– Фу-ты, пропасть! Чумазая, совсем чумазая, а Травиату знает, – удивился Николай Иванович.
– Чумазая… Это-то и хорошо. Приезжай она к нам в Питер, какой-нибудь хлебник с Калашниковской пристани, не жалея, тысячу кулей муки в нее просадит, нужды нет, что у нас неурожай, – заметил Конурин. – Ведь в ихней-то сестре чумазость и ценится.
На подножки экипажа стали вскакивать и оборванцы без мандолин и гитар и предлагали свои услуги как чичероне.
– Этим еще что надо? – спросил Николай Иванович.
– Предлагают свои услуги как проводники на Везувий, – отвечал Перехватов.
– Проводники? Не надо! Не надо! Ну их!
Проводникам махали руками, чтобы они отстали, но они не отставали и шли за экипажем. Чем дальше, толпа их все увеличивалась и увеличивалась. Экипаж взбирался по крутым террасам на гору почти шагом. Проводники рвали попадающиеся по дороге цветы лупин, ветки цветущих миндальных деревьев, колокольчики, растущие около каменных заборов, делали из них букеты и, скаля белые зубы, подавали и совали букеты дамам. Кучер и кондуктор пробовали их отгонять, но они затеяли с ними перебранку.
– Николай Иваныч, ты все-таки постарайся отвернуть свой кинжал и вынуть из палки, – заметила мужу Глафира Семеновна.
– Зачем?
– Да кто их знает! Может быть, эти черти бандиты. Видишь, они не отстают от нас, а мы скоро въедем в пустынные места. Вынь кинжал.
– Ну вот… нас с кучером и кондуктором одиннадцать человек.
– А их больше. Право, я боюсь.
– Господа! Да скоро ли же привал будет? Едем, едем – и ни у какого ресторана не остановились! – воскликнул Граблин. – Я есть хочу.
– Да ни одного хорошего ресторана еще не попалось, – отвечал Перехватов. – Говорят, хороший ресторан у станции канатной железной дороги. Вон она чуть-чуть на горе виднеется.
– И до тех пор все ждать? Не желаю я ждать.
– Хотите в шарабане закусить? – предложила Глафира Семеновна. – С нами и коньяк, и красное вино, и бутерброды.
– Само собой, хочу. Эти английские мореплаватели не дали мне давеча выпить даже чашку кофею.
Глафира Семеновна достала корзинку с провиантом, и начался в шарабане легкий завтрак, перед которым, однако, мужчины в один момент до половины выпили бутылку коньяку и окончили бы ее до дна, но Глафира Семеновна сказала:
– Господа, да предложите вы англичанам-то выпить. Неучтиво не предложить… Едем вместе…
– Мусью! Вулеву тринкен?[610] – протянул Конурин пожилому англичанину серебряный стаканчик и бутылку.
Англичане не отказались, выпили и, в свою очередь, достали корзинку с провизией, где у них был джин и портвейн, и предложили русской компании. Выпили и русские. Англичанка предлагала всем тартинки с мясом, протянула тартинку и Граблину.
– С бараньим седлом да, пожалуй, еще с бобковой мазью. Нон… мерси… – замахал руками Граблин, отшатнувшись от нее. – Вишь, с чем подъехала! Тринкен – вуй, а баранье седло – ах, оставьте.
Завязался разговор между русской компанией и англичанами. Хотя англичане говорили по-английски, а русские по-русски, но с прибавлением пантомим кой-как понимали друг друга. Пожилой англичанин с любопытством рассматривал серебряный стаканчик с чернью и просил у Николая Ивановича продать ему этот стаканчик или променять на дорожный карманный прибор, состоящий из вилки, ножика, штопора и ложки. Англичанка подносила всем портвейн из хрустальной рюмки. Конурин взял от нее рюмку и, сбираясь проглотить ее содержимое, крикнул:
– Вив англичан!
– Зачем? С какой стати? Очень нужно! Ну их к черту! – дернул его за рукав Граблин и пролил портвейн. – Англичане самое пронзительное сословие, а вы за их здоровье…
– Да ведь тут русское радушие… – начал было Конурин, принимая от англичанки другую рюмку.
– Брось, плюнь… Вон она тебя еще черным пудингом дошкуривать хочет. Что такое? Мне предлагает? Нет, мерси, мадам. Мне этот черный пудинг-то и в гостинице за три дня надоел! – опять замахал руками Граблин и прибавил: – Ешь, мадам, сама, коли так вкусно.
Вино разгорячило путешественников. В шарабане делалось все шумнее и шумнее. Пригород Неаполя с фруктовыми садами и виноградниками остался внизу, экипаж взобрался уже на большую крутизну, с которой открывался великолепный вид на Неаполь, на его окрестности, на море и на острова Неаполитанского залива.
– Соренто… Капри… Иския… – указывал кондуктор на очертания их в море.
Ехали в это время по совершенно бесплодной местности, покрытой бурой застывшей лавой. Ни куста, ни травы, ни птицы, ни даже какого-либо летающего насекомого не было видно вокруг. Воздух, пропитанный серой, сделался удушлив. Толпа проводников, сопровождавших экипаж, исчезла, и только двое из них, особенно назойливых, шли около колес, поднимали с дороги куски лавы и совали их путешественникам.
LVII
Николай Иванович взглянул на часы. Был двенадцатый час. Поднимались в гору уже около трех часов, а все еще Везувий был далеко. Солнце так и пекло. Мулы, запряженные в экипаж, взмылились, пот с них так и стекал, капая с животов, и кучер просил остановиться и сделать мулам отдых. На одной из террас остановились. Англичане тотчас же вынули свои бинокли и начали рассматривать виды на море и на Везувий. Конурин попросил у одного из англичан бинокля и тоже взглянул на Везувий.
– Ничего нет страшного, – сказал он. – Ехал я сюда, так сердце-то у меня дрожало, как овечий хвост, а теперь я вижу, что все это зря. Признаюсь, эту самую огнедышащую гору я себе совсем иначе воображал, думал, что тут и не ведь какое пламя, и дым и головешки летят, а это так себе, на манер пожара в каменном доме: дым валит, а огня не видно.
– Погоди храбриться-то, ведь еще не подъехали к самому-то пункту, – отвечал Николай Иванович.
– И я совсем иначе воображал, – прибавил Граблин. – Говорили, что теперь на Везувий проезжая дорога, на каждом шагу рестораны, а тут пустыня какая-то.
– А вон, должно быть, вдали ресторан стоит.
Действительно, на буро-сером грунте виднелось белое каменное здание.
– Так что ж мы на пустынном-то месте остановились! – воскликнул Граблин. – Нам бы уж около него привал сделать. Кучер! Коше! Ресторан… Вали в ресторан… – указывал он на здание. – Выпить смерть хочется, а мы и свои, и английские запасы все уничтожили.
– Вольно же вам было с одного на каменку поддавать, – сказала Глафира Семеновна. – Сельтерской воды бутылочка, впрочем, есть. Хотите?
– Что же мне водой-то накачиваться! Я уже теперь на хмельную сырость перешел. Коше! Ресторан… Скорей ресторан. На чай получишь. Да переведи же ему, Рафаэль, чтоб он ехал!
– Видишь, животины измучились. Дай им вздохнуть. Хуже будет, как на дороге упадут.
Сделав отдых, стали взбираться выше. Белое здание становилось все ближе и ближе, вот уже экипаж и около него.
– Стой, стой, кучер! – кричал Граблин, хватая кучера за плечо. – Ребята! Выходите. Наконец-то приехали к живительному источнику.
– Погоди, постой радоваться. Это вовсе не ресторан, а обсерватория, – отвечал Перехватов.
– Как обсерватория? Что ты врешь!
– Да вот надпись на доме. Читай.
– Как я могу читать, ежели не по-нашему написано! Впрочем, obser… Обсерватория и есть. Да, может быть, это так ресторан называется? Выйди из экипажа и спроси, нельзя ли тут выпить коньячишку или хоть красного вина.
– Да нет же, нет, это настоящая обсерватория для наблюдения над небесными планетами и звездами.
– Тьфу ты, пропасть! Подъезжали – радовался, и вот какое происшествие! Да ты толкнись на обсерваторию-то… Может быть, и на обсерватории выпить дадут.
– Какая же выпивка на обсерватории!
– Ничего не значит. Какая может быть выпивка в аптеке? Однако, помнишь, в Париже раз ночью нам настойку на спирте в лучшем виде приготовили в аптеке, когда мы честь честью попросили и сказали, что для русь, для русских.
– В аптеке спирты есть, а на обсерватории какие же спирты! Господа! Может быть, хотите слезть здесь и посмотреть в телескоп на планеты, то тут даже приглашают. Вот и надпись, что вход свободный, – предложил Перехватов.
– Черт с ними, с планетами! Что нам планеты! Нам не планеты нужны, а стеклянный инструмент с хмельной сыростью.
Из дверей обсерватории выбежал сторож в форменной кепи, подбежал к экипажу и забормотал по-итальянски, приглашая жестами выйти путешественников из экипажа.
– Одеви русь есть? Коньяк есть? Вен руж есть?[611] – спрашивал его Граблин.
Сторож выпучил глаза и улыбнулся.
– Чего ты смеешься, итальянская морда? Черти! Обсерваторию выстроили, а нет чтобы при ней ресторанчик завести. Кто же тогда на ваши планеты будет смотреть, ежели у вас никакой выпивки получить нельзя, – продолжал Граблин.
– Алле, коше, алле! – кричала Глафира Семеновна кучеру. – Я не понимаю, господа, что тут зря останавливаться! Судите сами: какой может быть коньяк на обсерватории!
– Позвольте… В аптеке же пили.
Экипаж стал взбираться дальше. Показалась застава с караулкой. Вышел опять сторож, остановил экипаж и стал спрашивать билеты на право проезда на Везувий. Англичане, запасшиеся билетами еще в гостинице, предъявили свои билеты, у русских не было билетов. Все они недоумевали, какие билеты. Перехватов вступил в переговоры со сторожем. Пущена была в ход смесь французского, немецкого и итальянского языков с примесью русских слов. Оказалось, что за шлагбаум, на откупленную английской компанией Кука вершину Везувия, можно приехать только, взяв билет, стоящий двадцать франков с персоны. Билет этот дает право на проезд по железной дороге к вершине Везувия и обратно, а также и на право восхождения от вершины к самому кратеру в сопровождении рекомендованного компанией Кука проводника. Перехватов перевел все это своим русским спутникам.
– Двадцать франков с носа! Фю-фю-фю! – просвистал Конурин. – А нас пятеро, стало быть, выкладывай сто франков? Однако. Да ведь на эти деньги можно двадцать бутылок итальянской шипучки «Асти» выпить. Господа! Да уж стоит ли нам и ехать?