– Господи Боже мой! Да что же это будет, ежели вдруг буря начнется!
На пароходе стоял англичанин в шотландском клетчатом пиджаке, показывал всем свой барометр и таинственно покачивал головой.
LXX
Пароход снялся с якоря и направился к Соренто, куда нужно было высадить несколько пассажиров. Ветер и дождь не унимались. Пароход качало. Пассажиры забрались в каюту и сидели, уныло посматривая друг на друга. Очень немногие бодрились и переходили с места на место, придерживаясь за скамейки, столы и стены. Дамы сидели бледные. Некоторые сосали лимон. Буфетная прислуга бегала с кофейниками и бутылками и предлагала кофе и коньяк. Англичане сосали коньяк через соломинку или макали в него сахар. Черномазый буфетный мальчишка опять подскочил к Николаю Ивановичу и Конурину и воскликнул:
– Рюсс… Коньяк? Вкуснэ…
– Ах чертенок! По-русски выучился говорить… – проговорил Конурин. – Кто это тебя выучил? Контролер, что ли? Ну давай сюда нам коньяку две рюмки.
– Не пейте, не пейте. Вы уж и так пьяны, – пробормотала Глафира Семеновна.
Бледная как полотно, она помещалась в уголке каюты и держала у губ очищенный апельсин, высасывая его по капельке.
– Матушка, мы от бури… В бурю, говорят, коньяк отлично помогает, – отвечал ей Конурин. – Вон господа англичане все пьют, а они уж знают, они торговые мореплаватели.
– Англичане трезвые, англичане другое дело.
– Выпей, Глаша, хоть кофейку-то, – предложил ей Николай Иванович.
– Отстань. Меня и так мутит.
– Да ведь кофей от тошноты помогает.
– Ах, не говори ты со мной, пожалуйста, не раздражай меня! Просила на Капри остаться до завтра, так нет, понесла тебя нелегкая в бурю. Подлец.
– Да какая же это буря, голубушка! Вот когда я ехал по Ладожскому озеру в Сермаксы…
– Молчи. А то я в тебя швырну апельсином.
– При английской-то нации да такая бомбардировка? Мерси…
– Прилягте, матушка, голубушка, прилягте на диванчик. Может быть, легче будет, – подскочил к ней Конурин.
– Прочь! Видеть я вас не могу в этих кораллах. Что это за дурацкий маскарад! Как клоун какой, обвесились нитками кораллов. Посторонних-то постыдились бы…
Она даже замахнулась на Конурина. Конурин отскочил от нее и пробормотал:
– Чего мне стыдиться! Я за свои деньги.
Николай Иванович дернул его за рукав и сказал:
– Оставь… Теперь уж не уймешь… Расходилась и закусила удила. Нервы…
Глафира Семеновна стонала:
– Ох-ох… И капитан-то – живодер. Не мог у Капри остаться и переждать бурю.
У Соренто остановились. Ветер до того окреп, что пассажиров еле могли спустить с парохода на лодки. Лодки так и подбрасывало на волнах.
От Соренто путь прямо в Неаполь. Начали пересекать залив. Качка усилилась. С двумя дамами сделалась морская болезнь. Пароходная прислуга забегала с чашками и с веревочными швабрами. Глафира Семеновна стонала. Изредка у нее вырывались фразы вроде следующих:
– Погоди, я покажу тебе, как не слушаться жену.
Конурин стоял посреди каюты, обхватив обеими руками колонну, и шептал:
– Однако… Угощают качелями… Ловко угощают! Господи! Да что же это будет! Неужто без покаяния погибать? Где этот арапский мальчишка-то запропастился? Хоть коньяку еще выпить, что ли? Эй, коньяк!
Обвешанный весь красными кораллами и нитками с мелкими раковинами, он был очень комичен, но никому уже было не до смеха. Качка давала себя знать.
– Коньяк! Где ты, арапская образина! – крикнул он опять, отошел от столба, но не устоял на ногах и растянулся на полу.
Николай Иванович бросился его поднимать, но и сам упал на него. Пароход два раза так качнуло, что он даже скрипнул.
У Глафиры Семеновны слышался стон.
– И тот мерзавец, кто эти проклятые пароходы выдумал. Ох, не могу, не могу! – воскликнула она и пластом повалилась на диван.
Поднявшийся с пола Николай Иванович бросился было к ней, но она сбила с него шляпу. В каюте появился контролер.
– Буря-то какая! – обратился к нему Николай Иванович. – Что, не опасно?
– Пустяки… Какая же может быть опасность! Качка, и больше ничего.
– А вот за эти-то пустяки я и вам, и вашему капитану-живодеру глаза выцарапаю… Изверг… Не мог остаться у Капри – переждать бурю! – стонала Глафира Семеновна.
– Сударыня, у нас срочное пароходство. И наконец, это не буря. Какая же это буря!
– А вы, должно быть, хотите, чтобы пароход кверху дном опрокинуло? Срамник, бесстыдник… Смеет такие слова говорить… А еще русский… Православный христианин. Жид вы, должно быть, беглый жид, оттого и мотаетесь здесь в Италии. Ох, не могу, не могу! Смерть моя…
– Не лежите вы, сударыня… Встаньте. Бодритесь… Лежать хуже… – говорил контролер.
Но с Глафирой Семеновной сделалась уже морская болезнь. Два англичанина, один седой, а другой белокурый, держа у ртов носовые платки, побежали вон из каюты и стали поспешно взбираться по лестнице.
– Мужчин уж пробирать начало, – шептал Конурин. – Что же это будет! Увижу ли уж я свою супругу, доберусь ли до Питера! Слушай, земляк… Есть у вас пузыри? Я пузыри бы себе привязал под мышки на всякий случай, – обратился он к контролеру.
– Зачем?
– А вдруг сковырнемся и пароход кверху тормашками? Я плавать не умею.
– Успокойтесь… Все обойдется благополучно. Ничего не будет.
– Не будет! Чертова кукла… Какое не будет, коли уж теперь есть!.. Тебе хорошо рассуждать, коли на тебе всего капиталу что три черепаховые гребенки да разные камейские морды из раковин, а при мне, с векселями-то ежели считать, на четыре тысячи капиталу. Дай пузыри!
– Пузырей нет. Буек, спасательный круг есть… Возьмите… Только это ни к чему. Выходите вы на палубу, на свежий воздух. Так будет лучше. Там хоть ветер, дождь, но под навесом приютиться можно.
Николай Иванович попробовал идти, но его так качнуло, что он полетел в сторону, налетел на лежавшую на диване даму и уперся в нее руками. Контролер подхватил его под руку и потащил наверх, на палубу.
– Изверги. Живодеры… Кровопийцы… Разбойники… Не могли переждать бури и поехали в такую погоду на пароходе… – стонала Глафира Семеновна.
Держась за каютную мебель, стены и перила, выкарабкался кой-как на палубу и Конурин. Увидав спасательный круг, висевший на палубе, он тотчас же снял его и привязал себе на живот.
– Ах, жена, жена! Ах, Танюша! Чувствуешь ли ты, голубушка, в Питере, в какой я здесь переплет попал! – вздыхал он и, обратясь к контролеру, спросил: – Телеграмму к жене сейчас я могу послать?
– Да откуда же на пароходе телеграф может взяться!
– Ах, и то… Боже милостивый! Даже жену нельзя уведомить, что погибаем. Ну, телеграфа нет, так давай коньяку.
– Это можно.
Контролер скомандовал, и явился коньяк. Николай Иванович с беспокойством кусал губы и тоже подвязывал себе на живот спасательный круг.
– Послушайте… Зачем вы это? Никакой опасности нет, – удерживал его контролер.
– Ничего… Так вернее будет. Береженого и Бог бережет. Я и жене сейчас спасательный круг снесу.
Появление его в каюте с спасательным кругом на животе и с другим кругом в руках произвело целый переполох. Англичане в беспокойстве взглянули друг на друга и быстро заговорили.
– Что? Погибаем? Господи! Прости нас и помилуй! – завопила Глафира Семеновна, увидав мужа, приподнялась с дивана и рухнулась на пол.
Вопили и другие дамы, страдавшие морской болезнью, пробовали приподняться с диванов, но тут же падали. Кто был в силах, бежали из каюты наверх, задевая за палки, зонтики, баулы. Сделалась паника. Пароходная прислуга, ухаживавшая за больными, недоумевала и не знала, что ей делать. Николай Иванович поднимал жену. Рядом с ней какая-то дама в черном платье нервно билась в истерике, плакала и смеялась.
LXXI
О переполохе в каюте доложили капитану, стоявшему у руля. Сбежав в каюту в своем резиновом пальто, весь мокрый, он насилу мог успокоить пассажиров. С Николая Ивановича и Конурина были силой сняты спасательные круги. Капитан что-то долго говорил им по-итальянски, грозил пальцем, указывал на небо, но они, разумеется, ничего не поняли. Глафира Семеновна во время речи капитана кричала ему по-русски:
– Изверг, злодей, душегуб! Вешать надо таких капитанов, которые тащат пассажиров на верную смерть!
Капитан тоже, разумеется, не понял ее, указал еще раз на небо и торжественно удалился из каюты.
Контролер с пароходной прислугой приводили в чувство впавшую в истерику даму в черном платье. Он давал ей нюхать нашатырный спирт, поил ее сельтерской водой с коньяком. Около дамы в черном платье, оказавшейся немкой, суетился и англичанин в шотландском клетчатом пиджаке и на ломаном, ужасном немецком языке доказывал ей, что она должна не расстегивать свой корсаж, а, напротив, застегнуться и даже перетянуть ремнем свой желудок, ежели хочет не страдать морской болезнью. Он даже начал демонстрировать, как это сделать, отстегнул от бинокля ремень, сильно перетянул им себя поверх жилета, но вдруг остановился, выпучив глаза, приложил ко рту носовой платок и, шатаясь, поплелся к лестнице, дабы выбраться из каюты. С ним сделалась морская болезнь.
Николай Иванович был около жены. Морская болезнь не брала его. Он все еще крепился и умоляющим голосом упрашивал стонущую жену:
– Глаша, голубушка, потерпи еще немножко. Ведь уж скоро приедем в Неаполь. Земляк! Скоро мы будем в Неаполе? – обратился он к контролеру.
– Судя по времени, должны прийти через три четверти часа в Неаполь, но ветер дует прямо на нас. Час времени во всяком случае пройдет.
– Еще час, еще час мучений! – продолжала стонать Глафира Семеновна. – Ах, живодеры, живодеры! Бандиты! Разбойники!
– Сударыня, да попробуйте вы как-нибудь выйти на палубу. Я уверен, что свежий ветер и брызги воды освежат вас, – подскочил к ней контролер, оставляя даму в черном платье. – Дайте вашу руку, обопритесь на меня, и я проведу вас.
– Не подходи, не подходи, душегуб! – взвизгнула лежавшая на диване Глафира Семеновна и пихнула контролера ногой.