Видимо, они говорили о серийном убийце, которого недавно приговорили к смертной казни.
– Ну что сказать… не особо он разговорчивый… Судя по всему, в детстве он имел какое-то отношение к христианству. Сказал, что специально расправлялся с жертвами у окна, откуда хорошо был виден крест на крыше церкви. А еще… признался, что считает себя отъявленным негодяем и боится признавать себя в каком-то другом качестве. Мне он показался обычным человеком.
Договорив, отец Ким с горечью улыбнулся. Тетя почувствовала себя хуже и прикрыла глаза.
В 2004 году в стране не было никого, кто не слышал бы об этом убийце. Из-за него требования возобновить смертную казнь (как и обещал президент, ее не проводили с декабря 1997 года) зазвучали с новой силой, и общественные настроения по отношению к смертникам резко ожесточились. Даже приговоренные к высшей мере, с которыми я встречалась после смерти Юнсу, узнав об этом убийце из газет, восклицали, что такого точно надо прикончить, а после смеялись над своей реакцией, вспоминая, что они и сами недалеко ушли.
– Мы не имеем права отворачиваться от человека, пусть даже он чудовищный убийца или сам дьявол во плоти. Никого из нас нельзя назвать совершенным праведником, никто из нас не безгрешен – одни лишь чуточку добрее, а другие чуточку злее. И жизнь ставит нас перед выбором – раскаяться или продолжать грешить. Поэтому мы не можем лишать этого права на выбор… Отец Ким, перед вами трудная задача… Так хотелось бы помочь, но я, видно, уже свое отжила…
Тетя говорила умиротворенно. Отец Ким, услышав последнюю фразу, собрался было утешить ее чем-то общепринятым в таких ситуациях, однако сдержался. Тетя повернулась ко мне. Ее взгляд был прежним: иногда мелькали шутливые искорки, однако шутить, как раньше, не получалось из-за слабости. Отец Ким вышел, а я присела поближе к ней.
– Ты связывалась с доктором Но?
Я кивнула. И тихонько погладила ее лицо, точно так, как это делала тетя зимой много лет назад. Видимо, она тоже вспомнила те времена и улыбнулась.
– Ну что, смогла оставаться живой все это время? И как ощущения?
– Да вот… Видно, еще придется пожить… – ответила я.
Казалось, я сейчас разревусь. Тетя на самом деле напоминала угасавший фитиль. Я вспомнила о своем старом опасении: «Что же будет, если она умрет?» Однако теперь я знала точно. Несмотря ни на что, надо жить: кажется, так тяжело, и постоянно твердишь, что устал до смерти и это не жизнь вовсе, но тем не менее это тоже жизнь. Точно так же, как, бросаясь словами «умираю от жары или от голода», мы продолжаем жить, так и желание умереть – это тоже жизнь. И желание доступно лишь живым, вот и получается, что это тоже неотъемлемая часть жизни. Поэтому теперь мне пришлось заменить формулировку: вместо «хочу умереть» я говорю «хочу жить хорошо».
– Как дела у твоей матери? – спросила тетя.
– В добром здравии, – ответила я, и мы рассмеялись.
– Приходила мать… мать Юнсу.
От произнесенного имени у меня непроизвольно перехватило дыхание, я ничего не могла сказать.
– Оказалось… она живет неподалеку. Моя подруга монахиня присматривает за бесприютными стариками в Тондучхоне провинции Кёнгидо. Там она и обнаружилась. Как уж у нее жизнь сложилась, что оказалась в таком месте?.. Судя по всему, у нее старческое слабоумие… Это мне монахиня сообщила, проверившая данные.
Я молча сжала тетину руку. Она дрожащими пальцами достала из-под подушки крестик и протянула мне. Он был вылеплен Юнсу из рисинок перед смертью.
– Съезди и передай это ей. Рассказывают, что она, когда не очень холодно, целый день сидит перед домом и кого-то ждет… сестра у нее спросила: «Кого ждете?» – «Сына…» – «А как зовут сына?» – «Унсу…»
Я хотела повторить «Унсу», но не смогла. Сплетение имен Ынсу и Юнсу… Я взяла крест. Тетя без сил прикрыла глаза.
– Можешь помолиться, чтобы Он забрал меня побыстрее? Если честно, то побаливает… Да чего обманывать, ужасно больно, даже с инъекциями морфина все равно нестерпимая боль…
Я ответила, что помолюсь.
– Знаешь, так странно. Только что до твоего прихода я ненадолго забылась сном, и мне приснилось, что в этой комнате собрались все, кого я успела проводить. Среди них и Юнсу был… Все в белой одежде. Радостно улыбаются, а на шеях черные шрамы. Даже после смерти они не исчезают… У меня во сне все в душе от этого перевернулось.
Больше я не смогла сдерживаться и заплакала.
– Не плачь, моя хорошая Юджон. Когда ты преодолела все… Впервые пришла со мной в тюрьму, попыталась понять Юнсу… Когда я узнала, что ты ходила к матери, пытаясь спасти Юнсу… как же я гордилась тобой!.. Я, по правде сказать, еще раньше присматривалась к тебе, переживала… Ты горячий человек, а горячим людям больнее… Но нельзя этого стесняться.
Я взяла лицо тети в свои руки. Маленькое, испещренное морщинами. Хотела сказать: «Прости меня!» Сказать, что мне было страшно, когда я не знала, как надо жить. Что я, как и Юнсу, поняла это слишком поздно… Впервые я хотела сказать слова, которые не могла до этого произнести, но которые обязательно были нужны здесь и сейчас.