Но было ясно, что Зиновьев только временно занимает первое место, в качестве «исполняющего обязанности». Пост лидера Коминтерна номинально считался очень высоким, выше государственных органов власти — точно так же, как российская революция считалась второстепенной по отношению к мировой. Но реально в Коминтерне заправлял не Зиновьев, а Троцкий и его люди. Зиновьев возглавлял также Северную Коммуну — однако Петроград был для него не опорой, а наоборот, уязвимым местом. Там его ненавидели, поскольку он развалил хозяйство, расплодил коррупцию, насажав на все теплые места своих родственников и знакомых[538]. На него шли жалобы из питерской парторганизации, на собраниях и митингах в его адрес звучала столь резкая критика, что Зиновьев старался на них не бывать. И вообще стал все реже возвращаться в Петроград, отдавая предпочтение «московским» должностям[539].
Словом, Зиновьев формально занимал место ведущей фигуры, а «в тени» разворачивалась борьба между истинными претендентами на власть. В преддверии XII съезда партии вышла книжка Радека «Товарищ Троцкий — создатель Красной Армии, организатор наших побед», где Лев Давидович воспевался в качестве главного вождя и гения, обеспечившего успехи гражданской войны. Эта публикация дала старт бурному рекламному потоку в печати, прославляющему Троцкого. Сам факт подобной кампании свидетельствует, что Льву Давидовичу подыгрывал и Бухарин. Прессу курировал он, и без его поддержки советские газеты не выступили бы столь дружно и уверенно.
В рамках предсъездовской кампании произошел и вброс первой «бомбы» «политического завещания». Сделано это было хитро. Фотиева, заведующая секретариатом Ленина, сообщила вдруг Сталину, что у Троцкого имеется письмо вождя, предназначенное для съезда. Запросили Льва Давидовича, почему он не проинформировал Политбюро о существовании столь важного документа? Он развел руками — дескать, не знал, для кого и для чего предназначалось письмо. То ли для публикации, то ли для узкого круга, воля Ленина на этот счет выражена никак не была. Поэтому просто положил документ в папочку до выяснения. Но это было отнюдь не «Письмо к съезду», как порой представляется в исторической литературе, это была статья «К вопросу о национальностях и „автономизации“». Сперва была запущена только она[540].
Политбюро ознакомилось. И оказалось… в полном тупике. Работа была антисталинской, но по своей сути совершенно нелепой. Тем более в обстановке апреля 1923 г., когда и проект «автономизации», и «грузинское дело» давно были вчерашним днем. Спорили и рядили, что же делать с документом. Однако Фотиева подтверждала, будто это писалось для съезда. И было решено все же огласить работу. Но не на пленарном заседании, а на заседаниях по фракциям. Смысл подобной оговорки был в том, что статья доводилась только до делегатов съезда и оставалась секретной для гостей, представителей иностранных компартий и журналистов — которые допускались на пленарные заседания. И «бомба» не сработала. Протоколы и резолюции свидетельствуют, что ленинская работа вызвала отнюдь не возмущение «шовинизмом» Сталина и Дзержинского, а немалое удивление. Тем, что вновь поднимались проблемы, которые уже были преодолены. Нападки на Сталина и Дзержинского выглядели непонятными и необоснованными. Совершенно неожиданным для делегатов стал русофобский тон статьи. А уж тем более поощрение национализма «малых наций» — в партии такого никогда не допускалось. Общее впечатление примерно соответствовало словам Сталина:
«Это не Ленин говорит, это его болезнь говорит».
Иным образом объяснить статью не получалось.
Поэтому обсуждение работы Ленина в ходе съезда стало лишь эпизодом, смысла которого многие и не поняли, настолько он выглядел лишним, выпадающим из главного контекста событий. В троцкистской литературе позже внедрялась версия о триумфе Льва Давидовича. Мол, доклад его по рангу был третьим, но Троцкий сумел его сделать главным. Что ж, он был непревзойденным оратором и из своего доклада действительно сумел сделать «конфетку». Но рабочие материалы и протоколы съезда показывают, что какого-либо глобального резонанса эта «конфетка» не вызвала. И не могла вызвать. Ведь основную массу делегатов составляли партийные работники среднего звена, недавние военные, бывшие работяги. В экономических проектах, терминах, стратегических вопросах развития хозяйства они ничего не понимали. Впрочем, как и в политических тонкостях. Для них вся политика и экономика выражались сугубо в персональной плоскости — «кто»? За кем надо идти, кого слушать, кто им будет давать указания о дальнейших действиях?
И XII съезд стал триумфом отнюдь не Троцкого, а Сталина. Как по своим человеческим качествам, так и в роли руководителя он оказывался для партийной массы предпочтительнее Льва Давидовича с его высокомерием, позерством, «бонапартистскими» методами. Не мог не сыграть свою роль и «национальный вопрос». Русские коммунисты, конечно же, горячо поддерживали «интернационализм». Но на деле-то неужели им нравилось засилье «интернационалистов» и затирание русских кадров, их самих? Сталин в данном отношении выступал антитезой Троцкому. Коли уж на то пошло, даже оглашение работы Ленина «К вопросу о национальностях и „автономизации“», где Иосиф Виссарионович клеймился за «великорусский» шовинизм, могло лишь прибавить ему сторонников среди русских партийцев. Он получил мощную поддержку делегатов. И если прежде он оставался только высшим партийным функционером, который обеспечивал работу аппарата в отсутствие Ленина, то именно XII съезд сделал Сталина лидером «номер один» партии и государства.
Однако подобное положение устраивало далеко не всех. Сталин был «чужим» для партийцев из бывшей эмиграции. Не был заражен их космополитизмом, не знал иностранных языков — которыми они владели порой лучше русского, чувствуя себя «дома» в Швейцарии или Англии. Не понимал особенностей их взаимоотношений, когда даже политический противник может оставаться «своим», близким человеком. В эмиграции ведь и ссорились, и мирились, а все равно жили и тусовались вместе, в узких группировках. Это, кстати, отчетливо можно увидеть в мемуарах Крупской, вышедших в 1925 г., где она очень тепло отзывается о многих из тех, чьи пути с большевиками давно разошлись. Сталин не только не понимал, но и не хотел понимать таких особенностей, не боялся входить по данному поводу в разногласия даже с Лениным. Например, Владимир Ильич, узнав, что за границей заболел Мартов, потребовал направить ему деньги из партийных средств. Сталин решительно отказал. Для него это было дико и неприемлемо. С какой стати партия должна содержать и лечить врага-меньшевика?
Противниками Иосифа Виссарионовича стали и «спецы», военные и хозяйственные. Они фактически являлись наемниками, которых Троцкий купил окладами и должностями. Не удивительно, что они поддерживали содержавшего их хозяина. Противниками стали и те советские лидеры, которые считали себя обойденными возвышением Сталина. Нашлось немало и других недовольных. Сталин пока еще не менял политический курс. Но он деятельно взялся наводить порядок — и не только в карательных органах. Пошли ревизии в советских, партийных, хозяйственных учреждениях. А засевшие в них деятели, вынесенные наверх мутной волной революции, хищничали будь здоров. Особенно отличались латыши и прочие «интернационалисты». Они же и ехали в Россию как раз для того, чтобы возвыситься и поживиться. А теперь сочли, что пришла их пора. Воровали, гребли взятки. Находились и среди русских революционеров любители «красиво пожить» за чужой счет, благо нэп давал к этому все возможности. При Сталине подобную публику начали брать за жабры.
Прижал он не только «интернационалистов», но и националистов. Мдивани, Махарадзе и иже с ними, которые все еще не угомонились, пытались продолжать свою возню, были «переведены на другую работу». Обычным партийным перемещением, как бы и не в наказание. Удалили из Грузии и разослали по другим местам, где они будут безвредны. И если по воле Ленина государство стало «союзом равных», то Сталин постарался, чтобы оно было все же не рыхлой связкой нескольких республик, способной в любой момент развалиться. Чтобы превратилось в сильную централизованную державу. Это осуществлялось уже не в рамках союзного Договора, а в ходе создания Конституции СССР. Комиссию по ее выработке возглавил Калинин, но процесс держал под контролем лично Сталин[541].
По проектам устройства государственной власти, наркоматы иностранных дел, армии и флота, внешней торговли, путей сообщения, связи, предусматривались только общесоюзные. Органы управления экономикой, социальной сферой создавались на двух уровнях, союзном и республиканском (с подчинением вторых первым). Предусматривался контроль центральной власти за делами республик, обязательность выполнения ее решений местными властями. А еще одной структурой, обеспечивающей и укрепляющей единство, стала партия. В «суверенных» республиках существовали свои компартии — Украины, Грузии, Азербайджана и т. д. Но их объединение с Российской компартией произошло не в виде «союза», а наподобие «автономизации». Российская компартия была переименована во Всероссийскую (позже во Всесоюзную), а республиканские парторганизации, не теряя своей «автономии», вошли в нее и были подчинены ее центральным органам.
Но воссоздание на месте Российской империи единой державы не соответствовало идеям «мировой закулисы». Одной из главных целей тайных операций против нашей страны являлся как раз ее развал на части — вспомним слова Хауса о том, что на месте России должно быть как минимум «четыре России»[542]. А вдобавок Сталин стал помехой для разворовывания страны. Если он еще в 1921 г. обратил внимание на странные заказы за рубежом, то теперь получил большие возможности для контроля. И постепенно расширял круг вопросов, попадавших в поле его внимания. Например, операцию по вывозу за рубеж императорских регалий — короны, державы и скипетра, высокопоставленным ворам осуществить так и не удалось. Чекисты сорвали ее в последний момент, ценности перехватили и вернули, когда их уже везли к границе. При проверке выявились крупные хищения в Гохране.