Неожиданно ловким движением он достал оттуда все три бляхи и протянул их Тоому.
— А теперь, если хотите, можете идти, — обратился лорд и к Мине, и к Лотару.
— Нет уж, я с вами. Я ж и так собирался. — Лотар, видимо, понял, зачем лорду понадобился оберег.
— Так если староста Фертин там, и я туда, — заявил Миня. — Вот я и мясца на дорогу припас.
— Сказано же было — если хотите… — напомнил им Тоом слова лорда.
А сам Бранборг тем временем уже раскладывал треугольником на полу обереги и тихонько бормотал что-то совершенно непонятное. Потом он пригласил всех войти в границы треугольника и взяться за руки. Надпись на стенах снова вспыхнула голубым пламенем, но вдруг раздался металлический скрежет, как будто кто-то отворил проржавевшую насквозь дверь, и вслед за этим раздался короткий сухой смешок. Серебро светящихся букв осыпалось со стен, а обереги, лежавшие на полу, скрутило, как от страшного жара, и свечение, которое едва занялось вокруг четырех фигур, замерших в ожидании, схлынуло и впиталось в каменные плиты.
Лорд, обессилев, опустился на пол и сказал, посмотрев на всех снизу вверх:
— Они закрыли этот ход…
— Они — это кто? — поинтересовался герольд.
— Не знаю… Да не важно кто. Нам-то здесь всё равно не пройти, и что делать, я теперь не знаю.
— Я знаю, — сказал вдруг Лотар Воолтон, и все посмотрели на него с удивлением и надеждой…
Глава 12
В том, что всё сложилось именно так, а не иначе, никто не повинен или повинны все. Летопись Холм-Ала. 9-го дня месяца Опадня лета 502 г. В.П.
Слова приписываются лорду Оту Тарлу, и сказаны они после поражения войск Холма от лесных варваров
Мир на мгновение перевернулся, а потом исчез совсем — тоже на мгновение. Оказавшись вновь в каменном мешке с ледяным сводом, Ос ощутил в груди тот же холод, который не оставлял его все те долгие дни, что провел он в узилище. Это было страшнее того холода, который снаружи, и даже голода, который чуть не убил его здесь. Он вдруг подумал о том, что они не взяли с собой никакой еды, но потом попытался обнадежить себя мыслью о том, что Герант всё предусмотрел и знает всё, в том числе и то, что они будут кушать. Хотя здесь можно погибнуть, не успев проголодаться.
— Фертин, ты помнишь, как добраться до основания черной скалы? — спросил Герант спокойно и буднично, как будто спрашивал дорогу до овощной лавки.
— Смутно… Но найдем, — ответил Фертин не слишком уверенно. — А может, сперва кузнеца отыщем, и я с ним поквитаюсь.
— Забудь о нем, — посоветовал Герант, но, заметив, что благородный эллор намерен вспылить, добавил: — Пока сам не попадется…
— А к скале всё равно без толку идти, — сообщил Фертин. — Там наверху воздуху глотнешь, и можно ставить себя вместо памятника. Холодно тут у них… И всё равно я только от кузни дорогу найду, так что пошли…
Он подошел к одной из многочисленных нор, неведомо кем продолбленных в камне, и, встав на четвереньки, двинулся в темноту, которая казалась тем непроглядней, чем уже были стенки лаза. Но Миня в прошлый раз здесь пролазил. Правда, это был сильно отощавший Миня… Два раза налево, затем вниз и снова налево — они тогда целые сутки потратили на то, чтобы отыскать этот ход, и был момент, когда надежда найти выход почти угасала.
Фертин прислушался, не отстали ли остальные, но позади него явно кто-то еще протискивался вперед. Он подумал, что зря пошел первым, надо было Оса вперед пустить, а самому ползти замыкающим, но было уже поздно что-либо менять — не возвращаться же. Стало заметно холоднее, а значит, вход в лабиринт был уже недалеко, хотя в этом и была-то одна радость, что простору побольше. В бесконечных коридорах царили разруха и запустение, стены местами были покрыты грязно-зеленой плесенью и копотью давних пожарищ. Фертин вдруг подумал о том, что, скорее всего, теперешним хозяевам лабиринта это грандиозное каменное подземелье досталось случайно, возможно, через тысячи лет после того, как сами строители и их потомки ушли из этого мира.
А вот вылез он вовсе не там, где в прошлый раз — всё-таки не дело воина считать да пересчитывать повороты в какой-то норе… Нора выходила в грандиозный круглый зал, в центре которого стояла бронзовая чаша, наполненная холодным огнем. Поначалу она показалась Фертину не слишком большой, но когда он прикинул расстояние до нее, оказалось, что огонь полыхает в кольце диаметром в две дюжины локтей, и примерно такой же высоты постамент подпирает днище чаши, а пологая лестница с широкими ступенями, такая, по которой не взбираются, а восходят, вела прямо к основанию пламени.
Фертин вылез из норы, чтобы освободить путь тем, кто следует за ним, и пристроился на узком уступе, в пяти локтях поднимающимся над полом. Но он уже слегка устал ждать, прежде чем из темного проема высунулся Ион. Чувствовалось, что путь дался ему нелегко — белая мантия, в которой он пустился в опасное странствие, стала серой, а местами протерлась. Впрочем, Фертин, оглядев себя, заметил, что и его кафтан не вполне цел.
Ион посмотрел на Фертина, потом на чашу и сразу как-то погрустнел.
— Мы заблудились? — спросил он, явно надеясь на отрицательный ответ, и осторожно нащупал ступней каменную полку, на которой сидел в задумчивости благородный эллор.
— Раз уж мы здесь, нам нечего бояться заблудиться, — ответил Фертин. — Здесь, по крайней мере, мертвяки не бродят.
Герант, точнее, сначала его посох, показался из совсем другого отверстия — тремя локтями выше. Отверстие было для него тесновато, и он никак не мог протиснуть в него свои плечи. Но кто-то подтолкнул его сзади, и края норы начали осыпаться, обсыпав стоящего внизу Иона каменной крошкой.
— Эй, Святитель, — не слишком почтительно обратился к нему книжник, — позволь, я подержу твой посох, а то он тебе, наверное, мешает.
Герант глянул на него почти свирепо и посоха, конечно, не выпустил, а Фертин, встав на цыпочки, схватил его за руку, потянул на себя и подставил плечо под его широкую грудь. Когда Святитель наконец выбрался, почти сразу вслед за ним выбрались и мальчишки, и только Ион заметил, как Герант вздохнул с облегчением, когда увидел взлохмаченную голову Оса, где-то по пути потерявшего шапку. Постепенно выползли и все остальные, правда, Сольвей и Олф, который полз последним, слегка задержались. Ведунья нашла что-то по пути, но в темноте не разглядела, что именно. И только при не слишком ярком свете холодного пламени она разглядела горсть алых кристаллов, которые вдруг начали переливаться изнутри тусклым свечением.
Герант взял с ее ладони один из камушков, пригляделся к нему и брезгливо бросил вниз.
— Зачем?! — спросила Сольвей, направив на Святителя ледяной взгляд.
— А тебе они ничего не напоминают? — мрачно отозвался Герант. — Ты же ведунья, ты же должна догадаться.
— Камни оборотней, — подсказал Олф. — Здесь, наверное, копи, где их добывают.
— Для меня важно не догадаться, для меня важно понять… — Она все-таки наклонила ладонь, и остальные кристаллы тоже посыпались вниз.
— Чаша Цаора! — вдруг сказал Ион, глядя на холодное пламя. — «Чаша Цаора вновь голодна, Владык Цаора поразила праздность, и никто не ведет на юг великие армии. Иссяк поток пленников из варварских пределов, никто не восходит к Чаше в жертвенном венце, и Када вновь пьет тепло земли, утоляя голод и жажду восшедших в лучший мир по его милосердной воле. Забыв обычаи предков, всё больше людей умирает, не успев погрузиться в пламя Чаши, дарующее вечность и блаженство…»
— Что это? — одновременно спросили Герант и Сольвей, настороженно посмотрев на книжника.
— Пока вы все пировали и бездельничали, я читал летописи кадаров, — ответил Ион. — Хотя мне казалось, что легенда о Цаоре — всего лишь выдумка, грезы о прошлом величии.
— Расскажи. Расскажи всё, что ты знаешь о Чаше. — Чувствовалось, что Герант взволнован.
— А может, Творец подскажет, — совершенно беззлобно съязвил Ион.
— Книжник, у нас нет времени для склок, — вмешался Нау. — Назад вернемся, тогда и пособачимся.
— О Чаше я уже почти всё сказал, — сообщил Ион, присев на булыжник. — Это был главный жертвенник кадаров в те времена, когда здесь еще не было ледяного безлюдья. Когда-то давно, возможно, не одно тысячелетие назад, здесь располагалась империя Цаор, которая долгое время держала в страхе всех, до кого могла дотянуться. Владыки были беспощадны и к своим, и к чужим, а целью их жизни было кормление Чаши. И стоило уменьшить число жертв, как небо над Цаором покрывалось льдом. Этот огонь поглотил несметное число пленников, а порой даже обедневшие семьи продавали жрецам Чаши своих детей. Это не считалось жестокостью, потому что каждый здесь верил, что тело жертвы поедает Када, но он за это расплачивается с душой тем, что принимает ее в лучший мир, где нет предела покою… Цаор стал бедствием для всего мира, и мир объединился против Цаора. Империя рухнула под ударами варваров, Чаша осталась без пищи, и тех, кто остался в живых, погнал на юг невыносимый холод, уничтожающий всё живое. В летописи говорится, что кадары одичали, оставшись без Чаши, хотя на самом деле именно Чаша делала из них дикарей. И еще — может быть, переписчик ошибся, но в свитке сказано, что пламя должно быть кроваво-красного цвета…
— Оно изменило цвет, потому что его давно не кормили человечиной. — Герант сдвинул брови и стиснул посох в побелевших пальцах.
Все умолкли, вглядываясь в холодное ровное свечение пламени, и стало слышно негромкое гудение пламени.
— Ну, не век же здесь торчать! — вдруг заявил юный лорд и начал спускаться вниз по щербатой стене, и Ос последовал за ним.
— Может, не стоит дозволять мальчишкам своевольничать, — обратился Ион к Геранту, и тот после недолгого раздумья ответил:
— Никто из нас пока не знает, что делать дальше. Не стоит друг другу мешать.
Мальчишки тем временем набрали на полу камней, поднялись по лестнице к самому краю Чаши и начали швырять их в огонь. С уступа было видно, как булыжники, долетая до центра чаши, вдруг взмывают вверх и исчезают где-то под потолком. Когда камни кончились, Юм швырнул в Чашу монету, и пламя, как-то скособочившись, несколько раз дернулось короткими всплесками. Только после того, как серебряная молния ударила в потолок и исчезла, оно вновь стало ровным.