– Столь высокопарным речам из уст Намина не все поверят. Удачливый предприниматель на ниве культуры…
– Почему вы так решили? Приведите пример моего коммерческого успеха в шоу-бизнесе.
– Ну, если бы ваши начинания – музыкальный центр, компания SNC-рекордс, радиостанция, гастроли зарубежных звезд и т. д. – не приносили дивидендов, вы, полагаю, сделались бы банкротом.
– У вас ход мыслей нелогичен. Не думаете, что зарабатывать можно на чем-то другом, а на искусство, наоборот тратить? Я в жизни разделил заработок и искусство. Шоу-бизнес не имеет ко мне никакого отношения. И никогда не имел. Как только он действительно здесь начался, я от него отошел. По-моему, году в 1993-м. Последнее, что я сделал – привез Iron Maiden и с тех пор больше этим не занимаюсь. В принципе не занимался шоу-бизнесом и раньше. Мой центр коммерческим не был. Его смысл заключался в помощи запрещенным ранее музыкантам. Они играли на моей аппаратуре, моих гитарах, в моей студии. Я продюсировал их, но денег от этого ни копейки не получал. Какой же это шоу-бизнес? У меня денег достаточно, чтобы больше в жизни о них не думать, но зарабатываю я их чистым бизнесом, не связанным с людьми, с искусством. Когда эти понятия совмещают, что-то приносится в жертву – либо бизнес, либо искусство.
Для меня бизнес – не удовольствие. Это таскание мешков в порту, необходимый труд, выполняя который можно заработать деньги и заниматься после тем, что тебе нравится. А в искусстве, каким бы оно ни было – музыка, театр, фотография – я всегда трачу. Спонсоров у меня нет, значит, приходится добывать средства самостоятельно.
– Почему вы пригласили оформить «Волосы» именно Церетели, художника и гражданина, вроде бы весьма далекого от хиппизма?
– Зураб просто мой давний товарищ. Он очень талантливый человек, а его изобразительное искусство, прежде всего работы маслом, – особый талант, ничего общего не имеющий с его скульптурами. Совершенно иное направление, порой кажется, что это произведения двух разных людей. Поскольку нас интересовал именно изобразительный дар Церетели, я совершенно искренне предложил ему сделать эскиз к спектаклю. Он участвовал в конкурсе наряду еще с тремя художниками, и его вариант оказался лучшим.
– А что, мог победить кто-то другой?
– Выбирал американский режиссер, и это его решение.
– Наверное, он знал, кто такой Церетели?
– А что ему до этого? Он в Америке живет. Впрочем, а мне что? Если спектакль оформил Зураб, мне кто-нибудь деньги даст, что ли?
– Вам понравилась хоть одна попытка постановки рок-оперы в России? Допустим, «Юнона и Авось», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» в Ленкоме, «Иисус Христос – суперзвезда» в театре имени Моссовета?
– Это совершенно другой жанр. То, что делал Марк Захаров, не называется рок-оперой. И в театр им. Моссовета тоже была не рок-опера. Муслим Магомаев пел битловскую «Вчера», но это же не значит, что он исполнял ее в стиле «рок».
– Тогда можете вы утверждать, что «Волосы» – первый опыт привнесения на российскую сцену настоящей рок-оперы?
– Да, стопроцентно. Только это не рок-опера, а рок-мюзикл. Мне сейчас очень хочется привить рок-культуру в театре. Спектакль создавался именно с такими амбициями. Не затем, чтобы сказать какое-то новое слово в российском театральном искусстве, а чтобы заговорили о новом музыкально-драматическом жанре.
– Созданный вами театр будет репертуарным?
– Обязательно. Антрепризу в принципе не признаю, отношусь к ней, как к попсе, а попсой я никогда не занимался.
– Вы уже знаете, каким будет следующий спектакль в репертуаре вашего театра?
– Да. «Иисус Христос – суперзвезда». Начинаем репетировать в декабре. А «Волосы» будут теперь существовать столько же, сколько и наш театр.
Наминский театр действует по сей день, в неразрывном со Стасом пространстве столичного парка Горького, и в его репертуаре по-прежнему (уже третье десятилетие) и «Волосы», и «Иисус Христос – суперзвезда». Тут творец «Цветов» свое слово сдержал. Живучесть его «гуманитарных проектов» зависит, в сущности, лишь от желаний Намина. Так считает он сам. И пятнадцать лет назад, в 2006-м, за бокалом вина в сеульском ресторане, я еще раз услышал от него эту мысль.
«Единственный побудительный мотив для меня в жизни – это кайф. Той же музыкой я начал заниматься и продолжаю, не потому что это выгодно или мне государство что-то платило или платит, а потому что – в кайф.
– Но кайф бывает очень дорогим?
– Верно. Есть люди, тратящие деньги на казино, есть те, кто на что-то другое.
– Почему исчезло ваше знаменитое и самое неформальное в отечественном эфире начала 90-х радио «Эс-эн-си»?
– Министерство связи отобрало частоту, и все.
– Не хочется его восстановить?
– Нет. Считаю, что все в жизни происходит вовремя. Если бы я ничего больше не делал, то, наверное, испытывал бы ностальгию по единственному своему успешному проекту. Но благо, такой проект у меня не один.
– Может, сейчас в нашем FM-диапазоне как раз такой радиостанции и не хватает?
– Плевать. Почему я должен всем заниматься? Я что обязан кому-то? Я писал песни. Написал их достаточно и хватит, переключился на симфоническую, джазовую музыку, фотографию, путешествия (несколько кругосветных вояжей совершил, даже с Туром Хейердалом), только вчера вот вернулся из Африки, у меня есть театр, я продюсирую фильмы, пишу картины маслом… Мне есть чем заниматься. И я ни с кем не связан, никогда не принадлежал ни к каким кланам, ни в коммунистические времена, ни после.
– При желании вы легко продвините свой проект на центральные телеканалы?
– Нет. Я этим и не занимаюсь. Там своя жизнь, и зачем в нее влезать? Есть мой небольшой мир, без особых амбиций, и он меня вполне устраивает. Я не занимаю чужих территорий, у меня есть своя, маленькая, но комфортная.
– При вашей экспрессивности и независимости с трудом представляю, как вы общаетесь, например, с Александром Градским, с которым знакомы с юности?
– Никак. Я знаю его лет 30. Он абсолютно закомплексованный, больной психически человек. Это его трагедия и в музыке. Имея несомненный талант, он, объективно рассуждая, не может сделать ничего вразумительного. Именно оттого, что дико закомплексован.
– Наши музыканты со стажем нередко дают хлесткие, пессимистичные оценки русскому року. Что-нибудь добавите от себя?
– Я роком, не только русским, а любым, в принципе уже лет 15 не интересуюсь. Данный жанр не увлекает меня так, как когда-то.
– Охладели к нему после организации в 1989-м суперфестиваля в Лужниках, когда впервые удалось привезти, еще в СССР Бон Джови, Оззи Осборна, «Мотли Крю»?..
– Нет, охлаждение произошло позже. Когда участники созданной мной группы «Парк Горького» повели себя как продажные, ресторанные музыканты. Предали меня и Колю Носкова, который был стержнем «Парка Горького». Группа стала знаменитой лишь потому, что там солировал и сочинял песни Носков. Остальные были аккомпаниаторами, несомненно способными, но недостойными называться «Парком Горького». Они украли имя, убежали в Америку. И за океаном у «беглецов» вся музыка, естественно, быстро закончилась. Уже полтора десятка лет никто «Парк Горького» не слушает.
– А как ныне смотрится один из участников «Парка Горького» Александр Миньков по прозвищу Маршал?
– Нормально. Попса советская. Он и раньше таким был. Вот, кстати, лишнее доказательство, что реальный «Парк Горького» это не такие вот музыканты. Я, кстати, тогда сказал Коле, что только ему дарю название «Парк Горького», но он отказался, решив, что не хочет больше с этим связываться и начнет карьеру заново.
Градский, собирающий долги
Тот, кого Намин в середине «нулевых» назвал «психически больным человеком» (а, ведь, незадолго до этого пели вместе на юбилее «Цветов»), десятилетием позже открыл свой именной музыкальный театр в Москве («Градский Холл»), стал наставником-победителем в четырех сезонах популярного телешоу «Голос», прочитал несколько книг о себе, и разменяв восьмой десяток чувствует себя вполне уверенно. Кстати, пути Александра Градского и Стаса Намина в чем-то весьма похожи, и это прежде всего история про век двадцатый и прорывы с несоветской музыкой на советскую эстраду, а затем про успешную конвертацию своего авторитетного имени в блага и возможности посткоммунистической России.
Четверть века назад я зашел к Градскому в гости, когда он еще не был народным артистом РФ, но уже обитал в выделенной столичной мэрией просторной квартире (которую называл «мои мастерские») возле Елисеевского гастронома. Общение с Александром Борисовичем это почти всегда словесный поединок, где есть и сарказм, и искренность, и апломб, и открытость. В тот раз, в разгар нежаркого московского лета, мы долго сидели вдвоем на его кухне. После «увертюры» из нескольких бытовых вопросов, исполнитель незабвенного хита «Как молоды мы были» и «патриарх русского рока» (как любят представлять его в разных справочниках и релизах), извлек из холодильника запотевшую бутылку хорошей водки, и разговор обрел правильную тональность.
«К 45 годам я не имею ни правительственных наград, ни званий и, в принципе, убедил себя, что они мне не нужны. Хотя, по своему таланту и способностям в другом месте уже в 22–23 года я мог бы получить гораздо больше того, что получил здесь. Раз этого не произошло, я чувствую, что у начальников есть некоторые долги передо мной. Если они мне эти долги в той или иной форме вернут и даже дадут что-то вперед, это будет совсем неплохо. С такой мыслью я однажды пришел к своему условному начальству, то есть к московским властям, и как житель столицы и не последний музыкант спросил: «Могу ли я рассчитывать на свой театр, вокальную школу, мастерскую?». Меня услышали. Видимо, решили не разбрасываться ценными кадрами. Появится здесь завтра другой мэр, неизвестно, как он станет ко мне относиться. А сегодня Лужков, насколько знаю, очень расположен к тому, чем я занимаюсь. Причем он уважает не только мою музыку, но, возможно, знает обо мне что-то как о человеке, надеюсь, порядочном.