Я смотрела на струящуюся кровь по белой коже и задыхалась болью. Молча. Словно… словно меня заколдовали.
Он продолжал говорить. Его речь словно ласкала слух. Но он говорил ужасные вещи. В подробностях описывал то, что сделает со мной, то, что сделал с остальными.
Губы высохли. Я чувствовала, как стягивает кожу, как саднят кровоточащие порезы, и молчала. А еще мне было безумно страшно, что Полина услышит, проснется… и нет, я не должна была даже думать об этом. Даже в самом страшном кошмаре, но только не это.
Как Мурас появился в квартире, я не поняла, но то, что я испытала, видя его за спиной этого маньяка, не передать словами. Облегчение. Радость. Любовь. Не знаю. Все чувства слились воедино. Я была ему благодарна. Да. Он спас мне жизнь своим возвращением. Он спас жизнь Поли.
Я в ужасе смотрела на то, как он его избивает, но ужас был не от его жестокости. Нет. Это был страх. Страх за Игоря. Возможно, глупый и совсем ему не нужный…
Пять лет назад
— Женя, Женечка, с Юлей беда…
— Мама, прекрати плакать. Что случилось?
— Женя… папа, у папы сердце, врач приезжал… а Юля, Юля… авария. Автобус. Говорят, выживших нет.
Сглатываю ком в горле и не могу сказать и слова. Нет. Это бред. Не может такого быть. Ошибка. Ошибка. Юлька жива. Я бы почувствовала. Я бы ощутила, если бы с ней что-то… да. Почувствовала бы. Крепче сжимаю телефон в ладони, выдыхаю.
— Мама, успокойся. Я сейчас приеду. Слышишь. Ты дома?
— Дома.
— Сейчас буду.
На пару я не иду. Как сумасшедшая несусь домой. Главное, успеть. Нет, нет… все хорошо. Все будет хорошо.
Дрожащими руками открываю дверь, чуть не выронив ключи. Прохожу в квартиру, слыша мамины рыдания. Стискиваю зубы, проходя в гостиную. Отец лежит на диване. На столике целая куча лекарств и стакан с водой.
Вздрагиваю. Стирая со лба ледяной пот.
— Мамочка, — стискиваю ее плечи, — успокойся. Милая моя. Успокойся.
— Женечка. Женя.
— Пап, ты как?
— Нормально. Устроили панику!
— Все будет хорошо, — заявляю более чем уверенно.
А у самой голос дрожит. Что делать-то?
— Мам… что там с Юлей? Что-то известно стало?
Мама отрицательно мотает головой. А на всю гостиную разносится трель телефона. Подбегаю к домашнему, снимая трубку с подставки.
Мама тянет руку, и я послушно отдаю ее ей.
— Да. Хорошо… — бледнеет, — да, — обессиленно выпускает трубку из руки, накрывая лицо ладонями.
— Мам…
— Жива. Наша Юленька жива, в реанимации, но жива.
Прикрываю глаза, чувствуя облегчение. Я знала… знала.
— Нужно ехать в Москву, — безапелляционно заявляет отец.
— Да, ты прав, — поддерживаю его, — я поеду с тобой, только вещи…
— Ты останешься здесь, мы с матерью сами. Толку от тебя не будет. Да и сестре твое присутствие… — осекается и замолкает.
— Лучше будет, если я не приеду, да? Сестре так будет лучше, — усмехаюсь, — ты, наверное, мне то же самое и на моем смертном одре скажешь, что всем лучше без меня будет, — смех сменяется гневом и подступающей истерикой.
— Женечка, папа не то…
— О нет, мам, папа сказал именно то, что хотел сказать. Я поняла все, позвони, как в Москве будете. Держи меня в курсе дел. Пока.
Вылетаю из квартиры под отцовское недовольное брюзжание. Идти некуда. Точнее, есть, но в общагу не хочется. Но я иду. Выбора нет.
Мне так больно. Я… я же так не хотела. Никогда этого не хотела. Юлька. Моя Юлька… а теперь…
Отец не простил. Он все еще меня не простил. А моя сестра, мы же… мы же не общаемся уже четыре года. Это ужасно, это мерзко. Но она не смогла принять мои поступки. Не смогла понять, да и не нужно ей это. Никому не нужно.
Зачем кому-то понимать наркоманку, зачем?
А я просто хотела быть на равных. Я всегда чувствовала себя лишней. Только и слышала — Юля то, Юля се. Самая лучшая в классе, гимнастка, будущий юрист. Классный юрист. Аттестат особого образца, куча друзей, ухажеров. А я… я лишь жалкая пародия, тень. Точно. Тень. Идентичная, но всегда позади. Одинокая и забитая. В глубине души я ненавидела их всех.
Когда зависала у Ящера, обдалбываясь в хлам, то видела картинки. Яркие, обнадеживающие. В них все было иначе. Там родители нас не делили, там мы с Юлей были вместе, как настоящие сестры. Там была настоящая жизнь. Мне хотелось в нее возвращаться. Мне был нужен этот призрачный мир.
Поднимаюсь на этаж, вытирая слезы. Нужно быстрее попасть в комнату, но даже этого сделать нормально не могу. По пути налетаю на рыжую. О, эта дрянь не дает мне прохода с того момента, как Мурас появился в моей жизни. Она лучшая Алкина подруга и просто обязана меня ненавидеть.
— Эй ты, тихоня, — смешок, — что слезки льешь? Узнала все-таки правду?
— Отстань, — пытаюсь идти дальше, но она цепляет меня за рукав.
— Стоять. Я не отпускала. Расскажи, как это знать свою цену? Да еще какую, два ящика алкашки, — она злобно усмехается.
Она смеется, а я ничего не понимаю.
— Мурас поспорил на тебя. Как тебе быть вещичкой, на которую делают ставки? А?
— Поспорил, — шепчу себе под нос.
Нет, он не мог. Игорь же… нет. Мой Игорь так не поступил бы, только вот по ее лицу я вижу, что поступил. Что так и есть.
Разворачиваюсь и со всех ног бегу на улицу. Звоню ему, но телефон отключен.
Я не дура и не поверю словам какой-то идиотки. Причем у которой есть мотив. Нет. Я все выясню. Подбегаю к остановке и, забравшись в маршрутку, еду к нему. На подкашивающихся ногах поднимаюсь на второй этаж. И звоню в дверь.
— Боже, пожалуйста, пусть он будет дома… пожалуйста, — шепчу.
Дверь открывается. Я смотрю себе под ноги, но, когда дверь распахивается, вижу свои же тапочки на чужих женских ногах. Поднимаю взгляд. Сталкиваясь с победоносной Алкиной улыбкой.
Нет… только не сегодня, почему сегодня…
Делаю шаг назад.
— А я говорила, что ты для него очередная забава. Интересный, неизведанный зверек. Он всегда так делает, но после постоянно возвращается ко мне, этот раз — не исключение.
Киваю, сжимая руки в кулаки.
— Ну что ты, — искажает голосок, — не плачь, детка.
— Кто там?
Слышу его голос.
— Листовки разносят, достали уже, — она заливается смехом и захлопывает дверь перед моим носом.
Я же спускаюсь по ступенькам и ничего не вижу. Сердце ноет. Меня разрывает на части от этой боли, от этой несправедливости. Почему? Опять… за что? Что я сделала? Я же… я же думала, что наконец-то у меня появился человек, который меня понимает… я же была в этом уверена.
Вытирая слезы рукавом, осознаю, что ноги сами приводят меня в донельзя знакомую квартиру. Здесь, как и всегда, воняет сыростью, сигаретами и затхлостью. Но это не имеет значения. Ящер встречает меня с распростертыми объятиями.
— Плохой день?
— Жизнь.
— Вмажешь?
Киваю.
— Я благотворительностью не занимаюсь, ты помнишь.
— Помню, — вытаскиваю из рюкзака деньги, протягивая в его выставленную ладонь.
— Ща организую. Тебе как? Повеселиться или что покрепче?
— Чтобы забыть, — бормочу и прохожу в комнату.
Там полно народа. А я смотрю в окно, и мне кажется, что я одна. Здесь, в этой комнате, в мире.
— Держи, — сует мне шприц.
Усмехаюсь. Вспоминая свои слова, что больше никогда в жизни не прикоснусь к этой дряни, а потом на меня, словно книги с полки, сваливается все, что ранит до паршивой, почти смертельной боли.
Перед глазами лицо отца, его злость, надменные взгляды соседей, родственников. Пощечина от Юли за то, что я ее предала подобным поведением. Слезы мамы. Игорь. Его поцелуи, его слова, что любит. Алкино лицо в дверном проеме, ее триумфальная улыбка.
Смотрю на свои вены и, крепче затянув ремень, делаю укол.
Раз. Два. Три. Больше ничего не чувствую. Только яркие вспышки. Его поцелуи, моя улыбка. Все.
Когда открываю глаза, понимаю, что я дома. В своей комнате родительской квартиры. Меня трясет, тело покрывается гусиной кожей. Тошнота усиливается. Хочется пить. Сползаю с кровати, забиваясь в угол комнаты. Мне плохо. Очень плохо. Я не понаслышке знаю, что такое ломка. Но это не она, точнее не совсем. Это лишь отходняк, но, кажется, доза была совсем недетской, и меня медленно начинает ломать. Организм беспощадно просит этой дряни еще, и этому сложно сопротивляться.
Не могу находиться в одном положении, все мышцы натянуты словно струны. Я хожу по комнате, а в башке пустота. Сажусь, встаю… но это не помогает. Тело скручивает, и я невольно падаю на пол, выплевывая из себя воду. Не знаю, когда ела последний раз. Вытираю рот рукавом, забираясь на кровать. Свернувшись в клубок, смотрю в одну точку и мечтаю заснуть, но это слишком большая роскошь. Я знаю, что не усну. И знаю, что ждет меня впереди. Я вновь пройду через этот ад.
За дверью слышатся голоса, но я не разбираю, о чем речь. После они становятся ближе, кажется, уже в комнате. Отец нависает надо мной и что-то кричит. Мама плачет, пытаясь увести его, но он не слушает. Чувствую его пальцы на своей шее, вижу его глаза, но мне не страшно. Мне никак. Он плюется своей злостью мне в лицо, а я, словно овощ, ни черта не соображаю.
Папа швыряет меня на кровать и, хлопнув дверью, вылетает прочь. Сглатываю, накрывая голову подушкой.
Спустя пару недель я опять могу нормально воспринимать солнечный свет и окружающих. Только вот сил и желания жить дальше у меня нет. Все в доме настроены враждебно. Юлю привозят из Москвы, у нее сотряс, перелом руки, ноги, но в целом с ней все в порядке. Кома, о которой говорили, случилась не с ней. Личные данные перепутали. И это хорошо.
Я же стараюсь не выходить из комнаты. Наверное, только мама проявляет ко мне подобие заботы. Почему подобие? Потому что делает это скрытно, чтобы отец, не дай бог, не узнал. Когда он уходит на работу, она печет блинчики и приносит мне в комнату. Но эти блины не лезут мне в глотку.
Набравшись смелости, я просто собираю вещи и, когда дома остается только сестра, ухожу. Я не знаю, куда идти, что делать… но я верю, что все н