– Хорошо, – согласился Кольцо, – а оставшиеся пусть вкушают хлеб и вино, празднуют день Фёдора-мученика и славят Господа нашего. Пошли.
Нищие загудели слова благодарности; крестьяне мелкими шажками приблизились к столам с угощениями, примеряясь к самым сладким кускам. Гнус по знаку старшего охранника отправился вслед за главарём и его гостями, а с ними – десяток приближённых. Остальные разбойники остались снаружи – якобы следить за порядком во время гуляния, а на самом деле – самим угоститься яствами и напитками.
Гнус вошёл в ворота последним, помог закрыть тяжёлые створки и задвинуть дубовый засов: хоть и праздник, а порядок есть порядок, нечего смердам подглядывать за внутренней жизнью острога. Потом заторопился за хозяином, уже подходящим к крыльцу: уж больно хотелось дослушать повесть про разбойника.
Спеша, невезучий Гнус споткнулся. Падая в лужу посреди двора, нечаянно схватился за плащ черноволосого рассказчика и сдёрнул его.
Под плащом оказалась кольчуга, а на спине сверкнул хитро подвешенный меч. Ошарашенный Гнус разглядел ещё и рукоять ножа в сапоге рыжего, завопил что есть мочи:
– Караул!
Хитроумный план рухнул, когда, казалось бы, всё уже получилось. Дмитрий выругался и выдернул нож из-за голенища.
Сентябрь 1229 г., город Добриш, княжеские палаты
– Не знаю я такой сказки, Ромушка. Как ты сказал? Про воина хилова?
– Да нет же, няня, про Ахилла! Какой же он хилый? Он самый храбрый был витязь греческий, князю Агамемнону служил!
– Ага. Мемену? Не, не ведаю. Кто же тебе такие страсти на ночь рассказывал?
– Маменька! Она и книжку читала, старец один слепой написал, не помню имя.
– Ай-яй-яй, – покачала головой нянька и вздохнула, – бедное дитя, всё перепутало. Как же слепой напишет книжку-то? Он, чай, и перо потеряет, и буквиц не разберёт. Чернильницу-то не нащупает, а нащупает – так перевернёт, коли увечный на глаза.
– Маменька так говорила! А она никогда не путает и не врёт!
– Конечно, конечно, – закивала нянька, – хочешь сказку про то, как гусыня деревянное яйцо снесла? Или про девочку с ноготок, что крота подземного ублажила?
– Не хочу! Хочу, чтобы маманя рассказала про славных богатырей Ахилла и Гектора. Когда уже тятя вернётся и маму привезёт?
Мальчик едва сдерживал слёзы. У служанки тоже губа задрожала: отвернулась к углу с образами, мелко закрестилась, шепча что-то про спасение невинных душ.
– Так когда?
– Скоро уже, дитя моё. Вот ложись спать, проснёшься – а вдруг и приехали князь наш и княгиня.
Ромка поверил. Быстро забрался в постель, укрылся, зажмурил глаза. Попросил:
– Няня, только ты огонь не туши! Страшно мне.
– Хорошо, Ромочка.
И запела:
Баю-баюшки-баю,
Роме песенку спою,
Утром солнышко взойдёт,
Весть о мамке принесёт…
Пела нянька, скрипел сверчок, лениво, по обязанности, лаяли сторожевые собаки. Сквозь зажмуренные веки красным пятнышком пробивался огонёк лучины; светец ронял угольки в чашку с водой, и они шипели – не сердито, как змеи, а просительно, будто прислонив палец к губам:
– Ш-ш-ш…
Мол, не шумите, дитё не будите.
Потом светлое пятнышко превратилось в крохотное, с детский кулачок, окошко под низким потолком. Со стены вдруг исчезла шкура медведя, добытого тятей в прошлом году, а сами брёвна стали тёмные, осклизлые, поросшие редким неряшливым мхом. Пол превратился в земляной, сырой, с кучей полусгнившей соломы вместо лежанки.
Спиной стояла худенькая женщина с драной рогожей на плечах; волосы спутанные, блеклые. Стояла и смотрела на светлое пятно, ползущее по грязной стене.
Солнечный зайчик неуверенно трогал бурые комки мха. Собрался с силами и перепрыгнул на голову женщины, стоявшей спиной: вспыхнули искорки в золотых волосах.
– Маменька! – понял вдруг Ромка.
Женщина вздрогнула; соскользнула с плеч ветхая рогожа, обнажив серую, в бурых пятнах, рубаху. Обернулась: лицо бледное, одни глаза. Прошептала:
– Ромочка, сыночек, кровинка моя…
Шагнула навстречу, неуверенно раскрывая объятия, и тут закричали с улицы:
– Караул!
Ромка всхлипнул и проснулся. Нянька так самозабвенно храпела, что испуганные сверчки притихли. Лучина догорела до смоляного сучка, затрещала и начала бросать в воду злые искры.
Сентябрь 1229 г., Великое княжество Владимирское
– Караул!
Криворожий бестолковый разбойник сидел в луже посреди двора и орал, брызгая слюной. Анри сорвал с подвески на спине меч, крутанул над головой – брызнули злые солнечные искры.
Дмитрий выхватил нож из-за голенища, прыгнул вперёд. Пинком опрокинул одного телохранителя; второго, который уже было развернулся, встретил прямым в челюсть; обхватил сзади хлипкого Фёдора, приставил к горлу нож. Заорал:
– Ну! Бросайте оружие на землю, или я ему башку отрежу!
Разбойники обступали со всех сторон, пыхтели, вытаскивая сабли и срывая с поясов кистени. Но не бросали – наоборот, готовились напасть.
Анри рыкнул, вонзил клинок в брюхо ближнему. Отскочил, ударил, выбивая клинок у второго, закричал:
– Отойдите, ублюдки!
Дмитрий ткнул главаря ножом в горло: неглубоко, но чтоб почуял. Потекла тонкой струйкой кровь; Кольцо дёрнулся, завизжал:
– Все назад, придурки!
Разбойники вздрогнули. Начали пятиться, образуя широкое кольцо. Заходясь в жутком лае, рвались с цепей здоровенные кобели; с улицы доносились тревожные крики – оставшиеся члены шайки почуяли недоброе, но оказались в дурацком положении, не способные прорваться в собственную крепость.
– И скажи, чтоб железяки положили.
Кольцо наклонил голову, как бы кивая в знак согласия – и резко ударил затылком в княжеский нос.
Дмитрий охнул, ослеп на миг. Наугад ударил ногой – и зацепил: отпрыгнувший было Фёдор грохнулся на землю.
– Стоять! – заорал князь шелохнувшимся разбойникам. Прижал коленом к земле извивающегося ватамана, врезал рукояткой ножа по голове, выключая на время.
– Сигнал! – напомнил Анри, стоящий с мечом наготове.
Дмитрий сунул пальцы в рот, пронзительно свистнул: коротко, длинно и снова коротко.
– Отдал бы ты Фёдора Фёдоровича, – мрачно сказал толстобрюхий разбойник, – не уйти вам. За воротами наших три десятка. А я за то обещаю убить быстро, без мучений. И чего решили…
Жирдяй не договорил: огромная сосна, стоящая у самого забора на тыльной стороне острога, вдруг вздрогнула, накренилась и страшно заскрипела, заглушая лай собак и всхлипывания захлёбывающегося в луже Фёдора. А потом начала падать: медленно, а после всё быстрее и быстрее. Подмяла крепкий тын, будто высохшую траву, и рухнула на главный терем, ломая толстые балки крыши.
Воздух потемнел от обломков и пыли; конёк, вырезанный искусно в виде конской головы, взлетел, будто принадлежал Пегасу; собаки заскулили и присели. Присели и разбойники, рефлекторно прикрывая головы.
Дмитрий, пользуясь суматохой, поднял невесомого вожака, встряхнул:
– Всего три пуда от силы, а одно дерьмо.
– Сзади! – крикнул Анри.
Князь едва успел уклониться: дубинка обрушилась на плечо, а не на затылок. Охнул, обернулся, перехватил повторный удар и выбил сучковатое орудие из неверных рук, но достать нападающего не успел: Гнус уже бежал к воротам, чтобы распахнуть створки перед бандитами, рвущимися на помощь снаружи.
Дмитрий бессильно выругался и опустил нож. Гнус схватился за тяжёлый засов; вздохнул, осел на колени. Попытался дотянуться до застрявшего под лопаткой оперённого черенка. Не смог. И умер.
Толстобрюхий зарычал, замахнулся кривой саблей. Внезапно вместо грозного рыка из раззявленного рта хлынула кровь. Помощник Кольца грохнулся, поднимая брызги грязи: стрела попала аккурат между затылком и толстой шеей.
Верхом на стволе упавшей на крышу сосны сидел Хорь, держа натянутый лук, и орал:
– А ну, покидали свои приблуды на землю, или живо стрелкой накормлю. Считаю до трёх, два уже было.
Ошарашенные разбойники побросали оружие. Дмитрий схватил Фёдора за жидкие волосёнки, дёрнул так, что тот заскулил. Князь приставил лезвие к носу главаря и крикнул:
– Ведите сюда пленницу, я начинаю от вашего атамана по куску отрезать. И быстро, пока Федька весь не кончился.
Двое сорвались, побежали в дом.
Кольцо усмехнулся, просипел:
– Дурак ты, добришский. А дальше-то что? За воротами мои ребята, вокруг земля владимирская, как отсюда выберешься?
– Не переживай, сморчок. Прямо в небо уйду и тебя с собой прихвачу.
– Меня в небо не пустят, – вздохнул атаман, – мне в другую сторону.
Князь едва удержался, чтобы не выпустить пленника и броситься к крыльцу: там появилась Анастасия. Бледная, худая, едва ступала босыми ногами, щурилась на свет. Разглядела, прошептала:
– Димушка, родной мой. А я ждала. Верила.
Князь крикнул Хорю:
– Давай!
Принял брошенную веревку с узлами, пихнул разбойника:
– Чего замер? Лезь наверх. Или тебя ножом в задницу поторопить?
Только после этого шагнул навстречу, подхватил княгиню. Вдохнул запах волос. Разглядел старые синяки, новые морщинки. Поцеловал коротко, легонько подтолкнул, подсадил:
– Забирайся на сосну, Настя, тут невысоко.
Полез следом. Отход прикрывал Анри, держа двумя руками меч. Тамплиер сказал:
– Прощайте, господа разбойники. Жаль, наше развлечение было недолгим, и я не успел познакомить всех вас с моим клинком. Счастливо оставаться.
Хорь уже ловко шёл по толстому стволу в сторону тына, покрикивая на пугливо хватающегося за ветки Кольцо:
– Пошевеливайся, огрызок. Не трясись, не упадёшь. Небось, гадости творил – так не боялся.
* * *
Лесная тропа для бешеной скачки не предназначена – узка. А что делать?
Мягко шлёпают по раскисшей земле копыта, всадники только успевают от низких ветвей уклоняться. Поворот, ещё один – и выскочили прямо на владимирский тракт, пришпорили.