Кира уже почти не знобило, руки не тряслись — благодаря варханским микстурам организм справился с отравлением. Он поправил грязноватое одеяло, пытаясь улечься поудобнее на матрасе, повторяющем изгибы мостовых камней. На нем были чужие штаны и рубаха, а плащ с кроссовками куда-то подевались, зато возле матраса лежали легкие кожаные мокасины. Искоса разглядывая других раненых, Кир повернулся лицом к Кремлю. Рассчитывать на то, что маскарад продлится долго, не приходилось. До сих пор помогало то, что на Делегатской он дыхнул газа, и первые пару суток ему было совсем плохо, гораздо хуже, чем в доме бабки Пани, во время приступа «акклиматизации». Два дня Кирилл лежал пластом, и никто не пытался с ним заговорить — но теперь вполне могут, и тогда конец.
Варханов в лагере было больше тысячи, отсюда во все стороны разъезжались патрули, обозы с припасами под охраной. Над остатками Спасской башни торчала высоченная мачта семафора, иногда он начинал полыхать ярким светом, посылая во все стороны световые сигналы. Кирилл уже научился определять офицеров, которые сменили плащи на короткие кители с красными полосками, вшитыми в рукава на предплечьях. Как правило полоска была одна, реже — две, и всего пару раз он видел людей с тремя. Примерно на десять-двенадцать рядовых приходился один однополосочный, которых Кирилл окрестил сержантами, а какое соотношение простых бойцов к двух- и трехполосочным, он разобраться пока не мог.
Один из игроков в кости перехватил его взгляд, махнул рукой и что-то произнес, приглашая присоединиться. Остальные уставились на Кира. Он покачал головой, замычал неразборчиво. Прижал ладонь ко рту, развел руками и отвернулся.
Ближе к Лобному месту лежали мешки с цементом, четверо дюжих рабов под наблюдением молодого вархана, сидящего на камнях с «калашом» в руках, замешивали раствор в железной бадье, другие ведрами разносили его вдоль стены. За их работой наблюдал, заложив руки за спину, высокий чужак, из-за плеча его торчал ствол электроружья.
Только высшие чины носили такое оружие. Все офицеры в лагере были смугловатыми брюнетами, с узкими глазами и стальным отливом волос, но среди рядовых смуглые попадались реже, больше половины — люди различной внешности, блондины, брюнеты, рыжие и шатены, худые и полные (хотя настоящих толстяков Кир не заметил ни разу), высокие и нет. Скорее всего, это его и спасало: он немного смахивал на варханов, но не так чтобы очень, и если бы орда состояла только из смуглых, Кира бы почти сразу раскусили бы.
А еще среди чужаков было довольно много женщин, хотя одевались они как мужчины, повадки имели похожие, так что отличал он их не всегда.
На другом конце навеса показался доктор в сопровождении двух помощников в шароварах и грязно-серых фартуках, натянутых прямо на обнаженные торсы. Это были мужчина и женщина, он — угрюмый бородач, она — наголо обритая и с татуировкой, которой щеголяли многие раненные: глазом со зрачком-спиралью. Такие наколки были на спинах, на груди, на запястье или предплечьях… А у медсестры она украшала темя.
Доктор — дородный, высокий и широкоплечий, с большим мягким лицом и большим брюхом, в халате с меховой оторочкой, круглой кожаной шапочке и мокасинах, — медленно двигался по проходу между матрацами. На шее его была цепь с треугольным медальоном шириной в ладонь.
Помощники шли немного сзади и по сторонам, она держала поднос со стаканами, полными какой-то бурды, он нес изящный стул с изогнутыми резными ножками, явно очень дорогой — из Кремля, не иначе. На плече помощника висела большая сумка.
Доктор относился к четвертой, самой малочисленной категории обитателей лагеря. Рядовые бойцы, офицеры, рабы и вот эти, как их назвать… ученые. Их было всего трое, они носили халаты и круглые шапочки, и цепи с необычно большими треугольными медальонами.
Статус ученых был непонятен. Вчера Кир видел, как на площади разбирали большую катапульту, и работами руководил «ученый». Он бегал, раздавая приказы, кричал на варханов и размахивал руками, и они вроде бы слушались его, занятые катапультой бойцы выполняли указания… но вдруг офицер с двумя полосками ударил его. Ударил так, что ученый упал и встал не сразу.
Да и этот доктор со своими помощниками… Они его слушаются, выполняет любой приказ, но не чудится ли Кириллу презрение в их глазах? Хотя, с другой стороны, ученые — не рабы. Ошейников у них нет, а свобода передвижения есть, и ночуют они не в дощатых загонах, как все пленники-москвичи, и едят не баланду, которую тем варят в котлах на разложенных прямо посреди Красной площади кострах дважды в день.
Доктор останавливался возле очередного раненого, говорил с ним, женщина подавала стакан с подноса, в некоторые доктор добавлял что-то из мешочков, висящих в него на поясе. Раненые брали стаканы охотно, выливали в горло мутную жидкость, ахали, кто-то после этого сразу откидывался на спину, кто-то принимался массировать себе грудь или тереть шею, а один, с перебинтованной рукой, даже попытался встать, но помощники доктора быстро и довольно грубо уложили его обратно.
Кирилл был уверен: тогда, после боя, бойцы не обыскивали его потому, что на нем был офицерский плащ. Возможно, в том отряде не осталось ни одного офицера, а рядовые не рискнули копаться в рюкзаке на его спине? Ну а позже его не раскусили именно благодаря этому доктору, который прикрывал Кира в лазарете, который как-то так все повернул, что никто, включая помощников, не заметил, что на теле раненого нет татуировок, в то числе небольшого овала со спиралью, которые украшали запястья, кажется, всех варханов.
Возле неподвижно лежащего на боку бойца доктор сделал короткий жест, и помощник поставил стул. Доктор сел, в то время как медсестра, отдав напарнику поднос, опустилась на колени и тычком в плечо разбудила вархана. Раненый открыл глаза, доктор поговорил с ним, а когда помощники откинули одеяло — осмотрел бойца, достал трубку с раструбом на конце и приставил к его груди. Постучал по ней костяшками пальцев в одном месте, в другом… Вархан сильно закашлялся, доктор заставил его разинуть рот пошире, заглянул в горло. Повернулся к помощникам и заговорил. Медбрата достал из сумки деревянную чашку и несколько снадобий в бутылочках. Доктор сыпанул в чашку из двух мешочков, которые отстегнул от ремня на поясе, медбрат добавил в нее лекарств из своих склянок. В это время женщина за плечи приподняла бойца. Тот отворачивал голову, не желая пить, и медсестра закатила ему оплеуху. Боец приоткрыл рот — доктор ловко вылил в него содержимое чаши. Вархан дернулся, словно это была кислота, и застонал сквозь зубы. Оттолкнув женщину, потянулся к стоящему на полу подносу со стаканами, но она схватила его за кисть и тычком кулака в лоб отправила обратно на спину.
Доктор поднялся, помощник взялся за стул, а медсестра потянулась к подносу, и тут раненый вархан, лежащий через проход прямо напротив Кирилла, громко застонал. Кир и раньше обратил на него внимания — боец явно нуждался в скорой медицинской помощи, он часто вскрикивал от боли, метался и дергался на матраце… и никто из соседей не обращал на него внимания, только иногда игроки в кости поглядывали досадливо, будто он мешал им. Да и на лицах проходящих мимо чужаков, когда они изредка бросали взгляд на лежащих под навесом, не было сочувствия, участия, сострадания — только равнодушие. Или презрение. Может, в орде считают, что плох тот вархан, который позволит себя ранить? И чем сильнее ранение, тем хуже боец?
Троица подошла к мечущемуся в бреду раненому, на одеяле которого в нижней части проступило пятно крови. Доктор сделал жест, помощники сдернули одеяло. Вархан закричал. Отсюда Кирилл не видел раны, но запах, и раньше ощутимый, стал еще сильнее — запах разложения. Что у него там, гангрена?
Доктор отдал несколько приказов. Женщина вернулась к подносу, мужчина поспешил прочь по проходу. Донесся возглас, стон — медсестра каблуком мокасина впечатала в мостовую запястье кашляющего вархана, который снова потянулся к стакану. Взяв поднос, она вернулась к доктору, который, оглядевшись, махнул рукой в сторону Кирилла. Медсестра бросила что-то в ответ, доктор повторил приказ. Она скривила рот, подошла к Киру и поставила поднос у его ног. Грудей у нее почти совсем не было, будто с детства их крепко перетягивали повязкой, чтоб не росли. Женщина показала на стаканы и бросила Кириллу что-то презрительное. Он молчал. Оправив фартук медсестра пошла вслед за напарником. Ягодицы под грубыми шароварами были крепкие и тощие, даже костлявые… Не женщина, а тренажерная доска какая-то.
Проводив помощников взглядом, доктор переставил стул поближе к Кириллу. Сел и, склонившись пониже, отчетливо произнес:
— Артем.
Треугольный медальон на его груди был размером с ладонь, на медальоне — глаз внутри свернувшегося овалом змея, который кусает самого себя за хвост.
— Артема, — повторил доктор, внимательно глядя в глаза Кира. — Ар-те-мей Азенбаг.
Сказать, что Кирилл удивился — значило обозвать Эверест холмом. Он просто офигел, охренел по полной программе… Замер, разинув рот, выпучив на доктора глаза. Этот веснушчатый толстяк только что назвал имя и фамилию олигарха!
Доктор, увидев его реакцию, разволновался. Он задышал громче, бисеринки пота выступили на большом веснушчатом лбу. Быстро оглянувшись, сунул в руку Кира стакан с подноса и сказал:
— Здаро.
Потыкав Кира пальцем в грудь, настойчиво повторил:
— Здаро!
— Я не Здаро, — прошептал Кир, машинально поднося стакана к губам.
— Пай…. Пей! Здаро!
Вархан прижал ладонь к донышку стакана и резко наклонил его, заставив Кира залпом выпить содержимое.
В голове вспыхнуло солнце. Свет его полился из глаз, сделав все вокруг очень четким, ясным, отчетливо видимым. Жидкость раскаленной до звездных температур плазмой стекла по пищеводу, в желудок, где вспыхнул костер — сотни, тысячи ревущих костров… вспыхнули и погасли. И солнце в голове погасло, но свет его не исчез. Сознание прояснилось, звуки стали громче, краски насыщеннее, мозг заработал как новенький, хорошо смазанный мотор.