Что касается Сергея Есенина, то кажется, что он всю свою недолгую жизнь стоял «на крыле» и исповедывался, часто наговаривая на себя, как в «Москве кабацкой», много лишнего. Видимо, для таких случаев и существует понятие «лирического героя», когда его образ не совпадает с образом самого поэта, хотя последний исповедуется от своего имени. С точки зрения государственной политики, как мы знаем, нэп был необходимым шагом, но мы также знаем, что в морально-нравственной сфере он выплеснул на поверхность остатки всего буржуазного, все социальные отбросы в их опасной стадии разложения. Чтобы прикоснуться к такому материалу, врач надел бы белый халат и перевязал лицо марлевой повязкой, но поэту делать этого нельзя, больше того, он должен почувствовать «болезнь», чтобы сказать: «Я такой же, как вы, пропащий». При всем при этом Есенин всегда верил в свой талант, как явление большое и национальное.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт.
Для поэтов самообман одинаково вреден, как при самоуничижении, так и при непомерных претензиях. В первом случае вредна душевная робость, несовместимая с призванием поэта, человека поиска, во втором — его подстерегает опасность утраты чувства реальности, столь же необходимого для саморазвития. История нашей отечественной поэзии полна случаев, когда стихотворцы, подстрекаемые некоторым успехом, громогласно объявляли себя гениями, а потом потихоньку сходили со сцены. Сошлюсь на небезызвестное: «Я гений, Игорь Северянин...» Видимо, жажда слыть гениальным была во все времена. Мне самому приходилось встречать около десятка «гениев». Такое их множество отчасти объясняется полной безнаказанностью хвастовства. Судите сами, если поэт объявляет себя гением и добивается признания, то позднее критики скажут то же, что я сказал выше: «Он всегда верил в свой талант», — если же гениальность не оправдалась, о поэте вообще могут ничего не говорить. Не все ли равно, что тот говорил о себе!
Вернусь к аэроклубному эпизоду с посадкой самолета «по-вороньи». Командир отругал меня за то, что, сделав правильную посадку, я перенес на нее погрешности прошлых посадок, когда мой самолет действительно падал на землю с плюхом. Это своеобразная болезнь начинающих пилотов, при которой происходит «потеря земли». Пилоту кажется, что земля близка, он начинает самолет выравнивать, чтобы посадить его на три точки, в действительности же до земли еще четыре-пять метров, и, потеряв скорость, машина плюхается на землю. Нечто подобное происходит и с молодыми поэтами. Летит, летит, а потом плюхнется. От этой болезни есть только одно верное лекарство — чаще выходить «на крыло».
3. ВЕХИ РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Некрасов и преемственность
Для нас, пишущих стихи, судьба Некрасова — классический пример поэта, поучительный на всех этапах жизни и творчества. Даже его неудача с первой книгой «Мечты и звуки» может научить многому. Дело не в том, что, устыдясь подражательности, молодой поэт проявил исключительное мужество, скупил книгу и уничтожил. Поучительность этого факта для меня прежде всего в том, что его стыдливость была продиктована пониманием закона поэтической преемственности. Если в «Мечтах и звуках» он подражал Пушкину и Лермонтову «вообще» (Бенедиктов не в счет, он сам — сентиментальная пародия на Пушкина), то вскоре Некрасов обнаружил, возможно, не без помощи Белинского, что они и тематически и стилистически уже обозначили творческий облик своего преемника. У Лермонтова он заметно проглядывал в таких стихах, как «Валерик» с его просторечиями и «Родина» с топотом пьяных мужичков. У Пушкина новый поэт фокусировался с более широкого круга, а потому и отчетливей: в этом круге — «Деревня», недописанный «Мельник», «Гусар» — не праздничный гусар буйной молодости, а будничный, бытовой, с обыкновенной скребницей в руке. Пушкину же принадлежат и такие стихи, которые всем своим строем и ладом были адресованы некрасовскому времени:
Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно уж помянем
Трех Матрен, Луку с Петром
Да Пахомовну потом.
Мы живали с ними дружно,
Уж как хочешь — будь что будь —
Этих надо помянуть,
Помянуть нам этих нужно.
У Пушкина эта сценка еще шутлива, у Некрасова подобные сцены получат мрачную окраску. Тех же «Трех Матрен» мы встретим у него в «Солдатской песне» поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Ее поет, подыгрывая себе ложками, доведенный до попрошайничества герой Севастополя:
Тошен свет,
Хлеба нет,
Крови нет,
Смерти нет.
Только трех Матрен
Да Луку с Петром
Помяну добром.
Знаменательная перекличка происходит уже в конце поэмы, когда подводится итог всего пути — от пушкинских строк до новой собственно некрасовской песни о двух путях:
Другая — тесная,
Дорога честная,
По ней идут
Лишь души сильные,
Любвеобильные,
На бой, на труд
За обойденного,
За угнетенного,
Стань в их ряды.
Две песни стоят рядом. Символическое соседство! Но вернемся к истокам. В них главное то, что названные стихи Пушкина и Лермонтова открыли Некрасову дверь в широкое поле русской действительности, которую тот увидел и не побоялся в нее войти. Уже через четыре-пять лет после первой неудачной книги у Некрасова появились стихи подлинного продолжателя Пушкина и Лермонтова, стихи боли и печали за русский народ. При этом он уже не боится обозначить стихи подзаголовком «Подражание Лермонтову», потому как слишком очевиден новый социально-сатирический смысл лермонтовской интонации. Возьмем, к примеру, «Колыбельную песню».
По губернии раздался
Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался —
Явных тьма улик.
Но отец твой — плут известный —
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.
Когда речь идет о таком огромном таланте, как Некрасов, нельзя брать в расчет связи только поэтические. Не меньшее влияние на него оказала и проза как Пушкина, так и Лермонтова. Герой «Пиковой дамы» Герман — по существу один из братьев по судьбе самому Некрасову, всеми правдами и неправдами пытающийся выбиться «в люди». В неоконченном романе Лермонтова «Княгиня Лиговская» на первых же страницах мы встречаемся с бедным молодым чиновником из дворян Красинским, которого Печорин чуть ли не затоптал своим рысаком. Вот что говорит этот несчастный, когда они потом встречаются: «...я беден! — да, я беден! Хожу пешком — конечно, после этого я не человек, не только дворянин! — А! вам это весело!.. вы думали, что я буду слушать смиренно дерзости — потому что у меня нет денег, которые бы я мог бросить на стол!.. нет! никогда! никогда, никогда я вам этого не прощу!..» Здесь к «никогда» у Красинского еще личные мотивы, но уже есть элемент осознанности социального водораздела, у Некрасова «никогда» дорастет до революционных выводов.
С героями Гоголя автор книги «Мечты и звуки» окажется в такой же социальной близости. Но эта близость породит и полярность. На одном полюсе явится Хлестаков, на другом — Некрасов, поэт, революционер, защитник народа. От дворянства у последнего останутся только мрачные воспоминания — презрение к деспоту-отцу и жалость к несчастной матери.
Вот темный, темный сад...
Чей лик в аллее дальней
Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил... о! знаю, знаю я!..
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы...
В этом стихотворении «Родина» есть уже все главные мотивы поэзии Некрасова, которые потом разовьются и разветвятся: образ родной усадьбы с рабством крестьян, с унижением женщин, с неограниченным деспотизмом отца перерастет в образ всей России и станет главной темой в его творчестве. Любовь к матери он перенесет на всех русских женщин, терпеливо страдающих, но сохраняющих в душевной глубине свое человеческое достоинство. Какую великую тяжесть он взвалил на себя, когда породнил свою Музу с молодой крестьянкой, избиваемой кнутом.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя...
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Существует такой упрощенный взгляд, при котором между поэтом-первоисточником и его последователем ищут прежде всего текстуально-формальные связи. Так в последователях Маяковского оказываются лишь поэты, дробящие строчки стихов на интонационные и ритмические элементы, что вполне возможно, но совсем не обязательно. На примере «Трех Матрен» я как раз показал одну из неизбежных зримых связей между Пушкиным и Некрасовым, но последний, говоря о своей Музе, уже в другом случае, пишет:
Она гармонии волшебной не учила,
В пеленках у меня свирели не забыла...
Кстати, у Фета те же поэтические родители, но взял он от них не то социальное направление, по которому пошел Некрасов, а по существу обрек себя на роль талантливого подражателя, работавшего в нормах прежней дворянской эстетики. Ему удалось в ее пределах создать около десятка прекрасных стихотворений, но на великом пути развития русской поэзии они остались всего лишь частностями. Его отличное стихотворение «На заре ты ее не буди» — это одна из вариаций милого образа Татьяны Лариной. Между прочим, Фета так привыкли ставить рядом с Тютчевым, объединять их эстетические нормы, что невольно боюсь, как бы и на этот раз они не были поставлены рядом. Тютчев в отличие от Фета является истинным продолжателем поэзии Пушкина. Его заслуга — в философском углублении многих пушкинских тем. Но и она не идет ни в какое сравнение с некрасовской. Великая заслуга Некрасова в том, что он создал новую эстетику, новые идеалы красоты, не аристократически-салонные, а подлинно народные, действующие и в наше время. Вот почему, как бы оправдываясь, ему часто приходилось называть свой стих «суровым и неуклюжим», чем стали спекулировать потом поклонники чистого искусства. Но никто до него не говорил так о русской женщине вообще и женщине из народа в частности. Богатство его художнической палитры было таково, что он мог воссоздать образы аристократок-декабристок и крестьянской вдовы Дарьи из поэмы «Мороз, Красный нос». Для этого нужна была душа чуткая, а кисть тонкая.