– Генри, – прошептала Лола и сжала мою руку, – не надо.
– Лола, взгляни на нее.
– Я вижу. Это ловушка.
Я ничего не ответил, но Лола была моим лучшим другом и знала меня всю жизнь. Поэтому она вздохнула и отпустила меня.
– Будь осторожен.
Мы с Грейс пошли навстречу друг другу сквозь толпу, шагая медленнее, чем спешащие куда-то люди. Казалось, время замедлилось, как будто мы плыли в меду, густом, сладком и золотистом.
– Вот это да, – сказал я, и она устало улыбнулась, как улыбалась всегда.
– Давно не виделись, – ответила она и разгладила складки на красном шерстяном пальто.
И я понял по легкости ее тона, по тому, как беспечно и ласково звучал ее голос, что она тоже пьяна.
– Я в этих шмотках себя собой не чувствую.
Я провел рукой по ее холодной щеке. Грейс улыбнулась и поцеловала мою ладонь.
– Ты прекрасна, – сказал я, – я скучал.
– Это можно исправить.
Она взяла меня за руку и увела от своих и моих друзей. Я думал, что проведу вечер вдали от нее, украдкой поглядывая на нее через площадь, рассчитывал, что мы словечком перебросимся, не больше. Но теперь она держала меня за руку, наши пальцы переплелись, как в тот вечер, когда мы возвращались из кино и я еще не сомневался, что мы будем вместе.
Я словно смотрел кинохронику: реальность воспринималась сквозь фильтр. Мы часами бродили по ярмарке – я обнимал ее за талию – и ей, казалось, было все равно, что нас увидят. В тот вечер Грейс была не Грейс: беспечная, веселая, она казалась героиней книжки. Мы устроили гонки на мини-автомобильчиках. Угощали друг друга сахарной ватой. На самом верху чертова колеса пили водку из ее фляжки. Раскинувшийся под нами город казался крошечным: игрушечные домики на размытом фотоснимке. Я даже выиграл ей приз в тире. И я все принимал за чистую монету, каждую секунду этого вечера, и думал, что теперь все так и будет.
Грейс опять взяла меня за руку – боже, почему это получалось у нее так легко в подпитии? Мы зашагали прочь от толпы, к пустому полю за чертовым колесом. Там было тихо и меньше народу.
– Я передумала, – сказала она, когда мы остановились.
Лицо и грудь у меня тут же вспыхнули. Уши точно загорелись пламенем. Несколько недель я готовился к этому моменту и был уверен, что он никогда не наступит. И вот он наступил, но вместо того, чтобы радоваться, я чувствовал, что меня сейчас стошнит. Мне очень хотелось придерживаться своей линии, заставить ее почувствовать себя виноватой за ад, который мне пришлось пережить, когда она предпочла мне своего мертвого парня.
«Ты выбрала другого, – в сотый раз повторил я про себя – Разве можно это простить?»
Но она была прекрасна, и я хотел ее больше всего на свете. Она стояла передо мной и наконец говорила все то, чего я так отчаянно ждал, поэтому я просто ответил:
– Грейс, я не…
На этом у меня сорвался голос, она перебила меня и начала говорить. И с каждым прекрасным словом, капавшим с ее языка как яд, я заболевал все сильнее, как Мюррей и предсказывал, и хотел ее все больше.
– Таких как ты больше нет. Хочу, чтобы ты знал, – произнесла она. – Я любила Дома, очень, но у нас с тобой есть что-то, чего у меня с ним никогда не было.
– Грейс.
– Генри, я серьезно. У нас с тобой такое взаимопонимание, такая близость… С Домом я никогда не чувствовала ничего подобного. Ты особенный. Когда мы вместе… После его смерти я думала, что никогда не смогу полюбить. Я не хотела влюбляться. Но потом появился ты. И я испугалась, потому что все случилось так скоро. Но мы с тобой… Нам же так здорово вместе, Генри. И я так хочу тебя, боже, я хочу тебя постоянно.
– Не хочу, чтобы ты мне все это говорила, когда пьяна. Скажи мне то же самое, когда будешь трезвой.
– Я знаю, что у нас все получится. Правда. Я хочу, чтобы мы были вместе.
– А я хочу, чтобы ты повторила это завтра, когда проснешься. Хочу, чтобы ты была уверена.
– И как ты повел себя после того, как увидел его комнату… Я думала, будет ужасный скандал, но то, как ты отреагировал… После этого я еще сильнее хочу быть с тобой.
– Ты завтра вспомнишь все, что сегодня наговорила?
– Я должна знать, уедешь ли ты в колледж.
– Не знаю. Возможно.
– Потому что если мы будем вместе, ты должен остаться. Я пока не готова уехать. Поэтому мне нужно знать, уедешь ты или нет.
– Грейс… я пока не знаю. Еще не решил.
– Я слишком напираю на тебя, прости.
– Ничего. Я тоже поначалу напирал.
– Но так и должно быть, если люди любят друг друга! Нужно прямо говорить о своих чувствах. Я тебе завидую. Ты можешь признаться в своих чувствах.
– Не всегда. Только иногда. Только когда я с тобой.
– Ты все еще хочешь быть со мной?
– Мои чувства остались прежними, – ответил я, утратив последнюю каплю своей решимости.
Разве мог я винить ее в том, что она все еще его любит? Она сомневалась, колебалась, а я – нет.
Я не сомневался.
Я никогда не сомневался и не буду.
И мне ли играть недотрогу? Я боялся, что, если начну отталкивать Грейс, она возьмет и уйдет. Я прислонился к стене, запустил руку в волосы. Глаза щипало, хоть слезы не текли. Я не мог смотреть ей в глаза.
– Скажи, что чувствуешь, – произнесла она, положив голову мне на плечо и прижавшись грудью к моей груди.
– Грейс.
– Хочу снова это услышать.
– Это несправедливо.
– Знаю. Но я так скучаю по этим словам. Скажи.
– Я никогда ни к кому не испытывал ничего подобного.
– Говори еще.
И тут пришла Лола. Ла. Дьявол и ангел в едином обличье.
– Вот вы где! – воскликнула она и оттащила Грейс в сторону – вырвала ядовитое жало. – Грейс, дорогая, там тебя ищет обалденная красотка по имени Пайпер.
Грейс взглянула на меня.
– Приходи и найди меня, – сказала она, потянулась и поцеловала меня в щеку.
А потом ушла. Я сел на землю, схватился за голову. Лола села рядом.
– Кажется, у меня сейчас будет нервный срыв.
– Чертова девица. Ох уж эти бабы. Надо сматываться отсюда немедленно.
Но мы не смотались. Грейс стала моим наркотиком, и сегодня его давали бесплатно. Я должен был остаться и получить передозировку.
Мы с Ла вернулись на ярмарку. Встретили двоюродного брата Грейс, и тот купил нам выпить. А потом Грейс снова нашла меня и опять флиртовала, болтала, смеялась, как всегда бывало с ней в подпитии. Она висла на мне, гладила меня по волосам. И я позволял ей. Как полный идиот, я сидел, позволял ей все это делать, разрешал людям – всем ее друзьям – смотреть на нас и чувствовал, как у меня сжимается сердце, когда она говорила со мной ласково. Она говорила такие прекрасные слова, и я подумал: может быть, мы все-таки будем вместе? Потому что люди не ведут себя так, если ничего не чувствуют. Не приглашают на свой праздник и не признаются в чувствах, если на самом деле им плевать.
– Ты должен уйти в отрыв, Генри, – вдруг сказала она. Она сидела у меня на коленях, прижималась губами к моему виску. – Тебе надо переспать с кучей девчонок, чтобы я смогла тебя возненавидеть. Мне было бы намного проще, если бы я просто тебя ненавидела.
– О чем ты?
– Боже, как это неправильно. Как все это неправильно! – У нее путался язык, она наклонилась. Она была пьяна, сильно пьяна. Я видел ее пьяной, но не настолько. – Мне надо в туалет.
– Ладно.
Она слезла с моих колен и заковыляла в туалет.
Я думал, ее вырвет, она посидит там, поплачет. Стоит ли идти за ней? Я не знал, что делать, и решил не идти. Сидел за столиком минут двадцать, ел хот-дог, а потом пошел и разыскал ее подругу – кажется, ее звали Пайпер, – попросил ее зайти в туалет и проверить, жива ли еще Грейс (она оказалась жива).
Через десять минут Пайпер вышла и нашла меня в толпе. Мы с Лолой выуживали резиновых утят из надувного бассейна.
– Можешь отвезти ее домой? – спросила она. – Она говорит, что выйдет, только если ты отвезешь ее домой.
– Слушай… мне кажется, идея не очень.
– Она говорит, что ты ей небезразличен, Генри.
«Я в курсе, – хотелось ответить мне, – последние два часа я только об этом и слышал».
– Ладно, пусть выходит. Я прослежу, чтобы она добралась до дома.
Мы с Ла стояли у выхода с ярмарки и ждали, пока Пайпер уговорит Грейс выйти. Она вышла через десять минут: тушь размазалась, глаза и губы опухли от слез. Я стоял, сложив руки на груди, и смотрел, как Пайпер усадила ее на траву и пошла к лотку с сахарной ватой купить воды. Как же нечестно, что некоторые могут быть настолько прекрасными, даже когда пьяны в стельку.
– Генри Пейдж, – слабым голосом проговорила Грейс, когда Пайпер наконец заставила ее встать и подойти, – отвези меня домой.
– Пошли отсюда, – сказала Лола и закинула руку Грейс себе на шею.
А я не хотел вести ее к себе домой. Не хотел, чтобы она шла ко мне, раздевалась и лежала голой на моей кровати. Это было несправедливо. Нечестно, что я доставался ей так легко каждый раз, когда ей того хотелось.
Пошел дождь, и Грейс немного пришла в себя. Она сбросила руку Лолы и пошла нетвердыми зигзагами. Капли дождя стекали с ее волос и пальто. Она была без трости – бросила ее где-то на ярмарке, – но казалось, без нее она шла даже быстрее. Будто на самом деле трость была ей не нужна и она носила ее по привычке – по той же причине, что не избавилась от одежды Дома.
– А я ведь была балериной, – вдруг произнесла она и вытянула руки над головой. – Раньше я умела танцевать. Кажется, я вам не рассказывала. Теперь я и этого не могу.
Лола взяла меня за руку, положила голову мне на плечо, и мы стали смотреть, как Грейс танцует под дождем, потому что не смотреть на это было невозможно. Ее движения завораживали. Она была как видение.
Через минуту Грейс присела в реверансе, улыбнулась. Лола захлопала в ладоши.
– Ого, а Хенрику, кажется, не понравилось, – с улыбкой произнесла Грейс. – Но я заслужила. Я очень плохо с ним обошлась.
– Я лучше верну тебе это, – сказал я и достал из бумажника свернутый листок со стихотворением «Я не люблю тебя». Он так и лежал там все эти месяцы, а стихотворение оказалось пророческим.