Шли и шли бесконечные монгольские орды, друг за другом, тысяча за тысячей; дрожала под копытами коней Великая Степь от Байкала до великой реки Итиль, будто сам ад сотрясал поверхность Земли, готовясь прорваться наружу гибельным пламенем, извергнуть сонмы демонов, чтобы навсегда погубить человечество.
Двенадцать туменов из четырёх улусов, возглавляемых одиннадцатью царевичами-чингизидами, внуками Великого – вся сила Империи клубилась сейчас перед последними рубежами Булгара на реке Черемшан, словно грозовые тучи, готовые обрушиться огненным дождём.
Дмитрий не спал двое суток, объезжая строительство укреплений, и сейчас задремал в седле; чуткая Айтен ступала осторожно, чтобы не потревожить забытье хозяина.
Сначала привиделось Ярилову темное душное помещение; белоголовый мальчишка на грязной соломе и злой то ли перс, то ли сарацин с палкой в руке:
– Как тебя зовут?
– Антоном.
На мальчишку обрушились удары:
– Выродок, сын змеи и шайтана, да разорвутся твои кишки! Повторяй: «Меня зовут Аскар, я – будущий мамлюк, раб султана Египта». Ну? Кто ты?
– Я – Антон, сын русского князя…
Снова засвистела палка в руках злющего; Ярилов вздрогнул, очнулся. Равномерно шагала кобыла, поскрипывало седло.
Вновь забылся.
Теперь снилось Дмитрию, как разливаются золотые струи волос по обнажённым плечам, как разрумянившаяся княгиня просит:
– Не смотри так. У меня от твоего взгляда всё внутри кипит.
А потом – как идут по лугу его мальчишки: Роман ведёт Антошку за руку, отмахивается прутом от назойливых слепней и что-то поясняет брату, а тот кивает, соглашаясь. Но вдруг упала чёрная тень: Ромка задрал голову, увидел, испугался. Прошептал:
– Птицы…
А потом закричал голосом нукера:
– Птицы! Гляди, Иджим-бек!
Дмитрий очнулся. В небе метались тысячи ворон, пронзительно крича, будто искали разом потерянных птенцов; это было похоже на чёрную метель, если только бывает чёрный снег. И если случается метель летом…
Потом разом повернули на юг – и исчезли.
– Из столицы улетают. Прощаются с городом. Знают, что обречён.
Дмитрий прикрикнул:
– Ты бахадир или баба базарная? Если струсил – так завернись в саван и ложись помирать. Только не забудь прежде снять кольчугу, отдать саадак и меч. В Биляре полно двенадцатилетних мальчишек, мечтающих встать на его стены, да оружия на всех не хватает.
– Прости, сардар, – склонил голову нукер, – жутко стало. Ни в одном бою такого не было со мной, ты же знаешь.
Хорошо, что показались шатры становища: продолжать неприятный разговор не было желания.
* * *
Запылённый Азамат подлетел, осадил коня. Сказал:
– Сегодня гонял алай чирмышей, приучал к конному строю. Перепутались, как юбки у гулящей девки. Ещё учить и учить.
– Если это вообще пригодится, – мрачно сказал Дмитрий, – когда будем гореть в Биляре – конный строй вряд ли понадобится.
– Многообещающе, – хмыкнул Азамат, – чего такой квёлый, брат?
Дмитрий хотел сказать, что сегодня день рождения Романа, первенца. И что прошло семь лет, но преступление так и осталось без воздаяния… Но промолчал.
– Устал, – решил кыпчак, – давай, отсыпайся, сегодня я один справлюсь. А завтра, с рассвета, поможешь мне.
Развернул коня, понёсся в полку новобранцев. Всё лето прожили в становище, принимая и обучая ополченцев.
Дмитрий остановился у коновязи. Погладил кобылу по морде, потрогал белую звезду во лбу. Передал поводья нукеру, пошёл к своему полотняному дому. У полога стоял ординарец-десятник. Сказал, поклонившись:
– С возвращением. У тебя гость, сардар. Я отпустил караульных, никто не помешает.
И фамильярно подмигнул. У Дмитрия забилось сердце: неужели наконец-то Барсук? С новостями о сыновьях?
Рванулся внутрь, на ходу расстёгивая пояс с мечом. Глаза не сразу привыкли после яркого света, и когда приблизился тёмный силуэт – отшатнулся.
– Чего ты испугался, милый? – серебряный голос рассыпался смешками, подпевая зазвеневшим украшениям. – Неужели я так подурнела от жизни в степи?
Айназа положила руки на плечи, посмотрела в лицо, будто впитывая образ. Потом прижалась – горячая, близкая.
– От тебя дымом пахнет и конским потом. Пыльной дорогой и полынью.
– Извини, некогда было помыться, – буркнул князь.
Отстранился. Расстегнул плащ, бросил в угол. Начал сдирать кольчугу, звякающую кольцами.
– Я люблю твой запах. Люблю всё, что связано с тобой.
Дмитрий напился холодной воды из ковша. Посмотрел на жену побратима, сказал:
– Ты зря пришла. И так разговоры ходят в становище, что сардары живут на одну постель. Да и вообще.
– Пусть ходят любые разговоры. Глупые, несчастливые людишки просто завидуют нашей любви.
Дмитрий вздохнул. Всё равно придётся сказать, какой смысл оттягивать?
– Послушай, мы совершили ошибку. Моя вина. И не стоит её усугублять. Больше не приходи ко мне. Ты – несвободна.
– А ты? Ты – свободен?
Промолчал. Айназа заговорила певуче, будто курай запел над просторами Камы:
– Думаю о тебе – каждое мгновение. Благодарю Всемогущего за то, что наградил, позволил жить в одно время с тобой…
Ярилов вздрогнул: зачем про время? Догадывается или просто так? Молодая женщина продолжала:
– Ночи с тобой коротки, как глоток. Дни без тебя тянутся, как века. Я вся таю, словно масло у огня, когда ты рядом. Пальцы твои лепят из меня, что хотят, будто я глина, а ты – гончар. Не злись и не упрямься, иди ко мне. Я излечу твои раны, батыр. Я поцелуями выпью тоску твою…
Вновь подошла. Помогла снять рубаху. Погладила татуировку, прошептала:
– Здравствуй, змейка, я скучала.
Дмитрий прикрыл глаза. Плыл по реке, степные цветы сверкали на берегах кровавыми каплями, солнечные зайчики прыгали по волнам…
– Настя…
Зачем надушила золотые волосы? Обычно ты пахнешь чистой росой, подснежником, свежим снегом. А сейчас аромат горячий, терпкий, как степной ветер. И глаза не серые, словно низкое осеннее небо, а – жёлтые, будто камень алатырь в звенящих подвесках…
– Называй меня Настей, мне нравится.
Очнулся. Оттолкнул. Схватил пропотевшую рубаху с лежанки, начал торопливо надевать. Загремел железом, застёгивая пояс с мечом.
– Что случилось, любимый?
– У меня дела.
– Надолго?
– Навсегда. У меня всегда будут другие дела, другие мысли, другая жизнь.
– Я буду ждать.
– Нет. Сейчас ты уйдёшь и больше никогда не появишься.
– Она умерла! Слышишь? Она давно умерла и не вернётся.
– Зря ты это сказала.
Вышел, оставляя за спиной плачущую женщину с распущенными волосами цвета степного ковыля.
* * *
– Коня мне.
– Твою кобылу повели на водопой, Иджим-бек.
– Любого.
– Сейчас. Куда поскачем, сардар?
– Ты – никуда. Я один.
Вскочил в седло, пришпорил. Гнал игреневого жеребца нещадно, выбивая бешеной скачкой дурные мысли, забывая запах сандала и звон серебра…
Возвращался шагом, бросив поводья: жеребец надувал бока, успокаивая дыхание. Гремел уздечкой, выискивая травинки, срывал их мягкими губами.
Вот и любимый холм в излучине Черемшана. Вид отсюда потрясающий: зелёные просторы, островерхие перелески, подобные спинным гребням уснувшего дракона.
Достал кинжал, бездумно ковырял чернозём, пачкая драгоценный булат. Семь лет походов, боёв, рейдов по заснеженной степи – зачем? Эмират усыхает, как Аральское море. Разбили морду монгольскому зверю – и только разозлили: он вернулся, усилившийся впятеро. Сыновья исчезли. А пролитая в княжеских палатах Добриша кровь давно высохла, обратилась в прах, так и не отомщённая…
Поздно уловил движение за спиной. Начал подниматься, когда в затылок ударила стрела с затупленным наконечником – чтобы не убить, а лишь оглушить.
Август 1236 г., севернее Яффы, Средиземное море
– Берберы!
Седобородый капитан заорал:
– Живее! Вёсла из твиндека. Придётся поработать, рабы божьи, иначе станете просто рабами.
Испуганные паломники вытягивали шеи, высматривая пиратский корабль. Хищный чёрный силуэт с двумя косыми парусами скользил стремительно, будто не касаясь воды. Тонкие паучьи лапки вёсел качались, словно приветливо махали: «Куда вы? Подождите нас!»
Капитан вырвал рулевое весло у перепуганного кормчего, довернул под ветер:
– Так держать!
«Изабелла» заскрипела всем своим деревянным телом, пытаясь набрать скорость. Пилигримы неумело гребли невпопад, бледные от ужаса. Всё ближе чёрный силуэт, и неслось над синей беспечной водой жуткое «Аллаху акбар!».
– Не уйдём.
Капитан прорычал:
– Живее, железо на палубу.
Матросы подавали из трюма связки копий, абордажные топоры, кривые сарацинские сабли. Боцман выбрал палицу по руке, прищурился:
– Будет потеха. Обидно: до Яффы рукой подать, палестинский берег видно. Ну что, паломнички, не видать вам гроба Господнего? Всё, путешествие закончено, начинается вечеринка с танцами. Не забывайте свои вещи на борту нашего корабля.
– Юнга!
– Есть, синьор капитан!
Рыжеволосый мальчишка лет двенадцати подскочил к мачте. Закинул за спину тяжёлый арбалет и туго набитый болтами колчан, ловко полез в воронье гнездо.
Капитан выковырял из-под вышитого воротника камичи мешочек с землёй, собственноручно собранной в Иерусалиме. Поцеловал, прошептал:
– Да пребудет с нами Дева Мария.
Роман послюнявил палец, пощупал ветер. Положил ложе арбалета на плетёный край и прицелился.
* * *
Белый флаг с красным крестом, изрядно потрёпанный морскими ветрами, едва колыхался от лёгкого бриза. Равномерно опускались тяжёлые вёсла, разбивали синее зеркало: оно бурлило, сердясь, и мгновенно заращивало шрамы, чтобы получить очередной удар.
Рыцарь в белом хабите стоял у борта, жмурился на сверкающую поверхность – а видел другое: белый мрамор внутреннего двора, зелёные тени кипарисов; слышал нежное журчание фонтана и скрипучую речь понтифика: