Поначалу он очень пуглив. Шкурку от кровяной колбасы, которую я ему бросаю, он зарывает носом в опилки. Зато выпивает две миски воды — очень пить хочет. Когда я протягиваю ему руку, он пробует ее цапнуть, но очень нерешительно. Получив щелчок по носу, тотчас же отступает.
Мы начинаем подыскивать для него подходящее имя. Волк ведь из Сибири, значит, это должно быть что-нибудь азиатское. Может быть, Чингисхан? Но это означает что-то дикое, необузданное и жестокое. Нет, лучше просто Чингис.
— Чингис! — подзываю я его к себе.
Он опять щелкает зубами — хочет цапнуть, но, получив снова по носу, делается любезней и, во время того как пьет, даже разрешает почесать себе шею. Вечером я слышу из подвала высокий и протяжный волчий вой.
Должен признаться, что все же страшновато, когда Чингис щелкает зубами в мою сторону, стараясь схватить своими мощными, усаженными острыми «шипами» челюстями мою руку. Звук при этом такой, словно защелкивается капкан. Мою жену он на другой же день цапнул за указательный палец, и хотя ранка не столь велика — длиной всего в сантиметр, — однако такая болезненная, что приходится обратиться к врачу. Тем не менее эта бесстрашная женщина уже вскоре снова отважно залезает к нему в клетку (оказывается, она поспорила с продавцом из гастрономического отдела на три бутылки шампанского, что сделает это уже через три дня после появления у нас волка…). Впрочем, наш «злой волк» уже сильно «подобрел». Теперь он все чаще разрешает чесать себя за ушами и обследовать. При этом выясняется, что это не волк, а волчица! Но имени уже менять не будем: как был «волк Чингис», так пусть и останется. Вечером он снова кусает мою жену, на сей раз впивается ей зубами в предплечье.
Я приношу ошейник и цепь, но Чингис ничего и слышать о них не хочет: стоит мне к нему приблизиться, как он начинает как бешеный щелкать зубами, стараясь меня ухватить за руку. Тогда я пошел на хитрость: приоткрываю дверь клетки, перегородив ее цепью на уровне головы волка, и как только он пытается выйти, попадает шеей на цепь, я защелкиваю карабин — и он попался. А уже вне «своего жилища» Чингис делается весьма скромным, теряет всякое «волчье достоинство» и боязливо ползет на брюхе по комнате. Завидя транспортный ящик, в котором его привезли, он мигом запрыгивает в него и затаивается в этом единственно знакомом ему предмете среди всех других чужих, абсолютно никогда не виданных и потому внушающих страх.
Вечером в столовой моя новая «собачка» осчастливливает нас одновременно и лужей и кучей… Зеркало в передней Чингис явно принимает за дыру в стене. Во всяком случае, пугаясь чего-либо, а это случается с ним нередко, он тычется головой в стекло, пытаясь удрать.
Пришли два малыша — соседские дети: нельзя ли посмотреть на волка из «Красной Шапочки»?
— Пожалуйста.
— А что. Красная Шапочка еще у него в животе?
— Нет.
Почтительно разглядывают серого. Недоверчивое сомнение.
— Как же так? Если Красную Шапочку уже вытащили, то волк ведь должен быть уже мертвым?
— Нет, ведь брюхо потом снова зашили.
— Но тогда ведь у него в брюхе должны быть камни! — возмущаются мои оппоненты.
И мне невольно приходится отступить от фабулы замечательной сказки Шарля Перро:
— Этот волк оказался хорошим, и камни срочно вынули обратно.
Полное недоумение: как же так? Разве бывают хорошие волки? Значит, этот волк не злой, а добрый?
Тяжело вздохнув, Джо и Петерхен берутся за руки и топают к себе домой, обдумывая только что услышанную новость. Да, жизнь уготовит им еще немало сюрпризов, думаю я, глядя вслед удаляющимся фигуркам.
Чингису семь месяцев. До того как попасть к нам, он жил только среди себе подобных, никогда не имел случая принюхаться к человеку, не давал никому до себя дотронуться. И хотя пространство, ограниченное четырьмя стенами, не больно-то велико, тем не менее волк мог свободно по нему передвигаться. Теперь же что-то жесткое схватило его за шею и тянет вслед за этим «двуногим». Чингису страшно, он ложится плашмя на брюхо, а эта несносная удавка волочит его вверх по лестнице — ужасному, никогда не виданному сооружению, на котором можно запросто поломать себе ноги!
В саду он делает попытку вырваться и сбежать. Однако цепь рывком опрокидывает его на землю. Он подпрыгивает кверху на целых два метра, но и оттуда цепь срывает его на землю, больно ударив о нее головой, так что из носа капает кровь. Бедный волк! Все-то тебе придется постигать на собственном опыте, ничего-то тебе не объяснишь на словах! Впрочем, и с нами, людьми, происходит обычно ничуть не лучше — пока сам лоб не расшибешь, не научишься…
Итак, надо приучить Чингиса ходить на поводке. Вперед он еще кое-как соглашается бежать. А вот тянуть себя на цепи он ни за что не разрешает. Упирается всеми четырьмя лапами в землю — и ни с места. Как-то раз в подобной ситуации ошейник так сдавил ему горло, что его вырвало всем тем, что он съел на обед, — хорошей порцией конины (которую, правда, на следующее утро подобрал и с большим аппетитом съел снова).
Каждый вечер, возвратившись домой, я прогуливаю мою «строптивую собачку» в темном саду. Когда моя жена сама отваживается вывести его на улицу, то пускает его вперед, а сама идет сзади и подгоняет ремешком. Как же тебе, Чингис, привить всю остальную собачью науку, когда ты не в состоянии постичь самое простое из нее — ходить на поводке?
Но вот спустя десять дней мой волк уже сопровождает меня утром во время прогулки по пустынному, безлюдному парку. Ведет он себя как более или менее воспитанная собака, даже соглашается бежать со мной вместе бегом. Только вот в калитку сада нашего дома его на обратном пути никак не затащишь, приходится тащить волоком. И так еще в течение нескольких недель. Это выглядит всегда настолько глупо, словно он страшится моего жилища! Но волки, обитавшие в моем доме после Чингиса, поступали точно так же. Они почему-то всегда испытывают страх перед открытыми дверьми, если их туда пытаются завести силком. Привыкнув ко мне, мой волк Чингис уже совершенно самостоятельно, с волочащимся по земле поводком, проходил мимо всех, похожих одна на другую калиток соседних с нами домов и заворачивал безошибочно в нашу, а затем спокойно заходил и в дверь дома. Мой дом наконец-то стал его «волчьей норой». Правда, когда я однажды оставил его на несколько минут с пристегнутым к ошейнику кожаным поводком в сетчатой вольере, в саду, то, вернувшись, обнаружил только жалкие огрызки от поводка. А волчица, жившая у нас несколькими годами позже, та за три дня научилась ходить на поводке, и я мог спокойно разъезжать с ней в электричке. Так что волк волку рознь. Все они разные, и у каждого свой характер. Правда, и у меня к этому времени поприбавилось опыта в обращении с волками; ту волчицу я никогда не волочил за собой на поводке, а предоставлял ей возможность бежать туда, куда ей захочется, а сам шел следом, держась за длинный поводок.
Во время ужина Чингис является в столовую. Чего тут только нет! Какие запахи разносятся по комнате! Надо срочно все обнюхать. Волк беспокойно бегает из угла в угол. Висящие на стенах картины почему-то привлекают его пристальное внимание; только висят очень высоко — не добраться. Стоящие на серванте предметы тоже никак не достать, не обнюхать. Он поднимается на задние лапы, скребет когтями по обоям и полировке — нет, так дело не пойдет. Мой окрик действует на него отрезвляюще, он прекращает свою исследовательскую деятельность, но зато одаривает нас большущей кучей, наложенной посреди комнаты… Кусочки мяса, которые мы ему протягиваем, он берет из рук очень осторожно и аккуратно, не хватает с жадностью.
На следующий день волк намеревается напачкать на том же месте, что и вчера, хотя только недавно он вернулся из сада, где гулял почти целых два часа. Безобразие какое-то! Забираться на стулья и столы он перестает, очень скоро поняв, что это запрещено. Зато достает из корзинки приготовленные для штопки носки и заставляет меня побегать за ним вокруг стола, прежде чем мне удается их у него отнять. Но не успеваю я положить носки на место, как он их снова выхватывает, и игра повторяется. Приходится унести носки в другую комнату и спрятать. Тогда расшалившийся волк хватает платяную щетку и носится с ней вокруг стола.
На улице я встречаю соседа.
— Вы тоже слышали какое-то странное завывание сирены, которое раздается все эти последние дни? — спрашивает он. — Я уже сказал моей жене, что это удивительно напоминает вой волков, который мне приходилось слышать в России долгими зимними ночами во время Первой мировой войны. Но откуда здесь-то могли бы появиться волки? Ума не приложу!
Я скромно молчу в ответ. Теперь Чингис не пропускает ни одного нашего завтрака и ужина. Сегодня он положил передние лапы на подоконник и с огромным интересом разглядывал проходившую мимо дома собаку. Зато наш карликовый кенгуру Муппи интересует его не больше, чем любой пакет или мебель: он небрежно обнюхивает его, сидящего в корзине, и отходит прочь. Чингису ведь еще никогда в жизни не приходилось умерщвлять ничего живого, разыскивать и добывать себе пищу. Вот посмотрим, как он поведет себя по отношению к собакам?
Моя жена проделала такой опыт: легла на пол и притворилась мертвой. Чингис подбежал к ней, обнюхал и стал настойчиво поддевать ее носом. Видя, что она не реагирует, он слегка цапнул ее зубами за ляжку — не притворяйся!
Постепенно Чингис становится все игривей, он охотно с нами возится, разрешает тянуть и приподнимать себя за хвост. Однако, внезапно испугавшись, все еще способен больно укусить, оставляя на теле болезненные кровоподтеки. Подталкивание носом — это вообще своеобразная форма исследования и подбадривания у волков. Моей жене однажды отвешивается такой бодрящий пинок носом ниже спины, что она буквально отлетает к противоположной стене комнаты.
Когда я сижу как-то за ужином, в другой комнате звонит телефон. Чингис всего лишь на минуту остается один в столовой. Результат: заварочный чайник вместе с нахлобученной на него вязаной водогрейкой сорван со стола и лежит разбитый на полу. В другой раз на кухне засвистел чайник, пришлось выйти потушить газ. Возвращаюсь — Чингис похитил у меня с тарелки бутерброд, а заодно и полотняную салфетку, которую не желает отдавать, и носится с ней вокруг стола. Спасаясь от меня, он с невообразимой ловкостью огромным прыжком проскакивает через раздаточное окно прямо в кухню.