Грейс Таун была мертва.
Я знал это, знал каким-то забытым уголком души, который знает наверняка, хоть и не понимает, почему. Я бежал так быстро, как не бежал даже на том дурацком футбольном матче, куда она меня затащила. Правда, оказалось, что Лола все равно бегает быстрее.
– Генри, подожди! – крикнула она.
– Лола, возвращайся.
– Ага, сейчас, – выдохнула она, и мне этого было достаточно.
Мы побежали, и все это время я думал: трусиха. Она покончила с собой и оставила меня одного. Если я хоть раз сомневался, люблю ли ее, все развеялось в эти мучительные десять минут, что мы бежали к ее дому, заранее зная новость, которую там услышим.
У дома стояла полицейская машина. Входная дверь была приоткрыта, как в детективных сериалах, когда знаешь, что внутри тебя ждет что-то ужасное. Я вошел. У лестницы стоял полицейский, повсюду сидели взрослые с встревоженными лицами, и двое из них были моими родителями. Пытаясь отдышаться, я уперся ладонями в колени, взглянул на них и спросил:
– Она… умерла?
С этими словами какая-то светловолосая женщина средних лет, которую я раньше никогда не видел, вдруг разрыдалась.
Подошла мама, обняла меня и стала твердить: «Нет, нет, нет, нет». Она ласково повторяла это снова и снова: так мамы утешают детей, когда тем снятся кошмары. Папа бросился утешать рыдающую женщину, которая оказалась матерью-алкоголичкой Грейс Таун (со второго взгляда я ее узнал). У них были одинаковые тонкие черты лица и впалые щеки, делавшие их очень красивыми, но при неудачном свете похожими на наркоманок. С пергидрольными волосами, размазанной косметикой и большими оленьими глазами мать Грейс даже больше, чем Грейс, смахивала на Иди Седжвик.
– Что происходит? – я наконец отдышался и высвободился из маминых объятий. – Где Грейс? Почему вы все здесь?
– Грейс пропала. Она ушла на рассвете, не взяла телефон и с тех пор не возвращалась. Мартин пришел к нам: он искал тебя, думал, ты знаешь, где она может быть. Мы дали ему номер твоего телефона, а потом поехали сюда и стали ждать. Это было примерно час назад.
– Но полицейская машина… я решил… Надо было забрать меня с уроков, как только вы узнали, что она пропала.
– Наверняка с ней все в порядке, – сказал папа.
Тут к нам подошел Мартин. Он рвал волосы на голове; я никогда не видел человека в таком отчаянии. Он обратился к матери Грейс – ее имя я так и не узнал.
– Полицейские говорят, что ее нужно искать в местах, где она часто бывала. Они с Домом хотели поехать в домик на озере на его день рождения – мы с Мэри сейчас отправимся туда. Я позвоню ее друзьям из Ист- Ривер – пусть поищут в библиотеке, где она писала, в кафе, куда ходила завтракать, на лодке в гавани.
Места, где она часто бывала. Я даже не знал ни одного из этих мест, а ведь она бывала там часто, и ей там нравилось. Грейс на лодке? И что ей там делать? Предаваться очередному экзистенциальному кризису? Думать о звездной пыли, атомах и бессмысленности жизни? Ну уж нет. Это вряд ли. Скорее всего, там она загорала погожим весенним днем, а Дом лежал рядом; они слушали веселую музыку, пили сладкое вино и улыбались белозубыми улыбками. Наверняка так и было. Так делала Грейс с «Фейсбука», та, которую я никогда не знал.
А теперь, наверное, и не узнаю.
И тут Мартин повернулся ко мне и задал вопрос, которого я боялся.
– Генри, а ты не знаешь, куда она могла пойти?
Я стал лихорадочно вспоминать все места, где ее видел. Наш офис-аквариум. Театральный класс с черными стенами. Мой подвал, мою кровать – Грейс лежит на ней, свернувшись калачиком в моей футболке.
– М-м-м… может быть… а на кладбище искали? На стадионе?
Мартин кивнул. Кажется, он был разочарован.
– Утром были и там, и там. И на месте аварии в национальном парке.
– Они разбились в национальном парке?
– Ехали обедать в ресторан, – ответил Мартин.
У меня перехватило дыхание – точь-в-точь как тогда, когда один из «Костоломов» влепил мне под дых на матче. Значит, Грейс водила меня на свидание туда, где он умер. Собрала цветы в саду и оставила меня на берегу, а сама понесла цветы к его придорожному памятнику. Господи Иисусе.
– Но вечером можно съездить еще раз. Может, есть еще какое-то место?
Я покачал головой и заметил, что мать Грейс перестала плакать и теперь смотрит на меня не моргая, как часто смотрела ее дочь. Под этим взглядом кожа становится словно стеклянной и кажется, что все твои секреты выгравированы на костях.
– Ладно. Если вспомнишь, дай нам знать. Извините, мне нужно всех обзвонить.
А потом началось худшее.
Ожидание.
Мартин попросил ее друзей поискать Грейс в разных местах. Пришли полицейские, начали успокаивать нас, задавать вопросы и все время прозрачно намекали, что она могла покончить с собой. А мы все это время ждали. Ждали и бесцельно колесили по округе, замедляясь рядом с каждой девушкой ее возраста, как сексуальные маньяки в поисках жертвы. Когда солнце село и полицейские сказали, что нам нужно отдохнуть, так как она объявится «в любом случае» (как можно так говорить?), мы отправились домой и продолжили ждать. Я ждал, лежа на кровати в одежде; перевалило за полночь, но от нее по-прежнему не было вестей. Я ждал и не мог не представлять ее тело, думать о том, как она плавает где-нибудь под водой, как Офелия или Вирджиния Вульф. Потому что Грейс была бы не Грейс, если бы не ушла театрально, литературно, чтобы, вспоминая о ней, люди говорили о трагичной, но поэтичной природе смерти. Мне даже захотелось броситься наверх и посмотреть, не сунула ли она голову в мою духовку, как Сильвия Платт. А потом я стал думать о том, как могла бы покончить с собой эльфийская принцесса. Заехать на своем голландском велосипеде на живописные рельсы и дождаться полуночного экспресса? Утопиться в тайном пруду?
Тайный пруд.
Я сел на кровати. Как я мог быть таким дураком?
– Я знаю, где она, – произнес я вслух.
Я знал, что, живую или мертвую, найду ее там.
Я не стал будить родителей: некогда было, да и незачем. Накинул куртку, схватил ключи с обеденного стола и побежал к машине. Поехал в город. Перелез через кованую ограду. Вывихнул лодыжку, спрыгивая с живой изгороди. Кое-как доковылял до заброшенной железнодорожной станции. Взломал замок и зашел внутрь. Сбежал по спиральной лестнице, ведущей в подвал.
И она оказалась там, в темноте, по пояс в стоячей воде. Живая. О чудо, о счастье – живая! От облегчения мои внутренности размякли, остался лишь прозрачный стеклянный каркас. У меня чуть ноги не подкосились.
– Грейс! – закричал я и чуть не съехал вниз по лестнице. – Грейс!
Она повернулась ко мне. И хотя подвал освещался лишь лунным светом, я увидел на ее щеках дорожки от слез. Ее ладони лежали на воде, она дышала поверхностно, резко, выдыхая маленькие клубочки пара. Я на секунду замедлил шаг. Мне показалось, что я сплю, потому что она была похожа на героиню из сказки. На голове у нее был венок из цветов, вплетенных в волосы, и она была вся в белом, с ног до головы, как невеста.
Офелия во плоти.
Я прыгнул в воду и побежал, а когда не смог больше бежать, пошел вброд. Снял куртку и накинул ей на плечи, потому что она дрожала.
– Пойдем, надо выйти из воды, – сказал я.
Но она не пошевелилась, застыла на месте. Грейс взглянула на меня: в ее глазах стояли слезы. А потом мир взорвался. Как будто наконец лопнул нарыв и боль вытекла наружу. Она плакала, завывала, ее сотрясали мощные, отчаянные рыдания, и казалось, ее хрупкая фигурка не выдержит такого надрыва. Она упала мне на руки, навалилась всем весом, и, клянусь, я физически ощущал ее горе, заполонившее все вокруг. Я вдыхал его и с каждым вздохом облегчал ее ношу.
– Почему он умер, Генри? – повторяла она сквозь слезы. – Почему? Почему он, а не я?
– Мне так жаль. – Я прижал ее к себе что было сил и держал крепко, потому что не знал, что еще сделать или сказать. – Мне очень, очень жаль.
Мы стояли так, пока у меня не застучали зубы и я не перестал чувствовать ног.
А потом Грейс вдруг перестала плакать, как будто внутри нее был резервуар слез и он кончился. Она высвободилась из моих объятий и, не оглядываясь, пошла к лестнице. Моя куртка тащилась по воде за ней. Дойдя до первой ступени, она залезла на нее и села, дрожа и опустив ноги в ледяную воду. Я, само собой, пошел за ней, потому что готов был идти за ней куда угодно. В ту ночь пойди она в другую сторону, в холодные недра подвала – я бы и туда за ней пошел.
Я сел рядом с ней, скрестив ноги, и пытался не показывать, как мне холодно. Мне просто хотелось находиться с ней, чтобы мы побыли вдвоем, прежде чем я отведу ее обратно. Я облокотился о верхние ступени, достал телефон из нагрудного кармана куртки и позвонил Мартину. Тот ответил после одного гудка.
– Боже, прошу, скажи, что она жива, – выпалил он.
– Я нашел ее. С ней все в порядке. Везу ее домой.
– О, слава богу, слава богу, слава богу. Вези ее к нам.
– Да. Скоро будем. С ней все в порядке. Она не пострадала. Можете сказать моим родителям, что с ней все хорошо и со мной тоже и что я скоро приеду домой!
– Да, конечно. Спасибо. Спасибо тебе.
Я повесил трубку.
– Все очень волновались, – тихо произнес я.
– Ты знал, что в первый месяц после его смерти я была под наблюдением как потенциальная самоубийца? Все думали, я покончу с собой. Я не могла даже поплакать спокойно: кто-то обязательно ломился в ванную и проверял, не перерезала ли я уже вены. Дом никогда не подумал бы такое обо мне. Он был единственным, кто меня знал.
Я не мог смотреть на нее. Несколько часов назад я был уверен, что Грейс умерла, что она покончила с собой. Я был одним из них – тех, кто не знал ее. Не то что он.
– У меня не было депрессии. У меня до сих пор нет депрессии. Я просто злюсь.
– Я хочу рассказать тебе о нем, – сказала она, стуча зубами.
– Грейс… это необязательно.
Я не мог произнести то, что мне на самом деле хотелось: пожалуйста, не надо. Не надо мне о нем рассказывать. Ты меня уже достаточно ранила.