Я зол на него. Его главная задача — обеспечивать безопасность персонала и гостей. А этот идиот где-то шлялся, дав возможность обидеть Лали.
***
Мы дома. Я обнимаю ее, постоянно трогаю, не могу отпустить даже на мгновение. Только что звонил Макс. Друг заверял, что охранники тоже устроили встряску этому уроду. Он считает, что бывший вряд ли снова подойдет к Лали. Но я не собираюсь спускать ситуацию на тормозах. У меня есть кое-какие идеи, как испортить жизнь кретину.
Лали расстроена. Несмотря на то, что пытается не подавать вида, я вижу печаль в ее глазах, и от этого еще больше хочется придушить козла. Ради своей девочки я пойду на что угодно. И не позволю ни одной твари обидеть ее.
Лали уговаривала меня принять ванну. Хотела после обработать мои раны. Я был в порядке, но согласился на все ради нее.
Я видел, сколько нежности и волнения было в ее пальчиках, когда она осторожно наносила мазь на ссадины. Сердце сжималось от того, что вся ее забота, все мысли сосредоточены на мне.
А потом мы легли в постель. Она прижалась к моей груди так, словно я был единственной ее надеждой и защитой. Я не мог успокоиться. Слова ее бывшего, брошенные Лали во время драки, то и дело крутились в моей голове. И я поверить не мог, что тот бред, который он нес, может оказаться правдой.
— Лали, что он говорил о ночи в вольере? Что нес этот ублюдок? — спросил ее, не в силах больше сдерживаться. Я знаю, ей будет неприятен этот разговор, но я должен знать.
— Адам, не знаю. Давай не будем, — в ее голосе отчетливо прослеживалась тревога. И от понимания этого вены скрутило.
— Нет, бл*дь, будем, — приподнялся на простынях, заглянул ее глаза. Лали должна знать, что не уйдет от ответа.
— Я хочу знать. И ты меня знаешь. Если не скажешь, я пойду к нему и выбью всю правду…
Слезы застилают ее глаза. Игнорирую грызущее чувство вины, продолжаю ждать ответа. В конце концов, Лали сдается. Согласно кивает.
— Это было в феврале, — начинает говорить. Приподнимается, усаживаясь. Опустив голову, смотрит на свои руки.
— Он пришел поздно, пьяный. Я только уложила Марусю… Леша стал с порога докапываться, орать. А я была такой уставшей. Я послала его к черту и развернулась, чтобы уйти в детскую… Но он не дал. Схватил меня за волосы… и потащил к выходу… — по ее щеке скользнула слеза. Тошнота подкатила к горлу от мысли, что этот ублюдок смел издеваться над ней. Над матерью своего ребенка, над худенькой беззащитной девушкой. Мне хочется остановить ее. Какая-то часть меня кричит о том, что я не хочу знать об этом кошмаре. Еще не слышу, но уже уверен — будет полное дерьмо. После ее рассказа мне захочется стереть с лица земли подонка. Именно по этой причине я продолжаю молчать. Взяв ее за руку, слегка сжимаю ладонь, давая понять, что я рядом. И все в прошлом.
— Я цеплялась руками за проемы дверей, но Леша тащил с такой силой… — каждое ее слово выворачивает меня наизнанку.
— Мне было так больно, так страшно, Адам, — она поднимает на меня глаза, и сейчас передо мной незнакомая мне Лали. Не хохотушка, не дерзкая официантка, которая так выматывала мне душу. Сейчас передо мной запуганная, сломленная девочка. И в этот момент я даю себе клятву. Никогда. Никогда она больше не будет переживать такие моменты. Я сдохну лучше, чем позволю ей снова плакать… Бессознательно сжимаю ее ладонь так крепко, что она вздрагивает.
— Прости…
Лали кивает.
— Он кричал на меня, обзывал шлюхой, уродиной. Он вытянул меня в шелковой ночной прямо на улицу. Было холодно. Но от боли я не чувствовала этого. А потом он затащил меня в небольшую пристройку, служившую баней. Продолжая удерживать, облил холодной водой из бочки. Окатил мое лицо, грудь, живот, ноги… и вытолкал на улицу… Он ушел домой и запер дверь, оставив меня там… Я тарабанила в дверь… Я умоляла его впустить. Но он не открывал. Помню только дикий холод. Он пробирал до самых костей.
— Почему ты не убежала? — не узнаю свой голос. Тихий, как у старика. Я разбит. Ее правдой. Ее уродливым прошлым. Бл*дь, да не должна ни одна женщина переживать такие издевательства. Чертов ублюдок!
Лали замирает. Смотрит на меня так, словно я только что спросил полную ерунду. Будто для меня должен быть очевиден ее ответ.
— Я не могла уйти… Знала, если уйду, он не отдаст мне дочь. А Маша… она была… там. И тогда, чтобы спастись от холода, я забралась в вольер к нашей собаке, огромному азиату. И легла с ним в обнимку. Помню, лежала, смотрела на звездное небо и плакала… И все задавала себе вопрос… когда… когда я успела так опуститься? Позволить так обращаться с собой… В тот момент я словно посмотрела на себя со стороны. Я живу с психом, который ненавидит меня… Нет, когда трезвый, он в полном адеквате, клянется в любви. Но все это слова. И стоит ему прийти вмазанным, мой ад начинается. И в этот момент я поняла, что мне больше нечего бояться. Хуже некуда. Вот он — ад. Так чего я боюсь? Почему не спасаю нас с дочкой от него?
Я не могу, бл*дь, больше. Беру в охапку, утыкаюсь носом в ее волосы. Сжимаю ее так, чтобы Дали каждую секунду знала — она больше не одна. Я рядом. И так будет всегда.
— Он открыл дверь в пять утра, — продолжает говорить, уже будучи в моих руках. Я слышу по ее голосу, что волнение отпускает ее. Теперь она говорит тихо, но уже без дрожи. — И зашла в дом. Отпарилась в ванной, и как только он ушел на работу, просто собрала наши с Марусей самые необходимые вещи, и мы ушли. И знаешь, не было страха, не было волнения. Я была уверена в этом шаге, как никогда…
— Он больше не трогал тебя? До последнего времени…
— Он пытался вернуть меня. Скандалил. Но я пригрозила рассказать все его брату, либо слить все в газету. Я бы подпортила им жизнь. На какое-то время он пропал. Я слышала, у Леши была женщина. Но не сложилось у них. После чего Онуприенко снова принялся за меня. Остальное ты знаешь…
Если сказать, что ее рассказ выбил из меня весь дух — ни хрена не сказать. Теперь, зная Лали, услышав ее историю… я не могу не восхищаться своей девочкой. Сколько она перенесла, но не сломалась. Сколько выдержала одна на своих хрупких плечах. И то, каким придурком я был с ней… черт, много дерьма было в ее жизни, прошлого не изменить. Но я знаю, что теперь с ее головы ни один волосок не упадет. Она больше не будет плакать. И я устраню всех с ее пути, кто посмеет сделать ей больно или будет нести ей угрозу. Я сделаю это, чего бы мне это ни стоило. Даже если устранить придется самого себя…
Глава 22
Два месяца спустя
— Девочки, вылезайте из воды, губы синие уже!
— Мам, ну, еще немного! — машет Маруся, забираясь вслед за Васей на водную горку. Девчонки, как два смерча, носятся по аквапарку. Только и успевай бегать за ними.
— Мария, никаких «немного»! Быстро из воды! Уже ехать пора!
Но вряд ли мои слова долетают до девчонок. Чертята уже летят с горки в бассейн. А потом снова по кругу.
Чувствую вдруг его руки на своей талии. Адам прижимается холодной мокрой грудью к моей спине. Губы мужчины касаются моего плеча, заставляя кровь кипеть в венах. Голова кругом. Прикрываю глаза, откидываюсь головой на его плечо. Так здорово чувствовать, что за твоей спиной есть кто-то надёжный и родной. Кто поддержит. Как здорово не бояться оступиться и упасть. Мой Адам не допустит этого.
Мы вместе уже два месяца. Мне они кажутся вечностью рая. Каждое утро, просыпаясь в объятиях этого горячего мужчины, я благодарю бога за то, что подарил мне его. Я счастлива. Абсолютно счастлива.
— Поедем скорей домой, с ума схожу, как хочу тебя, — шепчет Адам. Поворачиваюсь в его руках.
— Мы ведь занимались этим всего пять часов назад, — смеюсь, глядя на его голодный взгляд.
— Это чертова вечность, Лали, — восклицает обиженно мужчина. Целую его, прижимаясь к его крепкому телу.
Наконец-то девочки на суше. Обмотанные полотенцами, греются на лежаках. В руке у каждой по стаканчику сока.
— Вечером еще Макс хотел встретиться, — хмурится Адам, устраиваясь рядом со мной. В последнее время он практически не видится с другом. Постоянно со мной. И день и ночь. Порой уже сама устаю от этого. Иногда хочется побыть одной. Мой внутренний интроверт просто требует передышек. Но Ад непреклонен. Хотя, мне ли жаловаться? Этот мужчина умеет окружать теплотой и заботой.
Спустя час мы устраиваемся в машине. Сегодня выходить на смену. Нужно еще успеть привести себя в порядок. Завозим девочек по домам. Целую Марусю на прощание и крепко обнимаю. Дочка пока с мамой. Я беру ее к нам на выходных. Скучаю по дочке и понимаю, что это не дело — так жить. Но радует то, что уже через неделю все изменится. Мы наконец-то будем все вместе. Новый дом, новая жизнь. Иногда в голове вспыхивают сомнения. Я начинаю волноваться — а правильно ли я поступаю.
На всем пути Адам ни на секунду не отпускает мою руку. В динамиках звучит Билли Айлиш, и я ловлю себя на мысли, что рай вполне может быть и на земле. А потом вспоминаю новость, которую мне сегодня рассказала Оля. И снова одолевает волнение.
— Ты слышал новость? — Герц бросает на меня вопросительный взгляд.
— Онуприенко посадили.
После этих слов он напрягается. Не хочет показывать мне этого, но я замечаю, как сильно его пальцы сжимают руль. Адам отворачивается к дороге. Просто кивает в ответ.
— Ты знал. Да? Это ты? — в груди сжимается все в узел от понимания того, что мои самые страшные подозрения оказались верными. Я, как могла, гнала эти мысли прочь, но, как оказалось — заблуждалась.
— Не я — он. Просто не дали делу загаситься.
— Адам…
— Лали, — перебивает меня, осекает колким взглядом. — Он сам все сделал. Сам закопал себя. Знаешь, в жизни все возвращается. Вот и к твоему бывшему вернулось. Он курсанта ударил. Тот написал в прокуратуру. Уголовное дело, предание его огласке, и все. Светит немаленький срок. Никто ничего не придумывал, никого не клеветал.
Я молчу. Отвернувшись, смотрю в окно. Адам прав. Онуприенко заслуживает все это. Я знаю его характер. И то, как он поступал со мной, не оставляет мне шанса сомневаться в словах Адама. Я уверена, он мог ударить солдата. К черту его…