Игорь продолжает что-то кричать, даже скинул со стола папку, но я абстрагировалась. На меня столько раз в жизни орали, обвиняли, что никакой реакции эти вопли во мне уже не вызывают. Наоравшись, Мурас, громко хлопнув дверью, вылетает из кабинета.
Выдыхаю. Что будет дальше?
Вечером забираю Поли от мамы и заезжаю в наш сад, почти сразу находя воспитательницу.
— Добрый вечер, — она улыбается. Сама вежливость.
— Не очень. У меня к вам разговор.
— Да, конечно. Чем могу помочь?
— Полину обижают.
— Что вы, у нас…
— У нас проблемы со зрением, но это не причина того, что Поля чем-то хуже других. Объясните это, пожалуйста, родителям других детей, если быть точнее, Степановой. А еще лучше — дайте мне ее номер телефона. Это какой надо быть идиоткой, чтобы нести такой бред о ребенке. Еще и своих детей поучать!
Начинаю заводиться. Воспитательница опускает глаза. Тяжело дышит.
— Евгения, простите, эта Степанова… у нее муж очень влиятельный человек, и… в общем, у вас не первый случай. Уже многие родители жаловались, но что мы можем сделать? Даже сказать…
— Я вас поняла. Думаю, это был наш последний с вами разговор. Мы забираем документы.
— Евгения?!
— У меня мало времени.
В машине Полина рассказывает о том, как они с бабушкой лепили елочки из пластилина. Хлюпает соком, спрашивает про Игоря. Она постоянно про него спрашивает.
Я должна ей как-то сказать. Хотя у нее сейчас такой возраст, что она только обрадуется. Не будет винить непутевую мать, рыдать… Она будет счастлива, что у нее есть папа. Вытаскиваю ее из, автокресла, ставя на снег.
Дома мы ужинаем и ложимся спать под сказку, я читаю слова в книге, а сама даже не осознаю, что читаю «Золушку». Я думаю лишь о том, что будет дальше… что?
Глава 11
Факты говорят одно, моя же память — другое. Я долго сравнивал дома свое ясельное фото с фоткой Женькиной дочки из соцсети. Реально похожа. Очень. Это не укладывается в голове. Бред какой-то.
Получается, у меня есть ребенок от девки, у которой совсем нет мозга. Прекрасно просто.
У нас с Лунгой были ох*енные отношения. И думая об этом, я не вру. Даже сам себе. У меня никогда не было такого, чтобы разрывало. Она въелась под кожу моментально. И я велся на все. Думал о том, какая она хорошая. Лучшая. Моя. Жаль только, что поздно понял, насколько она «моя».
Была ли это любовь? Однозначно. Такая, что потом год внутренности выплевывал. Пох*й на все было. Тогда Аллочка и подсуетилась. Я нашу свадьбу даже не помню. Упился в ноль. Она до сих пор это вспоминает, а не*рен было вообще под меня ложиться. И свадьбу эту гребаную затевать. Мы почти сразу уехали из Питера. Ее отец как раз в то время пер вверх по карьерной лестнице в области, он же помог и мне с этой лестницей. Наверное, только за это я могу поставить Гончаровой плюсик — за ее батю, который нехило так помог на старте. Впрочем, эта дура до сих пор уверена, что может мне этим угрожать. Время уже ушло. Не может. Давно бы уже свалила и жила себе как люди, но нет… ей эмоций мало.
Зато мне с лихвой. До блевоты этих эмоций хватило. В хламину обдолбанная, с мразью какой-то. И помада эта красная.
Она когда в кабинет с такой же помадой приперлась, пристрелить ее хотелось. Зараза. А теперь еще и ребенок… мой.
Дочь. У меня есть дочь. Невольно улыбаюсь.
Как я сразу не допер? Реально же одно лицо… гребаный дебил! Тут и ДНК не надо. Но его я, конечно, сделаю. И ребенка заберу. Заберу. Что я несу? Куда? К жене своей психованной? Что делать-то теперь? С*ка! Женя, какого хрена? Зачем?!
Вечером еду в этот Алкин ресторан. Там толпища всякой дряни. Халявщики и прилипалы. Друзья. Конечно, одно название. Мать моя сюда не пришла, и это радует, не увидит дальнейшего цирка. А цирк непременно будет.
Здороваюсь с Симоновым, пока моя женушка красуется в красном платье в пол, улыбается на камеру фотографа, а мне придушить ее охота.
— Игорь, улыбайся. Нам нужны счастливые фото, а не твое хмурое лицо, — кривит морду.
— Отстань. Дай уже сесть и пожрать спокойно.
— Мурас, можешь хотя бы один вечер по-человечески…
— Нет. Не могу. Когда до тебя уже дойдет? — повышаю голос, привлекая к нам внимание, но меня прет, и уже не остановишь. — Зачем ты все это затеяла? Зачем? Какая годовщина? Какое счастье? Пох*й мне! Всегда так было и не изменится уже!
Перехожу на ор.
— Игорь, — цепляется за руку, — тут же люди. На нас смотрят.
— Да плевать мне. Пусть знают, какая у нас семья счастливая. Достала уже!
Иду на выход. Алка семенит следом.
— Мурас, если ты сейчас уйдешь…
— Слушай, давай уже развод. Реально поперек горла.
Гончарова стопорится, широко распахивая глаза.
— Что? — хлопает своими коровьими глазками.
— То.
Выхожу из ресторана, садясь в машину. Просто нарезаю круги по району.
Колешу-колешу, а дороги, мать ее, не вижу. Одни картинки. И эта гребаная красная помада.
Пять лет назад
У нас выезд, ночь и очередные жалующиеся на какой-то наркоманский притон соседи. Саня злой как черт, всех сорвали. ОМОН зачем-то вызвали. Прелесть. Ночка.
Убираю пистолет, валяющийся в бардачке, за пояс джинсов со спины. Нарики — народ гнусный, а стрелять из ПМ — бумажки стряпать задолбаешься. Поэтому левый ствол мне будет сегодня полезнее.
Мы эту точку месяц ведем, давно бы уже все вытряхнуть могли, но сейчас слишком рано. Но московская проверка, чтоб ее. И соседи эти. Не с*ки ли?!
Поднимаюсь на второй этаж, уже после маски-шоу. В этой квартире семь комнат, коммуналка была. Положена больше половины народу. Воняет — аж мерзко становится. Все уже давно пропиталось этим запахом. Сиги, трава. Под ногами похрустывают шприцы. Весь пол, как цветами, усыпан.
Дергаю дверь в самом дальнем углу, впуская луч света в темноту.
— Здесь…
Закрываю рот. Потому что прошибает. Потому что ни черта не понимаю. А еще потому что она клялась, что больше никогда в жизни. Но ходить к гадалке не надо. По одному только задымленному пеленой взгляду ясно, что она обдолбанная в хламину. Сжимаю руки в кулаки, а где-то на задворках сознания я уже достал ствол и пристрелил их обоих. Но это только в голове.
Лунга сидит на этом нарике в юбке и лифчике. Меня либо не видит, либо тупо не узнает. Молниеносным порывом хочется схватить ее за волосы и вытащить из этой убогой блат-хаты. Но я, словно мазохист, смотрю на то, как она целует этого урода. Смотрю, и с каждой секундой во мне что-то меняется… умирает…
За спиной отчетливо слышатся шаги. Вздыхаю, оборачиваясь к Сане.
— Что тут у тебя?
— Нарики. С этой поосторожнее, судейская дочь.
— Серьезно?
— Более чем…
— Откуда такие познания?
— А тебе не пох*й? От проблем себя обезопась. Я поехал.
— Мурас, ты охренел?
— У меня дела.
— Я твои дела, одно мое слово — и ты…
— Вылечу? Не велика потеря.
Отворачиваюсь и иду к двери. Позади слыша чей-то шепот: «Это его девчонка».
Была. Главное слово тут «была». Сажусь в тачку и набираю номер районного суда. Прошу ее отца, если он еще на месте. И мне везет или ему. Неважно…
— Вашу дочь задержали под наркотой. Имеет смысл приехать в отдел на районе.
— Это кто?
— А есть разница?!
Скидываю вызов, выезжая со двора. В зеркалах заднего вида мелькают люди. Я отчетливо вижу, как ее заталкивают в пазик, но на лице не дрогнул даже мускул. Я ей помог. Это максимум, что я могу для нее теперь сделать. Не после всего, что увидел.
Мне хреново. Да, вероятно, это самое подходящее слово. Я не урод, поэтому мне плохо. Если бы я на самом деле был такой мразью, как многие думают, я бы переступил через это с едкой улыбкой, даже глазом не моргнул. Но меня крутит. Тошнит от увиденного. Рвет на части.
Внутренности скручивает, а в голове лишь туман. Нет, сигаретный дым. Он густой и не дающий думать. Это мерзко. Все это вынуждает выплевывать загробленные внутренности.
Меня выворачивает наизнанку, а ей пох*й. Она под кайфом. Ей плевать на все, а я до бешенства хочу оказаться на ее месте. Ширнуться какой-то дрянью, что отшибает память.
Но на деле я полностью окунаюсь в мазохизм и еду в отдел. Не дебил, понимаю, что переходить дорогу начу нет смысла. Хуже от этого будет только мне.
У дежурки шумиха. Лунгу приехал сам. Никого не подсылал даже. Смотрю на то, как он улыбается нашему полкану, когда на плечо падает чья-то лапа. Саня.
— Бухнем?
Киваю, нехотя отрывая взгляд от ее полубессознательного тела. Женьку выводят к отцу. Полковник что-то говорит, жмет судье руку и удаляется.
Я вижу ее в последний раз. Девочку, которая перевернула мой мир. Перевернула, переварила и выплюнула. Вновь с головой погрязла в том, от чего отреклась. Она же клялась и обещала, а на деле только предала.
Ухожу в кабинет и еще минут двадцать перебалтываю в себе осадок от ситуации.
Нажираюсь в хлам, а когда утром просыпаюсь не в своей квартире, не могу вспомнить, как здесь оказался.
— Доброе утро, — Алкин голос вызывает рвотный рефлекс, но это внутри. Внешне я безразличен. Мне плевать на все, что она говорит. А говорит она много.
Встаю под холодный душ, закрываю глаза, но в мозгах, восприятии лишь эта мерзкая картинка. Ее красная помада на губах. Кислотная и отвратительная.
Вырываюсь из потока воспоминаний, заезжая на парковку у дома. Отголоски прошлого до сих пор лежат в моей душе тяжким, разъедающим мозг грузом.
А ведь когда-то я хотел одного — быть рядом с ней. Потом — никогда не видеть. А теперь, спустя столько лет, я узнаю о том, что у меня есть дочь. Дочь от любимой женщины. От женщины, которая предала.
Поднимаюсь в квартиру, а вокруг темнота. Ночь ужасна по-своему. Она гложет своей тишиной и бездействием. Она ужасна, когда ты один, когда нет выхода, когда жизнь перевернулась.