Перехватов расцеловался с Николаем Ивановичем и поцеловал руку у Глафиры Семеновны.
– Пьян? – спросил Николай Иванович про Граблина.
– Опять пьян… – махнул рукой Перехватов. – Проснулся, потребовал коньяку к кофею – и нализался на старые дрожжи. А что уж он вчера в кафешантанах-то пьяный выделывал, так и описанию не поддается. Насилу, насилу в три часа ночи притащил я его домой.
Вошел в номер Ивановых, покачиваясь, и Граблин.
– Прощайте, господа… – пробормотал он. – В Париж от здешних подлецов еду… Фю-ю! – махнул он рукой и чуть удержался на ногах… – Простите раба божьего Григория… Не могу… Характер у меня такой… Не терплю подлости. Прощайте, мадам… и пардон…
Он протянул руку Глафире Семеновне, глупо улыбнулся, повернулся на каблуках, опять чуть не упал, ухватился за Перехватова и со словами: «Веди меня» – вышел вместе с ним из номера супругов Ивановых.
LXV
Пароход, отправляющийся в Соренто и на Капри, стоял в некотором отдалении от пристани и разводил пары, когда в девятом часу утра Ивановы и Конурин подъехали в извозчичьей коляске к набережной. Утро было прелестнейшее. Голубое море было гладко, как стекло, на небе – ни облачка. Вдали на горизонте виднелись скалистые очертания Капри и Исхии. Влево легонькой струйкой дымился Везувий. Картина голубого морского вида была восхитительная. Ивановы невольно остановились и любовались видом. Конурин взглянул на Везувий, улыбнулся, лукаво подмигнул глазом и сказал:
– Дымишься, голубчик? Дыми, дыми, а уж нас теперь на тебя и калачом не заманишь.
– Ну чего ты опасался ехать на Капри? Посмотри, какая тишина на море. Ничто не шелохнет, – обратилась Глафира Семеновна к мужу.
– Я не за себя, а за тебя. Сам я раз ехал из Петербурга в Сермаксы по Ладожскому озеру, так такую бурю выдержал на пароходе, что страсть, – и ничего, ни в одном глазе… А с дамским полом – почти с каждой было происшествие. И визжали-то они, и стонали, и капитана ругали.
Лодка с двумя гребцами доставила их от пристани на пароход. Пароход был грязненький, старой конструкции, колесный. Пассажиров в первом классе было немного, и опять резко бросались в глаза англичане и англичанки в своих курьезных костюмах. Подымавшийся вместе с ними на Везувий англичанин в клетчатом шотландском пиджаке и шапочке с лентами на затылке был тут же. Он по-прежнему был увешан баулами, перекинутыми на ремнях через плечо, барометром, биноклем, фляжкой и уже записывал что-то в записную книжку. Англичанки были с путеводителем Бедекера в красных переплетах и внимательно просматривали их. Один из англичан, с длинными белокурыми бакенбардами чуть не до пояса, ел уже кровавый бифштекс с английскими пикулями в горчичном соусе и запивал все это портвейном. Около него на блюде лежала целая груда опорожненных устричных раковин и выжатые лимоны.
– Вот запасливый-то человек. Нет еще и девяти часов утра, а он уже завтракает, – кивнул на него Конурин.
Прислуживающий в буфете мальчишка-итальянец, черномазый, курчавый и юркий, заслыша русскую речь Ивановых и Конурина, тотчас же подскочил к ним с бутылкой и двумя рюмками и, скаля зубы, предложил:
– Рюсс… Коньяк?
– Ну тя в болото! Рано еще… – махнул ему рукой Конурин и, обратясь к Николаю Ивановичу, прибавил: – Смотри-ка, как узнали, что русские идут, – сейчас и с коньяком лезут. Ведь вон англичанам коньяк не предлагают.
– Очень уж себя прославили русские за границей коньяковым манером, – отвечала Глафира Семеновна.
– В морском путешествии это очень хорошо… Даже, можно сказать, необходимо… – начал было Николай Иванович.
– Пожалуйста, пожалуйста, не подговаривайтесь! Что это в самом деле! От одного пьяницы только что вчера освободились, а уж другой появляется. Где это видано, чтоб спозаранку коньяк пить! Пойдемте лучше наверх, на палубу. Нечего здесь сидеть в каюте. Нужно видами любоваться. Сейчас будет третий звонок, и пароход тронется в путь.
Глафира Семеновна потащила мужчин на палубу. На палубе первого класса шла торговля разными местными безделушками, были устроены целые лавки. Стояли витрины с черепаховыми изделиями в виде гребенок, портсигаров, ножей для разрезания книг, была витрина с коралловыми изделиями и раковинами, витрина с мелкими поделками из пальмового дерева с надписями «Sorrento». Около витрин вертелись продавцы и назойливо навязывали пассажирам товар.
– Батюшки! Да тут совсем гостиный двор!.. – воскликнула Глафира Семеновна. – И какие все прелестные вещички!
– Mezzo lira…[616] Mezzo lira, madame… – подскочил к ней продавец и протянул нитку мелких рогатых кораллов.
– Полфранка нитка! Боже мой! А мы вчера в магазине такие же кораллы по франку купили. Николай Иваныч, мне всего этого надо. Я куплю. Вот и ящики с резьбой. Сколько? Уна лира? Боже мой! А в магазине с меня три франка просили.
Раздался третий звонок. Пароход зашипел, колеса завертелись и мерно ударяли об воду. Стали отходить от пристани. Николай Иванович, Глафира Семеновна и Конурин перекрестились. По палубе шнырял контролер и визировал у пассажиров билеты. Увидав, что Ивановы и Конурин крестятся, он подскочил к ним и чистым русским языком сказал:
– Прошу ваши билеты, господа…
– Боже мой! что я слышу? Вы русский? – воскликнула Глафира Семеновна.
– Русский, сударыня, хотя и родился в Неаполе, – отвечал контролер.
– И служите здесь на пароходе?
– Надо чем-нибудь зарабатывать хлеб.
– Ах как это приятно, что такая встреча с русским! А мы вот по-итальянски ни в зуб, да и по-французски-то плохо – и никто нас не понимает. Особенно вот трудно с торговцами. Совсем по-французски не говорят.
– А вы хотите купить что-нибудь на память о Неаполе? Черепаховые вещи в Неаполе действительно отличные и очень дешевы. В России вам в десять раз дороже за все это придется заплатить. Но что здесь дешево – это камеи. Вы камею себе приобрели?
– Нет еще, но я очень, очень хочу купить. Вот и наш спутник хочет для своей жены купить, – указала Глафира Семеновна на Конурина.
– Иван Кондратьев Конурин, купец, – отрекомендовался тот, протягивая контролеру руку. – Я русак без подмеса, из Ярославской губернии.
– Николай Ива`нов Ивано`в, – назвал себя Николай Иванович. – Очень приятно с русским человеком среди итальянской нации встретиться.
Контролер назвал свою фамилию и прибавил, обратясь к Глафире Семеновне:
– Сейчас я обревизую билеты и буду к вашим услугам. Вы желаете купить камеи, и я могу вам предложить великолепные камеи за баснословно дешевую цену.
– Пожалуйста, пожалуйста… Да помогите купить подешевле вот и этой мелочи… – кивнула Глафира Семеновна на витрины с кораллами.
– Все, все сделаем.
На палубе опять вертелся черномазый мальчишка с бутылкой коньяку и скалил зубы. Он снова подскочил к Конурину и Ивановым и снова произнес:
– Рюсс… Коньяк? – и прищелкнул языком.
– Давай, давай сюда коньяку, чумазый… – хлопнул его по плечу Конурин. – Надо выпить для первого знакомства с русским морским человеком на итальянском море. Господин пароходщик! Долбанем по одной коньяковой собачке… – сказал он контролеру.
– После, после… Дайте мне только всех пассажиров обойти, – отвечал контролер и бросился с своими контрольными щипцами к группе англичан, любующихся в бинокли на морские виды.
LХVI
Пароход, оставляя за собой в гавани суда разной конструкции и величины, выходил в открытое море. Открылся великолепный вид на Неаполь, расположенный на крутом берегу террасами. К Глафире Семеновне подскочил контролер.
– Осмотрел у всех билеты и теперь к вашим услугам… – сказал он, кланяясь. – Вы желали приобресть камеи. Вот-с… Таких камей вы ни в одном из магазинов не найдете, а ежели и найдете, то заплатите втридорога. В магазинах здесь дерут страшные цены, в особенности с иностранцев и в особенности с русских. Я же получаю эти камеи от мастеров на комиссию, за магазин не плачу и всегда могу услужить моим землякам, продавая дешевле. Эта камея стоит шестьдесят франков, эта семьдесят пять.
Он достал из одного кармана пиджака футляр с камеей, потом из другого и продолжал:
– Каковы вещицы-то! Эти камеи у меня в оправе в виде брошек, но есть и без оправы. По приезде в Россию можете оправить их в брошку или браслет. Эти уж будут верх художественности. Вот камея в восемьдесят франков, вот в сто, а вот в сто двадцать пять.
Говоря это, он вынимал камеи из жилетных карманов.
– Но за что же так дорого? – говорила Глафира Семеновна.
– За художественность, за чистоту отделки, за мелкую работу. Ведь над этой мелкой работой слеп художник. А что до дороговизны, то это очень недорого. Я беру себе, сударыня, только десять процентов комиссии. Хотите вы черепаховые изделия – есть у меня и черепаховые изделия, – прибавил контролер и вытащил из бокового кармана пиджака и пачку гребенок, ножей для разрезания бумаги, гребенок для женских кос. – Выбирайте, выбирайте. Нигде дешевле меня не купите.
– А почем эти вещи? – спросила Глафира Семеновна и начала торговаться.
– Пожалуйста, не торгуйтесь. С моих соотечественников я беру самые дешевые цены, – отвечал контролер и все-таки спустил с запрошенных цен изрядную толику.
– Иван Кондратьич, покупайте же вашей жене камею. Вы ведь хотели купить, – обратилась Глафира Семеновна к Конурину.
– Виду нет. Ну что это за подарок! Я думал, камея совсем другое. А это так себе фитюлька из раковины. Жена в четвертак оценит. Вот разве гребенку черепаховую высокую ей в косу купить?
– Вот гребенка в пятьдесят франков, – предложил контролер.
– Что? Ах ты! А еще русский человек!
– Но вы посмотрите, какая это тонкая художественная работа. Все в работе. Я вам такой же величины гребенку могу продать и за пятнадцать франков, но будет не та резьба, не та работа. Вот, например… Даже за четырнадцать франков отдам.
– Десять.
– Не могу. К этой гребенке за четырнадцать франков я, впрочем, могу прибавить гребенку для вас, маленькую карманную гребенку.