Увы! Не наше поколенье
Его по совести решит!
Эти строчки оказались пророческими. Через пять лет состоялась долго ожидавшаяся реформа 1861 года, о которой разочарованный не менее самих крестьян Некрасов скажет крылатыми стихами:
Порвалась цепь великая,
Порвалась — расскочилася:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
После первой русской революции 1905 года крестьянский вопрос по-своему пытался решить Столыпин, но только ускорил классовый водораздел в русском крестьянстве. И до нас эта проблема дошла во всей своей сложности. После ленинского декрета о земле крестьянский вопрос часто оборачивался по-новому и призывал к жизни оригинальных поэтов. Сергей Есенин, как социальное явление, порожден им. Годы утверждения Советской власти в деревне дали нам Михаила Исаковского, а годы коллективизации — годы коренной перестройки деревенской жизни призвали Александра Твардовското.
В этой крестьянской, а по существу некрасовской линии, обнаруживается разрыв, сказавшийся на нашей поэзии. От Есенина до «Проводов в соломе» в ней не было на эту тему ничего заметного. Не случайно Горький, пристально следивший за развитием нашей литературы, обратил на книгу молодого тогда поэта свое внимание. Надо вспомнить, какое это было время. Все литературные школы еще недавно активно свергали классиков, в том числе и Некрасова, хотя после революции его-то и надо было принять на вооружение в первую очередь. Кроме того, среди крупных поэтов не оказалось ни одного, кто бы знал, любил и мучился судьбами деревни. В поэзии возобладало, если так можно выразиться, «артистическое направление», то есть сугубо интеллигентское, с общечеловеческими темами и «революционными» прожектами. Существовало два исключения — Василий Казин с его рабочей темой, голос которого, однако, не задавал общего тона, и Владимир Маяковский, к тому времени уже признавший классиков.
Некоторые склонны считать, что вся полифония поэзии Некрасова в советское время сосредоточилась в Маяковском. Слов нет, в стихах последнего некрасовские традиции сильны, но доводить их до абсолюта нет никаких оснований, хотя бы уже потому, что из поэзии Маяковского целиком выпала главная некрасовская тема — крестьянская. Связи двух поэтов скорее всего обнаруживаются в демократических взглядах на поэзию вообще, а практически — в сатирических темах. Тут с трудом отличишь, кто сказал:
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека.
У Некрасова богатейшая галерея чиновников-бюрократов, плутократов, говорунов, прожектеров, взяточников, продажных писак. Уже в советское время с ними, чуть-чуть модернизированными, пришлось встретиться Маяковскому. Впрочем, некоторые типы пришли к нам почти без перемен. Среди сатирических типов советского поэта могут, не притеняясь, встать и такие:
Всякий план, в основе шаткий,
Как на сваях утвердят:
Исторической подкладкой,
Перспективами снабдят!
Дело их — стоять на страже
«Государственных идей».
Нет еще идеи даже,
Есть один намек о ней...
Конечно же, когда Маяковский создавал Оптимистенко и Победоносиковых, клеймил едкой сатирой «Банду поэтических рвачей и выжиг», ему помогали в этом и Зацепы и Шкурины великого поэта-демократа. За полвека до «Прозаседавшихся» под острым пером Некрасова родилось выражение — «машинное красноречье» («Он машинным красноречьем плутократию дивит»).
Будет плакать и смеяться,
Цифры, факты извращать,
На Бутовского ссылаться,
Марксом тону задавать.
Чем не современные стихи? По-моему, их слишком рано — и уже давно — перевели в разряд истории литературы. Хорошо, что они служили и еще послужат вдохновляющим примером для сатириков, но могли бы с успехом «работать» и сами. Не удивительно бюрократу и болтуну увидеть себя сегодня в «Крокодиле», а каково ему да и добрым людям узнать их в сатирических стихах Некрасова? Помещенный в «Крокодил», «машинный» говорун психологически чувствует себя все же нашим современником — да, с недостатками, но сын нашего века, тогда как было бы поучительней знать, что он еще из некрасовских времен, человек с чудовищным моральным износом, по сути — постыдное ископаемое.
Сказанное относится не только к сатире, но и ко всему наследию великого поэта. У нас и к Некрасову и вообще ко всем классикам установилось какое-то юбилейное отношение. Исполнилось 150 лет со дня рождения классика —в газетах и журналах появились статьи, на торжественных вечерах прозвучали пылкие речи, а потом тихо-тихо до новой круглой даты, а такие даты к классикам приходят все реже и реже.
По странной иронии судьбы случилось так, что имя Некрасова появилось в стихотворении Маяковского с названием «Юбилейное». Сам факт демонстративного признания Некрасова главой футуристов говорит уже о многом.
А Некрасов,
Коля,
сын покойного Алеши —
Он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
Вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания —
пускай стоит.
Но, видимо, в «левых» литературных кругах процесс полной «реабилитации» Некрасова, как классика, не был закончен, иначе откуда бы появиться этому чрезмерно шутливому, фамильярно-покровительственному тону: «Пускай стоит!» С юбиляром Пушкиным Маяковский разговаривает на равных, исповедуется ему даже в интимном, дает убийственные оценки собратьям по перу, и все — всерьез, а о Некрасове: «Он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид». На первое место в нем выдвинуты бытовые качества, и похвалу «вот он мужик хороший» воспринимаешь более на счет этих качеств, нежели литературных. Говорю об этом лишь в подтверждение той мысли, что путь Некрасова к нам был не так прост и не так легок, каким бы ему следовало быть. Полное возрождение его поэтических традиций падает уже на тридцатые годы, когда в связи с революционными преобразованиями в деревне появляется наиболее результативное произведение советской поэзии — «Страна Муравия». Тогда стало очевидным, что стихи Некрасова — не область истории, а все еще факт самой жизни.
К чести наших поэтов, в трудные послевоенные годы, когда деревня оказалась в запущенном состоянии, они смело говорили о ее болях и радостях. Назову лишь некоторые вещи такого жанра, как поэма — «Флаг над сельсоветом» А. Недогонова, «Весна в «Победе» Н. Грибачева, «Алена Фомина» А. Яшина. Позднее в этот ряд встал В. Кулемин со своей поэмой «Отец». Из нынешних поэтов наиболее активно и последовательно разрабатывает темы современной деревни С. Викулов, написавший несколько поэм, отражающих разные этапы становления жизни послевоенного села, среди них надо назвать поэмы «Против неба на земле» и «Окнами на зарю».
Если в разговоре о преемственности я выделил в творчестве Некрасова крестьянскую тему, это не значит, что у современных поэтов нет с ним стыковки по другим темам. Сергея Смирнова не отнесешь в разряд крестьянских поэтов, между тем в его творчестве много от Некрасова, даже стиль и господствующая интонация. В творческом наследии классика есть стихотворение «Мое разочарование», интонационный строй которого почти идентичен смирновскому стилю.
Вереницей чудной и беспечной
Предо мной толпился ряд идей,
И витал я в сфере бесконечной,
Презирая мелкий труд людей.
Я лежал, гнушаясь их тревогой,
Не нуждаясь, к счастию, ни в чем,
Но зато широкою дорогой
В сфере мысли шел богатырем...
Для сравнения приведу цитату из стихотворения Смирнова «Письмо без адреса», где речь идет о воре, обокравшем квартиру поэта.
Утверждаю прямо и открыто
С помощью бумаги и чернил,
Что своим непрошеным визитом
Ты
мои пенаты
осквернил.
«Мое разочарование» у Некрасова, пожалуй, единственное стихотворение, написанное в такой интонации. Оно редко печатается в массовых изданиях и почти неизвестно широкому читателю. И вот это малоизвестное стихотворение через столетие дает жизнь новому стилю. Смирнов не просто взял на вооружение готовое, а разработал свой стиль, сделал его емким и универсальным для себя.
Пример Сергея Смирнова не единичен. Но вернусь к теме земли. В ней все же заметнее проявляется закон преемственности. Это потому, что крестьянская тема прежде всего народная тема, способная поднять все морально-нравственные проблемы нашего времени. В конечном счете, проблема хлеба — вечная проблема человечества, то есть неумирающая некрасовская тема. Если поэты об этом и забудут, то хлеб им напомнит.
Блок и наше время
Судьбы великих поэтов всегда поучительны, тем более поучительна для нас судьба Блока, проделавшего невероятно сложный, но закономерный путь от первых туманных исканий, вроде «Я стремлюсь к роскошной воле...» или «Мне снилась смерть любимого созданья...», до поэта-политика с резко очерченной революционной программой. При этом надо признать, что уже среди первых его стихов, разнообразно подражательных, было собственное блоковское зерно, из которого поздней выросло высокое, разветвленное древо поэзии:
Пусть светит месяц — ночь темна.
Пусть жизнь приносит людям счастье...
По правде сказать, зерно не очень мощное, наследотвенно уже ослабленное интеллигентской нервностью, застоявшейся книжностью, даже тепличностью, но в своей нравственной основе здоровое, с повышенным инстинктом жизни, а значит, и развития. Когда древо было всего деревцем, ему хватало и комнатности и тепличности, но потом его корни пошли вглубь и вширь, не останавливаясь ни перед глыбами сословного фундамента, ни перед слоями слежавшейся косности. Если корни дерева встречают каменную породу, оно начинает вырабатывать яды и кислоты, посылать их на эту породу, чтобы корни шли дальше и глубже — к тому, что применительно к Блоку можно назвать истиной, справедливостью, народностью, революцией. Если бы с этого трудного пути, нуждавшегося в ядах и горечах, Блока вернули в прежние условия жизни, у него неизбежно наступило бы самоотравление. Вот почему на этом пути у него, человека доброго и мягкого, рушились прежние дружбы, привязанности, верования.