1997 год
БГ в это период фактически распустил очередную версию «Аквариума», остался один, не был связан никакими контрактами, и впервые записал русскоязычный альбом («Лилит») исключительно с англоязычными музыкантами, да какими – группой The Band, что играла с Бобом Диланом в его первом мировом туре и выступала на культовом «Вудстоке».
Мне по-спортивному интересно наблюдать – рассказывал мне Борис – что станет с альбомом, сделанным мной самостоятельно, без поддержки больших корпораций, вдали от тенет шоу-бизнеса. Годы нашего общения с шоу-бизнесом привели к тому, что мы остались такими же бедными, как были. По-моему, все пришло туда же, откуда начиналось в 80-х. Есть официальная музыка, есть люди, стремящиеся в нее залезть, и есть те, кто хочет остаться сам по себе. Сегодня мы в том же положении, в котором когда-то записывали свои первые самодеятельные катушки.
– Тебя это расстраивает?
– Меня поначалу это расстроило. Я рассчитывал, что в ком-то проснется интерес к моей новой работе и в нее вложат хоть какие-то деньги. Этого не случилось. В итоге я печалился 42 минуты, по-деловому так печалился. А затем понял, что вернулся к идеальному состоянию полной свободы.
– Наш рок-н-ролл одна из тех сфер, где едва ли не чаще всего обсуждается противостояние Москвы и Питера. Оно вообще-то существует или надуманно?
– Эти города различны. В Москве люди здоровые и более склонны дурить. В Петербурге люди хилые, чахлые, больные и формально более культурные, вежливые.
– Питерская ревность по отношению к москвичам сохраняется?
– Думаю, она есть. Когда мы записали «Русский альбом» и ездили с ним по России, то концерты в Питере прошли очень скованно. Альбом не приняли. «Как это, какие русские песни? Вы что, москвичами стали? Не-ет, не пойдет». Так к нам до сих пор там и относятся. Мы перестали быть питерской командой.
– Ты тоже внутренне испытывал питерский комплекс?
– Пожалуй. Для меня попадание в Москву, еще в 70-е, стало культурным шоком. Находиться здесь долго я мог, только сильно выпивая. Но после того, как пожил в Нью-Йорке, у меня все в голове перевернулось. Я приехал в Москву и понял, что она меня полностью устраивает. Здесь мне хорошо, а в Петербурге – скука.
2003 год
– Давным-давно вы с Сергеем Курехиным сочинили песню, где была лишь одна строка: «Хорошо бы золотых лошадей за копыта цапать…». Недавно ты сказал мне, что в твоих привычках не цапать, а приходить и брать то, что тебе положено. Что из положенного удалось взять за полвека?
– Прежде всего, я взял мир. В детстве судьба обрекла меня на жизнь в ленинградских новостройках. Прошло много лет, и теперь я имею возможность останавливаться в любой точке мира. У меня везде знакомые. Могу жить во дворце раджи, или в частном доме под Лондоном, или в Нью-Йорке. Согласись, не так уж плохо? И это лишь физический мир. Но есть и достижения во всех прочих мирах. Преодоление каких-то рамок, границ.
– Что сегодня может вывести тебя из равновесия?
– Любое хамство.
– Коего в нашей стране, как нигде в мире?
– Да, Россия – обитель хамства.
– И это непреодолимо?
– Пожалуй, нет. Это свойство природы. Бить по голове тех, кто ниже тебя, и лизать задницу тем, кто выше. Впрочем, всегда есть возможность индивидуально вырасти и поддержать стремящихся к такому росту. Нормальных людей много.
– Насколько помню, о родном городе ты всегда высказываешься без политесса. Какие чувства он вызывает у тебя сегодня?
– Разные. Из отрицательного бросается в глаза – петербургский комплекс бедности. Это настрой людей. Даже те, кто богат, ведут себя придурковато, словно слуги, которые разгулялись, пока барин в отъезде. В Москве люди не стесняются самих себя, а в Питере и нувориши словно бы испуганно предчувствуют, что барин скоро приедет.
– Давно это заметил?
– В детстве. Но тогда в городе еще жили настоящие личности, в 70–80-х почти все они уехали. Теперь хочется дождаться поколения НЕ слуг.
– За годы странствий по свету ты сохранил какую-то конфессиональную религиозную принадлежность?
– Нет. Я простой человек.
– Тебя вообще разочаровывает религиозное разделение человечества?
– Каждый волен делать, что хочет. Другое дело, что религия – это всегда…
– …уход от Бога?
– Совершенно верно. Религия – щит между человеком и Богом. Иногда люди считают, что такой щит нужен, но, возможно, когда-нибудь они будут считать иначе.
2006 (начало года)
– Не так давно ты встречался с представителями кремлевской администрации. Жизнь все-таки вынуждает идти на определенные компромиссы?
– Если мне звонит человек и говорит: я очень люблю ваши песни…
– Это ты о ком?
– Ну… О любом человеке, который добавляет при этом: мне хотелось бы с вами встретиться, возможно, я смогу вам чем-то помочь. Я готов с ним встретиться. «Аквариуму» всегда нужна помощь, потому что все наши записи стоят денег.
– Вот мы и переходим к прозаическим вещам…
– В деньгах нет ничего прозаического, деньги – очень поэтическая вещь, если их правильно воспринимать. В любом цивилизованном обществе такой коллектив, как «Аквариум», имел бы значительно больше денег, чем можно потратить. Поскольку у нас система устроена по-другому и нам до сих пор приходится играть концерты, чтобы зарабатывать на еду, мы принимаем любую помощь.
– А так бы ты концерты уже давно не играл?
– Мы можем позволить себе выступать два-три раза в месяц в столице. Однако даем 10–12 концертов в провинции, поскольку нам до сих пор интересно доносить до людей то, чем мы заняты, и так же интересно видеть реакцию этих людей. Если бы речь шла только о заработке, мы выступали бы на корпоративных вечеринках.
– Пять лет назад ты называл Россию страной победившего хама…
– Сейчас у меня нет такого ощущения. Жизнь, как я вижу, немножко входит в норму. Люди начинают заботиться даже о внешнем виде улиц. Когда идет перетряс общественных оснований, людям, как правило, не до того, чтобы делать что-то новое в искусстве. А когда жизнь идет ровно, появляется много тех, кому это неинтересно, и они хотят компенсировать эту «ровность». Но не тем, что идут грабить ближайший банк или стреляют в друзей, а попытками сделать нечто новое со звуком, цветом, изображением. Меня интересуют произведения искусства, просветляющие человеческую сущность. Таковые создаются, как правило, при очень спокойном положении в обществе. Поэтому я ратую за подобное спокойствие. Канада или Швеция – самые обустроенные общества на земле, однако именно оттуда распространяются анархические музыкальные направления. Мне хочется, чтобы и у нас было так интересно. Я – патриот. Пока Россия известна на весь мир только бандитами. Но пусть это будут бандиты от искусства.
– При этом часть интеллигенции говорит, что время ныне как раз совсем не творческое: монотонное, предсказуемое, застывшее…
– Насколько помню, большую часть XX века слово «интеллигенция» было ругательным. Это тот малочисленный, по счастью, слой людей, которым неустроенность сексуальной жизни не позволяет воспринимать гармонию Вселенной.
– Где ты хранишь орден?
– Который из них?
– От президента РФ, по случаю твоего 50-летия – «За заслуги перед Отечеством IV степени».
– Где-то лежит дома, в ящиках.
– А у тебя есть заслуги перед Отечеством?
– Не знаю. Думаю, нужно об этом спрашивать не меня, а Отечество.
2006 (конец года)
– Однажды ты дал хлесткий диагноз обществу в незабвенных «Козлах», много лет спустя «приговорил» отечество в альбоме «Сестра хаос» строкой «Моя родина, как свинья, жрет своих сыновей». Появится ли еще одна подобная фраза для составления смыслового триптиха?
– Понятия не имею, я ее не планирую. Если что-то закрадется в песню, то независимо от меня. Удовлетворения от того, что происходит я не испытываю. Но его давно нет. А после «Норд-Оста» я просто махнул рукой и понял, что в этом больше не участвую.
– Чем ты объяснишь всплеск интереса в России к поп-стандартам тридцатилетней давности: процветают ретро-радиостанции, полные залы собирают былые звезды диско и советские ВИА?
– Пошел откат во всем. И самый страшный откат – идеологический. Все захотели, чтобы было, как раньше, хотя как оно было на самом деле, никто уже по-настоящему не помнит. Но от этого желания – тяга к такой эстетике. Люди сами себе накликивают то, что с ними будет. Им предложили свободу – они отказались.
– Мандельштам, Пастернак или Бродский, кто из них – «поэт эпохи»?
– Мандельштам – поэт от Бога, так человек не может написать. Он создавал допотопные вещи страшной красоты. Пастернак – чудеснейший человек, но он, все-таки, от ума. А Бродский… Он как раз в прямом смысле слова «поэт эпохи», со всей скорбной интонацией, какую я могу в это определение вложить. Он гений, но не поэзии, или не совсем поэзии, или поэзии именно той, обожженной эпохи.
– Недавно отмечали 25-летие Ленинградского рок-клуба. Ты ни в каком качестве не представлял своего участия в данном мероприятии?
– Нет. Потому что это праздник ностальгии. Поступать как Юра Шевчук и петь свою программу 87-го года я бы не стал, да у меня этого и не получится. Сейчас другое время и у меня голова и сердце в другом месте. То, что можно было сделать тогда, я сделал.
– А еще презентовали новый документальный фильм о Цое?
– Уверен, должна быть некая госорганизация, вроде министерства культуры, которая при участии действительно умных и просвещенных людей определяла бы, что вот такое-то явление является культурной ценностью страны и его нужно обязательно сохранить. Пусть кто-то сделает хороший фильм про Майка, Витьку Цоя, Башлачева, «Звуки Му».
– Так сделай о них отдельные выпуски своей программы «Аэростат» на «Радио России»?